Я исповедуюсь - Кабре Жауме (полные книги TXT) 📗
– Что, простите?
– …и обнаружил, что месть не может быть окончательной. Ты можешь лишь восторжествовать над тем дураком, который тебе попался. Но ты всегда испытываешь неудовлетворение при мысли о том, сколько их осталось безнаказанными.
– Понимаю вас.
– Нет, вы меня не понимаете, – сухо перебил он меня. – Потому что месть вызывает еще больше страдания и не приносит никакого удовлетворения. Я спрашиваю себя: если я не могу простить, почему же месть не приносит мне удовлетворения? А?
Он замолчал, и я из уважения не нарушал его молчания. Мстил ли я кому-нибудь? Наверняка, совершая множество мелких подлостей по ходу жизни, – наверняка. Я посмотрел ему в глаза и настойчиво спросил:
– А в какой части вашей истории появляюсь я?
Я спросил это слегка растерянно – может быть, рассчитывая сыграть важную роль в этой исполненной таких страданий жизни, а может быть, желая ускорить события, которых боялся.
– А вот теперь-то на сцену и выходите вы, – произнес он, не до конца скрывая улыбку.
– Что вам угодно?
– Я пришел забрать скрипку Берты.
Снова зазвонил телефон – так, словно раздались бурные аплодисменты в адрес исполнителей незабываемого спектакля.
Бернат подключил к розетке компьютер, включил его, и, пока он ждал, чтобы экран засветился, я объяснил ему, что произошло накануне. Чем дальше он слушал, тем шире у него открывался рот.
– Что-что? – произнес наконец он вне себя.
– Ты прекрасно понял.
– Да ты… да ты… ты просто спятил!
Он подключил мышку и клавиатуру. В ярости ударил по столу рукой и зашагал по комнате. Он подошел к шкафу с инструментами и резко открыл его, словно желая убедиться в том, что я рассказал правду. После чего со злостью захлопнул дверцу.
– Смотри не разбей мне стекло, – предупредил я.
– К черту твое стекло! И сам ты катись к черту!!! Почему ты меня не предупредил?
– Потому что ты бы не помог.
– Конечно. Но как же ты мог…
– Очень просто.
Старик встал, подошел к шкафу, открыл его и вынул Сториони. Он погладил скрипку, в то время как Адриа наблюдал за ним молча, с недоверием. Обняв скрипку, мужчина заплакал; Адриа не мешал ему. Потом он достал из шкафа смычок, натянул его, посмотрел на меня, спрашивая, можно ли… и заиграл. У него получалось не очень хорошо. Скорее – довольно плохо.
– Я не скрипач, в отличие от жены. Просто любитель.
– А Берта?
– Она была большим музыкантом.
– Да, но…
– Концертмейстером Антверпенской филармонии.
Он принялся наигрывать еврейскую мелодию, которую я много раз слышал, но что это, точно не помнил. Так как на скрипке она у него выходила плохо, он допел ее. У меня мурашки пробежали по коже.
– Ты со своими мурашками просто наплевал на меня, подарив ему скрипку!
– Я поступил по справедливости.
– Он наглый обманщик! Ты что, не видишь? Господи боже ты мой! Послать к чертовой матери наш Виал! После стольких лет… Что бы сказал твой отец, а?
– Не смеши меня. Ты ведь ни разу на ней не играл.
– Но я до смерти этого хотел, твою мать! Как будто ты не знаешь, что? иногда может значить отказ! Ты что, не знаешь, что, когда ты говорил мне: играй на ней, возьми ее с собой на гастроли, Бернат застенчиво улыбался и убирал инструмент в шкаф, качая головой и повторяя: нет, нельзя, никак нельзя, это слишком ответственно? А?
– Но ведь ты говорил «нет».
– Нет может означать «да»! Может означать «я до смерти этого хочу»! – Бернат, выпучив глаза, готов был меня растерзать. – Неужели это так трудно понять?!
Адриа помолчал некоторое время, как будто ему трудно было осмыслить такую жизненную позицию.
– Слушай, парень, ты просто предатель, – продолжал Бернат. – И к тому же дал себя облапошить старику, рассказавшему жалостливую историю. – Он кивнул на компьютер. – А я-то еще пришел тебе помочь.
– Может, займемся этим в другой раз? Сегодня мы… что-то…
– Черт побери, да ты полный идиот, если отдаешь скрипку первому плаксе, постучавшему в твою дверь. Поверить не могу!
Допев мелодию, старик убрал скрипку и смычок в шкаф и снова сел, застенчиво бормоча: в моем возрасте играть можно уже только себе самому. Все забываешь, пальцы не те, и руке не хватает сил, чтобы как следует держать инструмент.
– Понимаю.
– Быть старым неприлично. Старость непристойна.
– Понимаю.
– Нет, не понимаете. Как бы я хотел умереть прежде жены и дочерей, а я превращаюсь в дряхлого старика, как будто хватаюсь за жизнь.
– Вы хорошо сохранились.
– Не выдумывайте. Мое тело разваливается на части. Мне надо было умереть больше полувека назад.
– Так какого хрена этому кретину нужна скрипка, если он хочет умереть? Разве ты не видишь, что одно не вяжется с другим?
– Это было мое решение, Бернат. И дело уже сделано.
– Подлец! Скажи мне, где этот псих несчастный, я смогу его убедить, что…
– Это не обсуждается. Сториони у меня больше нет. Я чувствую в глубине души… что помог восстановить справедливость. Мне теперь хорошо. С опозданием в два года.
– А мне отвратительно. Теперь-то я вижу: псих несчастный – это ты.
Бернат сел. Потом встал. Он все никак не мог поверить. Встал перед Адриа:
– Что значит «с опозданием на два года»?
Старик сел. Руки у него немного дрожали. Он положил их на тряпицу, которая по-прежнему лежала аккуратно сложенная на столе.
– А вы не думали о самоубийстве? – Я вдруг спросил это тем тоном, каким врач интересуется у больного, помогает ли ему ромашка.
– Знаете, как Берта смогла купить ее? – спросил в ответ старик.
– Нет.
– Да я вполне могу обойтись без нее, Маттиас, дорогой… Я могу жить как…
– Ну конечно. Ничего не случится, если ты будешь играть на твоей обычной скрипке. Но я тебе говорю, стоит попробовать. Моя семья может дать мне половину необходимой суммы.
– Я не хочу быть должной твоей семье.
– Это и твоя семья, Берта! Почему ты не хочешь согласиться?..
Тогда в дело вмешалась теща. Она еще не была больна. Это был период между двумя войнами, когда жизнь стремительно восстанавливалась и музыканты могли посвятить себя музыке, а не гнить в окопах. Это было время, когда Берта Альпаэртс бесконечное количество часов проводила репетируя на недосягаемой Сториони, которая звучала так прекрасно, чисто и глубоко и которую Жюль Аркан предлагал ей купить по заоблачной цене. Это случилось, когда Труде, нашей средней, исполнилось полгода. Жульет тогда еще не родилась. Настало время ужина, и впервые с тех пор, как мы жили вместе, тещи не было дома, так что, когда мы пришли с работы, никто ничего не приготовил поесть. Пока мы с Бертой что-то наспех стряпали, появилась теща с какой-то ношей и положила на стол великолепный темный футляр. Повисла глубокая тишина. Помню, как Берта смотрела на меня вопрошающим взглядом, а я не знал, что ей ответить.
– Открой футляр, дочка, – сказала теща.
Берта не решалась, и теща пояснила:
– Я от Жюля Аркана.
Тогда Берта бросилась к футляру и открыла его. Мы втроем склонились над ним, и Виал нам подмигнул. Теща решила, что раз скрипка прижилась в нашем доме, то может потратить свои сбережения, чтобы осуществить мечту дочери. Бедная Берта часа два молчала от потрясения, не имея сил прикоснуться к инструменту, как будто считая себя недостойной его, пока наконец Амельете, наша старшая, с волосами черными, как эбен, которая тогда была совсем крошкой, не сказала: мамочка, сыграй, я хочу послушать, как она звучит. Как чудесно она играла на ней, моя Берта… Как чудесно… Эта скрипка стоила моей теще всех ее сбережений. Всех. И еще каких-то неизвестно откуда взявшихся денег, о чем она никогда никому не говорила. Мне кажется, она продала свою квартиру в Шотене.
Старик замолчал, смотря куда-то сквозь стену кабинета, закрытую книгами. А потом, словно это был вывод из всей рассказанной им истории, произнес: я потратил много лет на то, чтобы добраться до вас и до скрипки моей Берты, господин Ардефол.
