Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена (читать книги без регистрации TXT, FB2) 📗

Анна качает головой.

– Полушубок отдашь.

Зачем такой дородной тетке полушубок тоненькой Анны? Он ей на одну руку.

– Как же я обратно поеду? Зима…

– Салоп старый дам и платок энтот! Не развалишься.

Делать нечего. Кивает. Нечего делать. Если шубку не отдать, то можно здесь же в этой шубке и упасть, сил держаться на ногах больше нет.

Дородная тётка ведет за угол. Заводит в полуподвал. Кивает на полушубок:

– Сымай!

– Доктор где?

– Щас будет. Шубу давай. – За рукав стаскивает с нее полушубок.

Анна едва успевает переложить Иришку с одной руки на другую. Что как эта тётка шубку сейчас отберет и ее раздетую, с ребенком в этом страшном полуподвале бросит, а никакого доктора здесь и нет?!

Тётка оглаживает мех руками.

– Пойдёть! – Снимает с себя красно-черную шаль. – Покуда в энто закутайся! Салоп опосля принесу. – Стучит в дверь. – Дохрур – не дохтур, а сестра егойная туточки попряталась. Мож, подсобит. – Проталкивает Анну в чуть приоткрытую дверь, и, тяжело топая, почти бежит к выходу из полуподвала.

Ослепленная светом из приоткрытой двери, Анна не сразу понимает, куда втолкнула ее дородная тётка. Отнимут ребенка? Убьют их с Ирочкой в этом подвале?

Красный с черным платок дородной тётки, отданный ей вместо шубки.

Красная кофта рябой девки в этой комнате

Красный кумач транспаранта над парадной.

Красная лампа внутри.

Красное всё, стоит только прикрыть веки.

Жар.

Не нашедшее выхода наружу молоко, кажется, уже кипит внутри нее, лавой вулкана хочет найти выход наружу. Но выхода нет. Лава выжигает внутренности, вырывается из груди, разливается по всему телу, накатывая через плечи в руки, в голову, опускается в низ живота и наливает ноги.

Жар.

Где она? В безопасности? Или ей всё это только кажется, и никакой сестры доктора рядом нет? Сознание ее мутится от жара или это реальность? Но знает одно – нельзя выпускать девочку из рук.

– Анна Львовна! Раздетая совсем! Матерь божья! Как вы здесь оказались?!

Дора Абрамовна?

– Голубушка, Анна Львовна! Девочку отпустите-то, не уроню!

Дора Абрамовна? Медицинская сестра доктора Бронштейна? Которая первая приняла Ирочку на руки. Она это?! Или кажется?

Дора Абрамовна знает, что у нее, у Анны, девочка.

– Перепеленать Ирочку давно нужно.

Дора Абрамовна знает, что дочку зовут Ирочка. Она это? Не видение? И можно ли в ее руки отпустить девочку? Потому что сил удержать четырехмесячного ребенка у нее больше нет.

– Мастит.

Дора Абрамовна ведет Анну к узкой койке, снимает с нее одежду.

– Мастит у вас, Анна Львовна. В тяжелой форме мастит.

Всё внутри у нее взорвется сейчас.

– Доктор Семён Маркович в таких случаях делал уколы и компрессы. И жаропонижающее давал. Только где это жаропонижающее теперь взять!

– …Отпусти ты дитя! Ничо плохого буржуйскому твоему отродью не сделаем!

Кто-то рядом вторит словам дорожной тётки, сказанным на улице. Вернулась? Только будто усохла, тощей стала. И рябой.

– Что ли не люди мы? Да отпусти ты дитя…

Рябая девка в красной кофте снова рядом, хочет Ирочку отобрать?

– Ди́точке в мокром нельзя. Не ровен час, совсем сстудится… – Рябая девка наклоняется над нею…

– Валька. Валентина. Перепеленает Ирочку. Не волнуйтесь, Анна Львовна! – успокаивает ее Дора Абрамовна. – Перепеленает. Сухая байковая пелёнка у нас есть…

– Контрибуцию так и не собрали… буржуев стали стрелять… Доктор и утёк…

Рябой Валентины голос или той дородной тётки, что привела ее сюда? Наяву или ей кажется?

– Не сбежал Семён Маркович. – Снова голос Доры Абрамовны. Даже не голос, шепот. Чтобы те, кто вместе с ними в этой полуподвальной комнате, не слышали. – Его забрали. Пришли требовать контрибуцию. Денег. А денег нет. И ценностей нет. Всё успел он… В общем, нет и ша! Так его забрали… Мёдом бы вам раньше грудь мазать. Теперь мёд уже не возьмет. Отвар укропного семени заварим сейчас. Укроп сушеный еще есть, не отобрали укроп. Заварим. За оконце выставим, остынет быстро. А пока капустный лист. Ох, матушка, как горит-то. Жаропонижающее нужно! Ох, как нужно! Где же взять? – Прикладывает что-то к воспаленной груди. – Матрос к соседке ходит, говорит, экзекуторы эти точно знали, куда идти. Все адреса. И купцов, и ювелиров, и врачей. Многих, говорят, свои же работники сдали! Столько лет работали, а в революцию подались и сдали! Гидалевич купец… на сирот всегда жертвовал. Потеженский, всё за увековечение памяти лейтенанта Шмидта боролся, и к Семёну Марковичу нашему с петицией приходил.

Голоса… Обрывки фраз… Бред это или на самом деле… Истошные крики страдающей от голода Иришки.

Жар… жар… всё кра́сно – кра́сно-кра́сное…

– …Говорит им, девок ваших кто будет лечить, когда вы их дурными болезнями наградите, и детей кто принимать будет, когда вы баб ваших обрюхатите?! Не послушали. Забрали.

Красное… огненное… рыжее. Рыжая из авто с матросами на улице… Рыжая из автомобиля в Коломне, что ехала к предсказательнице. Машет рыжими космами… затмевает ими весь свет…

– …Аресты буржуазных элементов, не уплачивающих контрибуции…

– …Грудя у бабы, вишь, разнесло. Дите́ болезное не сосёть, вот грудя и разнесло.

– Расцеживать вас, Анна Львовна, надо. Расцеживать. Не приведи господь мучение такое…

И кто-то тянется к ее груди…

– …без лекарств умереть может… кабинет весь разграбили. Морфий матросы забрали, остальное побили. Только я в тот кабинет не пойду…

Рыжая. Огненная. Палящая. С большой грудью. которую патлатый революционер лапал тогда в авто в Коломне… Палящая огненная с большой грудью… которая дорастает до размеров солнца… и больше… и больше… и уже это не грудь рыжей, а ее, Анны, грудь и вот сейчас, еще чуть и лопнет, взорвется, разнесет весь мир на осколки, зальет перегоревшим молоком… Огонь рыжей, жар… жар… огонь…

Хлопок. Или выстрел.

Она жива? Или ее уже нет? И где Ирочка? Ирочка, дочка где? Сама во всем виновата… не хотела тебя, дочка… молила о сыне… когда прорицательница сказала, молить нельзя… «Твой сын за бездной…»

Крик девочки заполняет весь мир.

– Уймите ребенка! Или его уйму я!

Огонь… огонь… Рыжая здесь, в комнате, командует. Ее дочку грозит убить? Как просить прощения у Господа, что не хотела дочку?! Как она могла Ирочку не хотеть?! Как могла?! Как?! Где она теперь? Где она?! И Ирочка где? В чьих руках ее дочь? Это Рыжая комиссарша трогает Ирочку?! Зачем она ребенка взяла?! Зачем революции ее ребенок?!

За бездной… Зачем она сама снова свалилась в бездну?! И утянула ребенка с собой… Хотела заглянуть за пределы… Вот они, пределы… Заглянула? К прорицательнице ходила… И вызывала духов… Словно пальцы в электрическую розетку вставила – удар током! Только теперь не сама за себя, как шестнадцать лет… Теперь у нее ребенок… Дочка… Три дочки… И она должна встать! Должна встать! И выжить! И дочку из рук Рыжей забрать! Встать и из рук Рыжей забрать.

– Куда за нужными лекарствами посылать? Где кабинеты врачей в округе?

Чей голос? Рыжей? Огонь…

Красное… красное… огненно-рыжее… жар… жар… рыжее… красное… алое… белое… боль… прозрачность… как вода… белое… алое…

– Террор не самодовлеющая задача, а тактический прием!

Матросы… Комиссары… Куртки бычьей кожи… Из того теленка с пятнышком, которого Зорька принесла на землях матери, когда в сентябре в имение ехали? Или это была тёлочка… Лушка… Зачем она это помнит… Рыжая в крови. Рыжее… алое… белое… белая грудь Рыжей… красная кровь… белые бинты… бинты…

– Цедим… Цедим… Укол сделали. Один сделали… Другой сделали… Должно помочь… Цедим теперь…

У Рыжей грудь в крови.

– Цедим… Спадает жар… Спадает! Цедим… А вам, дама, повязки два раза в сутки менять!

– Я вам здесь не дама! Я комиссар!

– Повязки и комиссару два раза в сутки менять положено! Иначе заражение крови пойдет! Цедим, Валька, цедим…

Жар… Жар… тише… тише… мягче, мягче…

И как пробившая гору лава извержением вверх… молоко…