Мадам Хаят - Алтан Ахмет (читаем книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Знание того, что на следующее утро я встречу Сылу, придавало мне уверенности. Я понял, какой это подарок — засыпать, зная, что на следующий день ты сможешь поговорить с кем-нибудь. Мне было интересно, где сейчас мадам Хаят, но мои тоска и любопытство немного утихли в сравнении со вчерашним днем. Мои чувства так быстро менялись. Я чувствовал себя как здание, фундамент которого треснул от сильного толчка, и внутри уже ничто не было прочным и надежным. Я словно слышал внутри себя скрежет разорванной арматуры.
Я вышел на балкон и посмотрел на улицу. Там не было прежней толпы, словно народу, приходившего туда, с каждым днем становилось меньше. Я разделся и лег спать.
Утром я ушел без завтрака. Сыла села в машину, держа два пирожка в руке, и сказала: «Я и тебе купила». Мы шли в университет молча, поедая горячие пирожки. Это было просто чудесно. Ее красота полностью завладела моим вниманием, как хороший роман, и за это я был благодарен.
В аудитории, как всегда, было многолюдно. Мы сели на одном из последних рядов. Когда мадам Нермин вошла в класс, Сыла наклонилась ко мне и прошептала на ухо: «Какие стильные туфли».
Мадам Нермин говорила, щелкая дужками:
— Писатели, как животные, слышащие звуки и чувствующие запахи, которые не слышны человеку, могут воспринимать многие события и эмоции, которые выше или ниже уровня человеческого восприятия, способны осознавать бесформенные и безымянные желания, скрытые в темноте подсознания. Однако зачастую они беспомощны в том, чтобы увидеть и осознать какие-то четкие факты, которые обычные люди легко видят, понимают, чувствуют и ощущают на кончиках пальцев.
Она окинула взглядом класс.
— Точные и ясные истины с трудом проникают в сложные умы писателей… Этот странный контраст меняет всю действительность, всю жизнь. Мы видим в литературе то, чего не осознаем в своей жизни. Мы прощаем писателей за то, что становимся свидетелями их неспособности жить обычной жизнью, за их силу, которая, по сути, вызывает у читателей тайный гнев наряду с восхищением. Причина, по которой авторские биографии так привлекательны для нас, заключается в том, что они показывают нам этот печальный контраст, помогают читателю простить автора и увидеть себя стоящим выше автора.
Она села на кафедру, скрестив ноги.
— «Альбатрос» Бодлера — один из лучших примеров такого противоречия… Насколько бы ни была величественна эта ширококрылая птица в полете, она настолько же несчастна и беспомощна, когда садится на палубу корабля и ковыляет среди людей.
После лекции я предложил Сыле перекусить в столовой.
— Это дорого, — сказала она.
Я так и не понял, был ли ее ответ своего рода местью бедняка, или ей действительно просто отчаянно не хватало денег.
Мне не хотелось расставаться с ней. В тот вечер на телевидении не было съемок, и я боялся быть один.
Я сказал:
— Пойдем в кино?
— В кино?
— Да.
После небольшой паузы она ответила так, словно бросалась в омут разгульной жизни:
— Давай сходим. Я сто лет не была в кино.
По дороге я спросил:
— Как тебе мадам Нермин?
— Она хороший рассказчик, — ответила она. — Высокомерна, как будто ставит себя выше писателей, но ей удается превратить это высокомерие в обаяние.
— Когда я вернусь домой, — сказала она, — я поищу в интернете и снова прочитаю стихотворение «Альбатрос».
Мы решили пойти в кинотеатр, расположенный в торговом центре. Пока Сыла поднималась по эскалатору на верхний этаж, где находились кинозалы, не заглядывая ни в какие магазины, я следовал за ней, удивляясь спешке.
— На какой пойдем? — спросил я ее.
— Да на какой-нибудь… Нет ничего такого, что я особенно хотела бы посмотреть… Пойдем на ближайший сеанс, проверим нашу удачу.
Я купил два студенческих билета. Когда начался фильм, она достала из сумочки очки, я никогда раньше не видел ее в очках. Фильм оказался боевиком. Она смотрела его с большой серьезностью, касаясь моей руки. Время от времени я поглядывал на нее.
— Я куплю попкорн, — сказал я в перерыве, — если это, конечно, не безответственно…
Сняв очки, она взглянула на меня:
— Не зли меня.
Мы были одного возраста, из семей схожего достатка, у нас было одинаковое образование, мы читали одинаковые книги, но я никогда не мог сказать кому-либо: «Не зли меня» так элегантно, так угрожающе и так притягательно, как она. Мне захотелось наклониться и поцеловать ее. Я робел перед ней, не знаю точно почему, но она пугала меня так мило и привлекательно…
Во второй части фильма она снова надела очки, моя рука, а иногда и плечо касались ее. Я не знал, чувствовала ли она эти прикосновения, но я чувствовал. Когда сеанс закончился, мы вышли из кинотеатра и медленно спустились по лестнице, торговый центр казался пустым, людей было очень мало.
На выходе мы наткнулись на магазин известной марки шоколада, витрина которого блестела, как ювелирный магазин. Сыла остановилась перед витриной и стала рассматривать шоколад. Апельсиновые шоколадные конфеты-пальчики на серебряных подносах, засахаренные каштаны, обсыпанные зеленой фисташковой крошкой, круглые печенья, пралине в виде ракушек, вишневая помадка в красных позолоченных розетках, виноградные драже, уложенные стопкой черных жемчужин…
— Что тебе больше всего здесь нравится? — спросил я ее.
— Мне нравится все, но больше всего — апельсиновые конфеты.
— Давай возьмем сто граммов?
Она не издала ни звука.
Когда я входил в магазин, она крикнула мне вслед:
— И пусть еще два засахаренных каштана положат!
Я вошел в магазин и обратился к продавцу в фирменном, очень элегантном фартуке с красными и темно-синими полосками:
— Мне, пожалуйста, сто граммов апельсиновых конфет.
Мужчина вытащил из красивой коробки небольшой бумажный пакетик, надел тонкую нейлоновую перчатку и начал насыпать апельсиновые конфеты.
— Можно еще, пожалуйста, два засахаренных каштана, — сказал я, пока он взвешивал конфеты.
Продавец взглянул на меня с жалостью. В бумажный пакет он положил еще два каштана. Я вышел и протянул пакет Сыле. Она взяла его обеими руками. На ее лице появилась яркая улыбка, детски радостная, как у маленькой девочки, я не знал, что она так умеет улыбаться, я никогда раньше не видел ее такой счастливой.
Мы пошли на парковку торгового центра и сели в машину. Стоянка напоминала доисторические катакомбы: ряды бетонных столбов, темные силуэты машин, похожих на саркофаги, выстроившиеся между колоннами, и тусклые лампы, встроенные в стены. Только я собирался завести машину, как почувствовал что-то странное. Я повернулся к Сыле. Она плакала.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего.
Я еще больше встревожился.
— Что случилось? — повторил я.
Внезапно ее тело начало трястись от рыданий.
— Иногда я не выдерживаю, — плакала она, — я не выдерживаю того, что так счастлива из-за ста граммов шоколада!
Я не знал, что сказать. Я молчал.
— Извини, — сказала она, вытирая глаза рукой, — поехали отсюда.
Мы выехали со стоянки.
Сыла протянула мне бумажный пакет.
— Спасибо, — сказал я, — ешь, я не очень люблю шоколад.
Своими тонкими пальцами она вытащила из бумажного пакета апельсиновую конфетку. Откусила кусочек. Смакуя, медленно пережевывала его.
Она протянула мне откушенную конфету:
— Попробуй, очень вкусно.
Я откусил кусочек. Я давно не ел конфет, эти действительно были хороши. Она отправила оставшийся маленький кусочек в рот и нежно облизала кончики пальцев.
Откусывать и есть по очереди одну и ту же конфету — это великолепное уединение, которое можно испытать только с самым близким человеком. Это было сравнимо с тайным занятием любовью, и я вдруг возбудился, словно увидел Сылу обнаженной. Мы словно обнимали друг друга, откусывая от одной конфеты, и чувствовали глубочайшее сокровенное тепло. Я почувствовал огромное влечение, обжигающее низ живота, и в то же время нежную любовь, совсем не похожую на это жгучее желание. Одного кусочка шоколада оказалось достаточно, чтобы пробудить любовь.
