Книга и братство - Мердок Айрис (серия книг .txt) 📗
Приближаясь к его дому и чувствуя, как колени у нее становятся ватными, она снова спросила себя (за последние недели она много раз подробнейше обдумывала подобную возможность), а что, если вопреки всей ее интуиции, окажется, что она ошиблась насчет Краймонда, и всегда ошибалась? Впечатление, что он сейчас одинок, могло оказаться случайным и обманчивым. Возможно, «история с Джин», которую Джерард и компания воспринимали так серьезно, была на деле пустяком, просто у парочки привычка так развлекаться? Что, если та даже сейчас никуда не делась, находится в доме, откроет Лили и усмехнется ей в лицо? Было безумием заявиться ни с того ни с сего и без приглашения, все могло кончиться новым и более ужасным унижением, от которого ей не оправиться до конца дней. Но еще более неистовое и неумолимое веление предвидящей и страшащейся души заставило ее пойти. Она может пожалеть об этом, но наверняка пожалела бы несравнимо больше, если бы не пошла.
Сияло солнце, и даже в этой тесной и ветхой части Лондона ощущалось дыхание весны. Окна, закрытые всю долгую зиму, были распахнуты, люди — с непокрытой головой и без перчаток, одеты легче и повеселей. В крохотных палисадниках на кустах набухали почки и пробивалась свежая трава. Там и тут деревья в легкой зеленоватой дымке источали ауру и даже аромат новой жизни. Ясный холодный блеск солнца возвещал начало долгой английской весны. Разумеется, Лили тщательно обдумала, как ей одеться. Она перебрала и отвергла всяческие модные, но простоватые платья, даже черно-белое с бархатным воротом, которое едва ли подходило к случаю, и остановилась на темно-коричневых очень узких брючках из неброского дорогого твида с более светлым коричневым кожаным пиджаком поверх голубой блузки, шею повязана шелковым розово-голубым шарфом с абстрактным рисунком. Несмотря на все попытки немножко поправиться, она оставалась худой, как всегда, лицо, когда она подкрашивалась утром, казалось почти костлявым, жилы на длинной шее выпирают, ключицы под мягким воротом блузки торчат. Глаза цвета жженого сахара ясные и живые, но морщинки в уголках после массажа стали только заметней от собравшейся в них пудры. Тонкие губы без помады почти не видны, рот — как щель. Волосы, редкие и сомнительные, которые она по глупости помыла с вечера, теперь, сколько она их ни причесывала и ни отводила за уши, торчали сухими дурацкими клоками. Она бросила пользоваться разрекламированным маслом для волос. Она тщательно обмотала шею шарфом, и, по крайней мере, он скрасил впечатление. Набросила пальто, брюки заправила в черные ботинки.
Наконец впереди показался дом Краймонда, и Лили ускорила шаг, чтобы не позволить мучительным сомнениям заставить ее повернуть назад. Поднялась по каменным ступенькам. Большая дверь, разноцветными пятнами краски и прочерками трещин похожая на современную картину, была закрыта. Лили толкнула ее. Дверь оказалась не заперта, и Лили вошла в знакомый обшарпанный коридор, темный, грязный и затхлый. Постояла, ничего после яркого света улицы не видя в темноте и ощущая плотную атмосферу тишины, ожидания и страха, которую так хорошо знала. Прислушалась. Подумала: его нет, он съехал. Шагнула вперед, наткнулась на велосипед и замерла, испугавшись грохота. Потом открыла дверь в полуподвал и на цыпочках спустилась по ступенькам. Тут она снова прислушалась. Тишина. Бесшумно повернула ручку, медленно приоткрыла дверь в игровую и заглянула в образовавшуюся щель.
Она увидела, как на знакомой картине, мрачную комнату, горящую лампу и фигуру за письменным столом, что-то пишущую. Это было как сон, и действительно эта комната часто виделась ей во сне. Бледный свет из единственного окна, в которое никогда не заглядывало солнце, освещал небольшое пространство близ двери, дальний же конец комнаты тонул в темноте, разгоняемой только лампой. Краймонд, склонив голову над столом и не замечая посетительницы, продолжал писать; Лили проскользнула в комнату и присела на стул у двери. Она глубоко дышала, надеясь прийти в себя и успокоить нервы. На какой-то момент она застыла в некоем подобии транса, словно узрев вневременное видение: луч из запредельных сфер преобразил комнату, случайно пробежав по ней, как тень самолета по земле.
Внезапно Краймонд поднял голову и вперился в сумрак комнаты. Резко спросил:
— Кто тут?
У Лили мелькнуло в голове: он думает, это Джин. Сказала:
— Это я, Лили.
Краймонд мгновение смотрел в ее сторону, потом опустил голову и продолжил писать.
Лили медленно пошла вперед, прихватив стул. Поставила его не прямо перед столом, а чуть отступя, словно студент перед экзаменатором. Сняла пальто и села. Обратила внимание, что мишень, обычно висевшая на стене за столом, исчезла. Она сидела и ждала.
Минуты через две Краймонд снова поднял голову. Он был в очках с довольно толстыми стеклами и с другой, более округлой оправой, в которых был не совсем похож на себя. Он снял их и взглянул на Лили:
— Ну так что?
— Прости, — сказала Лили. — Просто хотела повидать тебя.
— Зачем?
Лили была готова к такому вопросу:
— Просто хотела узнать, не нужно ли тебе что напечатать. Кто-то сказал, ты кончаешь писать книгу.
По правде говоря, Лили прекрасно знала, что книгу он уже закончил, поскольку об этом ей давно сказал Гулливер.
— Благодарю, — ответил Краймонд, — книга уже переписана на машинке. Так что помощница мне не нужна.
Однако было не похоже, что он хочет, чтобы она ушла. Он продолжал смотреть на нее, ждал, что она скажет еще.
— Так ты закончил книгу? — сказала она.
— Да.
— А что же ты пишешь сейчас?
— Другую книгу.
— Такую же, как предыдущую, продолжение?
— Нет, совершенно новую.
— О чем?
Краймонд оставил этот вопрос без ответа. Потер переносицу, на которой от новых очков остался красный след. Затем, не глядя на нее, принялся протирать стекла носовым платком, протерев, начал заправлять авторучку чернилами, заправив, вытер перо промокательной бумагой. Она, немного успокоившись, наблюдала за ним и думала, что он постарел, лицо стало немного одутловатым, рыжие волосы поблекли и слегка поредели.
— Чем еще занимаешься? — спросила Лили.
— Изучаю арабский.
— Почему арабский?
— А почему бы нет.
— А, так вот что это такое. Я подумала, это стенографические значки.
Ее взгляд привлекла рукопись на краю стола. Она придвинула стул поближе.
Краймонд, на минуту уделив ей внимание, вновь склонился над тетрадью, в которой писал, когда она вошла. В тетради были арабские буквы. Она принялась их рассматривать:
— Ты это писал?
— Я.
— Трудно?
— Да.
Они помолчали. Затем Краймонд сказал:
— Поскольку нам не о чем больше разговаривать, а я очень занят, может, ты уйдешь?
Лили внезапно покраснела. Она чувствовала, как краска заливает ее длинную шею, щеки, лоб. Она должна была сейчас сказать что-нибудь поразительно умное, или ее прогонят навсегда. Прямо как решающий момент в сказке, когда нужно решить загадку или умереть. К несчастью, в голову не приходило ничего умного. Запинаясь, она проговорила:
— Я очень хочу помочь тебе.
— Благодарю, мне помощь не нужна.
— Я могла бы помогать тебе в политической работе…
— Нет.
— Могла бы печатать на машинке, бегать по поручениям, ходить за книгами в библиотеку, что угодно могла бы делать.
— Нет.
— Знаю, ты лев, а я мышь, но и мышь может помочь льву. Есть такая сказка: лев пожалел мышь, и та сказала, что когда-нибудь отплатит ему добром, на что лев расхохотался, но потом лев попался в сеть, и мышка прибежала, перегрызла веревки и освободила его.
Эта маленькая речь, казалось, наконец развлекла Краймонда и заставила обратить на нее внимание. Он ответил, впрочем, без улыбки:
— Не люблю мышей.
— Тогда я буду тем, кем ты захочешь. Это я пришла тебе сказать. Я люблю тебя. Всегда любила. Ты знаешь, что я, как личность, ничего собой не представляю, но я хочу занимать место в твоей жизни. Насколько мне известно, у тебя сотни таких Лили, ничтожных людишек, которые жаждут служить тебе, все так, но я это я, и я существую ради тебя и понимаю, что делаю. Я рассказала тебе о том прошлогоднем бале. Что бы ни произошло потом, тебе известно, что я желала тебе добра. Чувствую, я в твоей жизни как некий вестник. В конце концов, я знаю тебя давно. Я сделаю все, что ты пожелаешь, буду твоей рабыней, я хочу принести тебе себя в дар, всю себя, мне безразлично, что может случиться, все, что я жажду, это чтобы ты принял меня как человека, на которого можешь всегда положиться и использовать как тебе угодно. Для меня это освобождение, словно Бог так велел, ты для меня абсолют, я ничего не могу, кроме как посвятить себя тебе. Если ты только не отвергнешь меня, я буду неслышна, невидима, тиха, как мышь — прости, ты не любишь мышей, — но я хочу быть с тобой, как вещь в углу комнаты, ждущая, когда понадоблюсь тебе для…
