Сумерки мира - Херцог Вернер (книги TXT, FB2) 📗

После того как Онода сдался, его доставили на вертолете в Манилу Президент Филиппин Фердинанд Маркос, который совсем недавно ввел в стране чрезвычайное положение, приказал повторить церемонию передачи меча в качестве большого медийного зрелища. Как и генерал, он сразу же вернул меч владельцу Оноде было приказано снова надеть потрепанную униформу, хотя в Лубанге он уже переоделся в гражданскую одежду Маркос объявил Оноде амнистию, потому что все эти годы он действовал как солдат. Жители Лубанга в последнее время считали, что под маской Оноды действуют переодетые агенты врага. Спустя годы он приехал в Лубанг с визитом и был тепло принят местными жителями. Однако споры об убитых им людях не утихают до сих пор19.

Когда весть об окончании одинокой воины лейтенанта Оноды прозвучала на японском радио, сердца всей нации замерли на целую минуту.

Однако Онода, которого встречала толпа репортеров, был глубоко разочарован консюмеризмом послевоенного японского общества. Для него Япония потеряла свою душу. Премьер-министр хотел принять его немедленно, но Онода отказался. Сначала он должен был встретиться с семьями погибших товарищей. Затем он переехал в Бразилию, куда эмигрировал его старший брат Тадао. В штате Мату-Гросу он вырубил участок леса и завел животноводческую ферму. Впрочем, большую часть года он проводил на родине, открыв там «Школу природы», частную школу, где в летних лагерях обучал школьников приемам выживания. Через два года после возвращения Онода женился, но детей у него не было. Он умер в Токио в возрасте девяноста одного года.

Онода долго отказывался от зарплаты, положенной ему за последние двадцать восемь лет службы. Только по настоянию семьи он согласился взять деньги, но сразу же пожертвовал их в святилище Ясукуни20. С середины XIX века здесь почитают имена двух с половиной миллионов человек, отдавших жизнь за родину Стоит отметить, что почитания удостаиваются также домашние животные, а кроме того, здесь чтят имена тысяч осужденных военных преступников. Последнее обстоятельство вызывает споры. По этой причине я не решался принять приглашение Оноды навестить его в святилище. Он хотел показать мне остатки своей изорванной униформы, которые там хранятся. Поскольку Оноду официально объявили погибшим в 1959 году, не получая от него известий и предположив, что он и Козуки получили смертельные ранения в засаде, где пал Симада, его имя уже много лет почиталось в святилище. Оноде потребовалось две недели, чтобы договориться с настоятелем, после чего меня официально пригласили. Я все-таки принял предложение, потому что подумал: разве может человек из страны, которая принесла такие ужасы другим народами людям, позволить себе выносить простые приговоры. Мы с Онодой сразу же сблизились и проводили время за долгими беседами. Я работал в джунглях в трудных условиях условиях21 и мог говорить с ним о вещах, о которых мало кто имеет понятие, и задавать вопросы, которые никто другой ему не задавал. Онода перевел мне песню, которую постоянно пел для самоободрения все эти годы на Лубанге:

Во время долгой церемонии мы стояли на коленях напротив настоятеля. Отзвучали молитвы, затем настоятель повернулся ко мне. Мне переводили его слова, но у меня не осталось и следа воспоминаний о том, что он говорил. Наконец настоятель куда-то отправил монаха. Тот вернулся с плоской картонной коробкой, перевязанной шелковой лентой. Внутри лежала униформа Оноды, завернутая в упаковочную бумагу, словно драгоценное одеяние. Бумагу осторожно подняли, и я увидел форму, которую Онода тридцать лет носил в джунглях, снова и снова ее починяя. Воцарилось молчание. Онода попросил настоятеля разрешить мне коснуться формы. Я поклонился, монах вложил ее в мои протянутые руки. Настоятель обменялся несколькими словами с Онодой и призвал меня расправить и осмотреть форму. Я делал это с величайшей осторожностью. Я почувствовал, что в боковой части пояса что-то есть. Онода тоже это заметил и кивнул. Я достал маленькую бутылочку из коричневого стекла, похожую на те, что используют в аптеках для лекарств. В ней было пальмовое масло, которое Онода сделал сам. Он не знал, что после стольких десятилетий бутылочка все еще оставалась в его форме. Я почувствовал движение за спиной. Онода не встал, его словно вытолкнуло вверх. Все присутствующие, все еще стоя на коленях, почувствовали одинаковый укол в сердце и склонили перед ним головы.

Как мог он забыть о бутылке? В ней таилась реальность, скрытая где-то за пределами его воспоминаний. Он часто задавался вопросом, не были ли годы на Лубанге всего лишь сном, но раз он осязает что-то, чего не видел во сне, о чем забыл, если это нечто вдруг материализовалось у него в руке, значит, все эти годы ему не снились.

Где граница между реальным, осязаемым предметом и памятью о нем? Он часто спрашивал себя, почему его бесконечный поход по джунглям не мог быть иллюзией? Миллионы шагов научили его тому, что настоящего нет и не может быть. Каждый сделанный шаг уже в прошлом, а еще не сделанный — в будущем. Нога отрывалась от земли в прошлом и опускалась в грязь в будущем. Где было искать настоящее? Каждый не пройденный сантиметр — грядущее, каждый, что остался за спиной, — прошлое. И то же самое с миллиметрами, с мизерными долями миллиметра. Мы считаем, что живем в настоящем, а его нет и не может быть. Я иду? Я живу? Я воюю? А как насчет шагов, которые сделаны задом наперед, чтобы обмануть врага? Шаг назад оказался шагом в будущее.

Прошлое можно описать и измерить, но память Оноды искажала и иногда смешивала события. Даже спустя десятилетие после смерти Симады он видел его перед собой в джунглях. Память с присущим ей милосердием не сохраняет боль. (Иначе женщины, вероятно, не захотели бы больше детей после мучительных родов.) Будущее похоже на имеющий форму, но непроницаемый туман над неизвестным пейзажем, однако и его порой можно увидеть. День подходит к концу. Утром взойдет солнце. Сезон дождей начнется через пять месяцев. Но тут неожиданно, словно из ниоткуда, — след трассирующей пули в вечернем свете. Она попадет в тебя в будущем, если ты не увернешься. Точка, солнечное сплетение, куда попала бы пуля, уже не там, где была. Униформа неизбежно придет в негодность, но можно воздействовать и на неизбежное.

Заплата за заплатой замедлять распад, износ и гниение. В конце концов она все еще оставалась униформой.

После посещения святилища мы до поздней ночи беседовали в парке. Был ли он лунатиком тогда, или он спит сейчас и это сейчас ему снится? На Лубанге его часто мучал этот вопрос. Не было доказательств, что во сне он спит, а проснувшись — бодрствует. Сумерки мира. Муравьи, загадочно замерев, двигают усиками. Они видят пророческие сны. Цикады кричат на Вселенную. В кошмарах ночи возникает лошадь со светящимися глазами, она курит сигары. Святой оставляет отпечаток на камне, служившем ему постелью. Слоны спят стоя. Лихорадочные сны катят камень ночи на сердито кипящие горы. Джунгли извиваются и растягиваются, как гусеницы, то спускаясь, то поднимаясь. Цапля, загнанная в угол, клюет глаза преследователей. Крокодил пожирает благородную даму. Мертвые, повернувшись к солнцу, просят похоронить их стоя. Трое скачут на лошадях, но в седле никого. Сеть спящего ловит рыб. Идущий задом наперед должен и говорить так же. Онода наоборот — Адоно. Сердце колибри отбивает тысячу двести ударов в минуту. Только среди быков в Мату-Гросу Онода находит покой. Его сердце бьется в унисон с их сердцами, легкие дышат вместе с ними. Ему ясно: он там, где он есть.