Сальто ангела - Мод Марен (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
Но никто не прогоняет собак, окруживших моего отца. Его бегство тоже против него. Дядюшка Луи говорит:
— Если бы он сохранил хоть каплю здравого смысла, он бы понял, что мы это делаем для его же блага.
Мама заставляет меня вернуться в квартиру и закрывает дверь. Изображения не будет, только звук. Отца уводят, он что-то кричит, но слов не разобрать. Все кончено. Его забрали в больницу с красивым названием «У четырех прудов». А в нашем доме воцарилась тишина. Вечером пришла Беатрис. Мама не хочет есть, но заставляет нас. Меня не покидает ужас, и в то же время я чувствую какую-то опустошенность. Я не могу поднести ложку ко рту. И это называется «добровольным лечением»!
Беатрис успокаивает меня:
— Ты знаешь, его же можно будет навещать. А потом он выздоровеет и вернется.
Франсуа упорно спрашивает, «что у папы болит».
— Головка, мой дорогой.
Мама спокойна. Ей даже как будто полегчало. Беатрис уходит. Потом и дядюшка Луи.
И вот мы идем навещать папу. «У четырех прудов» — психиатрическая больница в нескольких километрах от Руана. Нормандские домики из красного кирпича, черепичные крыши, просторные лужайки, высокие стены, решетки. Дома цепляются друг за друга и похожи на призрачные корабли в океане, которые плывут по воле волн…
Мама держит меня за руку. Мы заполняем карточку при входе, идем сначала по каштановой аллее, потом еще по какой-то, потом еще… Свидания проходят в большом доме с застекленной верандой, дверь за нами закрывают на ключ. Повсюду сидят люди, говорят тихими голосами. Вот девушка стоит перед пожилыми родителями. Она молчит. Скрестила ноги, сложила руки, словно в немой молитве. Но не произносит ни слова. Родители смотрят на нее, она смотрит на них. Медсестра уводит ее. Все свидание — это несколько минут молчания. Другие говорят много, громко, настоящая какофония голосов.
Отец уже там. Он как-то странно дрожит всем телом. Медсестра предупреждает: не больше пяти минут для первого раза.
Из-за этого не стоило и приходить.
Меня он просто не видит, его интересует только мама. Несвязные упреки, навязчивые идеи. Он слишком разволновался, и медсестра торопится его увести. Свидание не длится и пяти минут. Он послушно уходит, неуверенно ступая. На него тяжело смотреть. Очень. Мятый костюм, согнутые плечи. У мамы на глазах слезы. Мы возвращаемся по той же нескончаемой каштановой аллее, и она мне говорит:
— В следующий четверг пойдешь один, так будет лучше. Ему нужно внимание, он не должен чувствовать себя покинутым, надо обязательно навещать его, ты понимаешь?
— А ты?
— Пока я его только раздражаю. Может быть, позже.
И вот в следующий четверг я отправляюсь туда один. Я должен сесть на автобус № 12, тот, который проходит по улице, где живет Марк. Остановка рядом с его домом, и каждый раз я невольно вспоминаю ту сцену из моего детства, закрытую на ключ дверь, разбросанную по полу одежду… Я уже давно не встречал Марка, не ходил но этой дороге. Но болезнь отца и больница все изменили, и я возвращаюсь сюда каждые четверг и воскресенье…
Иногда мне хватает мужества бросить взгляд на дверь дома, и я как будто заклинаю злых духов. Но это мало помогает. И вот я уже перед больницей. Называю себя при входе, меня записывают в журнал, я прохожу по лужайкам, слышу странные крики, вижу странных женщин и мужчин. Некоторые ходят боком, точно заблудившиеся крабы, другие что-то говорят в пустоту или ужасающе неподвижно сидят на земле. Какие-то улыбающиеся люди наступают на меня, я сторонюсь, пропускаю их, они смеются у меня за спиной. Люди-привидения, они ничего не замечают вокруг, ничего не слышат, погружены в себя и двигаются, как автоматы. Мой отец живет в другом мире. Это мир живых мертвецов, куда меня посылают сказать, что «дома все в порядке».
Я не люблю шумную веранду. Я увожу его на улицу, в тенистый дворик, туда позволяют выходить больным, которые, как мой отец, «хорошо себя ведут». Он больше не дрожит, в его сосредоточенном взгляде нет безумия. Он медленно направляется к деревянной скамье с облупившейся краской, я сажусь рядом и говорю то, ради чего пришел:
— Дома все в порядке. Франсуа получил хорошие отметки по поведению и арифметике.
А он говорит то, что все время вертится у него в голове:
— Семья твоей матери заперла меня сюда. Пусть они не забывают, что я ветеран войны и требую к себе уважения. Если вдруг будет война, я тут же пойду за повесткой. Не то что твой дядюшка Луи, эта тыловая крыса. Он-то не покинул своего теплого местечка. Я буду жаловаться. Мне должны вернуть мою должность. Я хороший специалист. У меня есть знакомства… и в медицинских кругах… и среди высокопоставленных лиц… Я ими воспользуюсь, стоит мне только захотеть. Здесь все меня знают… И поверь, все понимают, с кем имеют дело. Меня оставили в покое. Да. Они знают…
Мне хочется поскорее уйти. Я с нетерпением жду момента, когда смогу побежать обратно по каштановой аллее и выплакать все слезы, чтобы он этого не видел. Я больше не выдержу.
И потянулись четверги и воскресенья — дни визитов. Автобус № 12, улица, где живет Марк, регистрация в больничном журнале, деревянная скамья с облупившейся краской… У меня почти не остается времени для себя, мне некогда побыть самим собой, надеть женское платье, спокойно вздохнуть, укрывшись от всех, хоть на несколько минут забыться и почувствовать полноту жизни.
Но я должен быть мальчиком в голубой куртке и брюках, в хорошо вычищенных ботинках, гладко причесанным. Этот мальчик идет навещать своего больного отца, а потом возвращается той же дорогой. Так заканчивается весна, и наступает лето, которое не приносит ничего нового. Иногда мне начинает казаться, что нервы у меня сдают так же, как и у моего отца.
Через некоторое время его переводят в другую клинику под Парижем. Я больше не навещаю его один. Мы отправляемся всей семьей, едем через весь город, и я вытягиваю шею, чтобы в окно поезда увидеть кусочек Елисейских полей или Эйфелевой башни.
В своей новой тюрьме отец чувствует себя лучше. Это связано с его статусом бывшего преподавателя. Он говорит, что здесь он «в более интеллигентной среде». Маме нравятся цветы в парке, Франсуа бегает по аллеям, а я обретаю надежду.
И напрасно. Собирается еще один семейный совет, и на этот раз я должен присутствовать.
Дядюшка Луи, дядюшка Гонтран, тетушки, мама, — все собрались в провинции, в Нормандии, родном материнском гнезде.
— Жан, тебе уже исполнилось семнадцать лет, ты теперь мужчина, ты должен будешь принимать решения, и мы считаем своим долгом не скрывать от тебя ничего. Прежде всего то, что касается твоего отца.
Что они от меня хотят? Я взрослый? Мужчина? Принимать решения?
— Ты старший сын, мать должна найти в тебе крепкую опору.
Это я-то крепкая опора… Я никто. Ничто. Почему я? Вот они крепкие. Но они не ходят в больницу по воскресеньям. Они обсуждают, решают, организовывают. Пусть они и берут на себя ответственность. Им мало смерти тетушки Луизы, мало жертвы, которую принесла моя мать, им нужен еще и я?
— Твой брат Морис должен вернуться домой, Франсуа еще слишком мал, мы рассчитываем на тебя, когда думаем о будущем семьи. Твой отец, к несчастью, не способен вести нормальную жизнь. Прогнозы в этом отношении самые пессимистичные… Врачи считают, что это типичный случай маниакально-депрессивного расстройства. Надо ожидать цикличного проявления болезни, бесконечные депрессии будут сменяться буйными периодами… Возникнет необходимость частого, даже постоянного, пребывания в больнице. Мы должны смотреть правде в лицо. У каждого в жизни свой крест.
Свой крест? И где же их крест? И где мой?
— Твоя первая обязанность — хорошо закончить учебу. Это необходимо для твоего будущего. Твоя мать нам сказала, что ты не слишком прилежно занимался в этом году… Ты нас огорчаешь, Жан. В шестом классе ты был среди первых, да и в прошлом году учился неплохо. Что же случилось? Нужно исправиться.
