Удавшийся рассказ о любви (сборник) - Маканин Владимир Семенович (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗
– Двадцать лет без мужика. Застоялась, как лошадь, – проговорила Катерина.
И уже к вечеру она вдруг вся переменилась, стала угрюмой. Не суховатой и сдержанной, а угрюмой – а это разные лица. Молчала.
С утра у нее вырвалось:
– К сестре, к сестричке надо съездить. О господи, хоть на часик съездить…
И тут же еще:
– О господи, что это за жизнь такая!
Но как раз приехал в деревню районный человек и всех взбаламутил. Взбаламутить было легко, не часто езжали. И вот на улице или у воды в поле, то есть у питьевой бочки, заговорили и зашумели (речь шла о прошлом, о деревне прошлого, еще даже до укрупнения). Обсуждали и искренне верили, что в прошлом году до первого места в области, до премий, до похвал и шумихи им не хватило столько-то центнеров зерна и столько-то картошки. Вот только цифры точной никто не знал. И еще плакаты привез районный человек, и плакаты эти висели уже на дверях магазинчика. И даже пареньки, сопляки, покуривали и важно перечитывали, что где-то и кто-то заработал на уборочной мотоцикл в награду за первое место (за столько-то убранных гектаров).
– А за третье место – слышь, Петьк! – велосипед с моторчиком. Плохо разве велосипед с моторчиком?
– Хорошо. Уехать можно.
– Куда хочешь уеду.
– В городе он тарахтящ очень. Виду нет, – и парнишка, отставив ногу и разглядывая плакат, закуривал по новой.
Районный человек, мелкомасштабный и веселый, остался до самого обеда. Бригадир и Катерина показывали ему поле, перебивали друг друга: от нового лица как-то само собой пришло суетливое волнение. Он и обедать остался, прямо среди баб.
– Ну как? В этом году возьмете первое место? – улыбался он.
Бабы галдели. Глаза в деревне почти у всех серые и, предположительно, могли быть хитрые, но нет. Совсем нет. И забегавшийся веселый районный человек понимал, что далеки от них цифры, ссуды, долги государству и планы – чем-то другим держится эта деревенька, которая почти из одних баб, и это другое выглядело для него наивностью. Он бы сказал – глупостью, но нет, не станет он так говорить, зачем, экая радость обидеть словом махонькую деревеньку!
– Кого-то вы тут и на медаль выдвигаете. Слышал, слышал о ней. Надо иметь цель…
И Катерину сунули прямо с миской к нему ближе, и она, красная, разопревшая, сидела и ела рядом. Подошел скоренько председатель с двумя мужиками. Районный человек весело дал им закурить, поговорил еще и уехал.
По улице пошел разговор, судили и обвиняли себя за прошлый год. Недостачу хлеба делили на число дворов, и получалась почти ерунда, одни пацаны, что воробьи, могли бы по колоску натаскать!.. И к вечеру уже в точности было известно, что в прошлом году до этих самых премий и велосипедов с моторчиками не хватило малости самой, чуть ли не полмашины картошки. Председатель Груздев, попросту Груздь, а также счетовод сначала таких говорунов звали дураками, доказывали или недоумевали, но в конце концов тоже запутывались в цифрах и соглашались. Тонна картошки? – пусть тонна. Полтонны? – пусть, лишь бы тешилось, а не плакало.
Катерина думала о сестре, о том, как поедет, как успокоится, а тут опять нагрянул районный человек, может, тот самый, а может, уже другой, но тоже веселый.
– Полтонны всего не хватило?.. В прошлом году? – И он смеялся.
– Больше, что ль? – настороженно и сердито спрашивали старики. Стариков было всего трое в деревне, их звали – деды, и все трое любили гордиться своей памятью.
– Так. Так. Успокойтесь… Вроде бы так, – говорил районный человек, опять чего-то смеялся, и старики кривили рты на его смешливость: глупого прислали… Районный человек уезжал, но прежде очень просил показать ему дорогу. Выяснялось, что он попросту заблудился и попал сюда случайно.
Перед поездкой к сестре Катерина несколько раз трогала фотографию. Простенькую фотографию, где изображена она сама в двадцать лет – она сидит на камне у дороги, что за деревней. Видна дорога и белая пыль. Сидит Катерина естественно, просто, как и сидела, но лицо полунапуганное – сказали, что фотографируют. Бидон с кваском у ее коленей, а дорога неплохо взята за перспективу.
Катерина вынимала фотографию из рамочки, – рамка сколочена из четырех ободранных веток. Лоза ли, береза ли, кору ободрали, сбили мелким гвоздиком и выкрасили в лимонный цвет. Чувствуя, как Катерина вышагивает по избе, как нервно вправляет углы фотографии, – всего-то и дел, что собралась к сестре погостить, – я сказал:
– Красивая была. Ишь ты.
– Да ну уж…
И больше говорить не захотела. Фотография была сделана в сорок пятом, сразу после войны (возвращались солдаты, их ждали – ждала и Катерина). По дороге шли и шли машины, а в одной ехал военный корреспондент восемнадцати лет от роду. С не улегшимся в руках зудом войны паренек бесконечно фотографировал – война кончилась. Торопящийся, быстрый, он щелкнул и Катерину. Пил квас, а затем щелкнул, пообещал прислать и не обманул. На обороте размашистой прописью военного корреспондента была сделана пышная, но, видно, искренняя надпись. Что-то вроде «российской солдатке, российской Пенелопе», которая «ждет и дождется», и по краям фото была как для подарка – кайма аккуратных зубчиков.
– О господи, – и Катерина убрала фотографию, встала. У нее было и дело к сестре, забота, что ли: достать полоскательное для горла.
Обычно она ездила к сестре не торопясь и действительно по делу – оттого и дорогу не следила, мельканье одно, и знай монетки успевай вытаскивать от машины к машине. Да еще с кондукторшей вечный лай из-за сдачи: нет у нее сдачи, видишь ли!.. И еще заранее стерегло смущение: вот увидит сестру, вот опять на кухне на ночь положат, – дело не в раскладушке, которая на кухне, это правильно, как иначе?.. Но засыпая и особенно под утро как-то все больше себя чувствуешь виноватой.
Далеко за деревней, за яром, Катерину подхватил молоденький белобрысый шофер. Он рассказывал о себе и о братане, который служит. Полуторка шла лихо. Шоферок так гордился своей лихостью и скоростью, что Катерина попросила:
– Не гони шибко.
Этот мальчик ответил, что не беда, что он шофер такого то класса и что в том-то и дело, чтоб ездить быстро и людей не давить. Он рассказал про свой спор с шофером-молдаванином (они на бешеной скорости гонялись за курами). Спор был в том, чтоб промчаться над курицей и чтоб курица, трепыхаясь и мчась меж колес, осталась целехонькой. Трудно было ему, и молдаванину тоже трудно было, штук пятнадцать попробовали они, и ни одной не задавили, а ведь известно, что глупее курицы никого нет.
– Ну и наложили же эти куры дерьма там. На всей дороге!
Рассказ мало успокоил Катерину, но она вздохнула и решила терпеть скорость, потому что шофер обещал подвезти до самой автостанции в райцентре. Отсюда и уходили автобусы в город.
Катерина достала билет только на шесть часов (с лишним временем) и заглянула на рынок. Рынок к пяти часам уже почти разобрался, растаял. Но люди были. Мужики привезли на телегах двух забитых коровенок, говядина уже разделана, хребтовинка ровнехонько порублена, – видно, прибыли маленького рынка (не разошлось мясо)… Окна пивной были распахнуты, кто-то внутри покрикивал, грохотал, двигая кружками из толстого стекла.
Обычно рынок, какой-никакой, доставлял Катерине радость. С детства осталось. Из своих она увидела лишь известную своей трусливостью бабку Жмычиху. С малосольными-то огурцами, может, в первый раз за всю жизнь. К Жмычихе как раз подошел милиционер, поковырялся в ветках укропа и вытянул из ведра огурец, попробовал. Затем спросил разрешение на место продажи.
– Сейчасик, сейчасик, – затряслась глазами бабка и побежала, будто бы поискать. Глупой заплатить бы, как положено, за место, да и весь разговор, но она уже сбежала, уже где-то была далеко и попутную машину спрашивала…
Милиционер стоял и жевал огурец. Он еще не постиг странного бегства Жмычихи и ждал. Ждал, сунул руку в укроп, поплавал там и вытянул из ведра огурец с ярко-желтым носом.
