Муравечество - Кауфман Чарли (читаем книги бесплатно txt) 📗
В кино Кальций строит куклы Временных Вирусов (так я их для себя переименовал) — еще меньше, чем куклы муравьев, такие маленькие, что в голове муравья умещается сразу несколько. Придется вернуться к расчетам размеров, поскольку размер этих кукол, видимо, — одна восьмая муравьиной головы. Выходит, рост куклы ископаемого Б. — почти две тысячи футов. Инго во всем Сент-Огастине не смог бы спрятать ее так, чтобы я и все остальные не заметили хотя бы частично. Я перепроверяю расчеты. Двадцать тысяч футов? Двести футов? Двести тысяч футов? Прямо сейчас мой мозг еще не может это осмыслить. Достаточно сказать — ну очень большая.
Маленькие куклы Временных Вирусов, которые Кальций сейчас ваяет, прозрачные и аморфные. Работает он лихорадочно — аналоговые часы на стене ускоряются, чтобы показать, как проходит сорок восемь часов. После цайтрафера у Кальция темные круги под глазами, и ему неплохо бы побриться. Выглядит он изможденным, но у него есть цель, и он продолжает работу, настраивает освещение, расставляет колонну муравьев, наводит камеру и начинает кадр за кадром передвигать муравьев. Мы снова наезжаем на часы, в этот раз видим, как они перематывают двухнедельный период. Отъезд — и мы видим еще более изможденного Кальция, уже со значительной бородой. Он падает на стул за столом, включает компьютер и смотрит на итог своей работы. На экране колонна муравьев марширует к муравейнику, а вторая колонна — от него. Есть и одиночки — муравьи, которые как будто заблудились, врезаются, отклоняются под странными углами, находят дорогу обратно. Анимация потрясающая; Кальций равен Инго в артистизме и мастерстве. Я вновь напоминаю себе, что никакого Кальция нет; уберкукольник здесь — Инго. Посмеиваюсь над своей вполне понятной ошибкой.
Внезапно в кино появляется одно из аморфных существ, бесцельно плывет по обратной временной траектории. Это создание, как будто по случайности, попадает в ухо муравья. Стоп. У муравьев есть уши? Уже не могу вспомнить. Полагаю, да, точно так же, как у птиц и рыб, хотя, тогда как у ушей рыб и птиц нет внешней раковины, уши этих муравьев весьма напоминают человеческие, а это, я почти уверен, неверно. Впрочем, полагаю, кому знать, как не Кальцию. Теперь я снова вынужден себе напомнить, что Кальций — кукла, а создал его Инго. Инго не был муравьем, так что, может, тут он напутал. Не суть.
Мы следуем за существом в разум муравья. У муравьев есть разум? Мозги-то, полагаю, есть. Очевидно, мозг Кальция куда сложнее, чем у среднего муравья (и чем у большинства людей! Ха-ха!), но вообще мозги у них есть. А вот есть ли у них разум, возможно, не ответит ни один человек. Ибо, согласно Декарту, мозг — еще не разум. И я это считаю вполне разумным (мозговым?! Ха-ха-ха!). Мне очевидно, что у Кальция-то есть и то и другое, но есть ли у среднего муравья? Похоже, Кальций (Инго! Не забывай!) в этом не сомневается, поскольку действие переходит в разум вышеупомянутого муравья-жертвы. Там мы видим его желания, потребности, разочарования, маленькие победы, иллюстрированные в виде покадровых сепийных воспоминаний и фантазий, кинематографичных в своем исполнении — возможно, больше всего напоминающих творчество великой гениальной женщины Майи Дерен. Аморфное создание плавает среди этих сценок и уплетает их, прямо как протагонист «Паккумана» Тору Иватани — популярной детской электронной игрушки 1980-х. За поеданием существо разделяется на двух идентичных существ, и они выходят из муравья, немедленно вторгаясь в мозг второго муравья, существующего моментом ранее (ибо они путешествуют назад во времени, не забывай!). Два существа перекусывают мыслями нового муравья (надо сказать, разочаровывающе похожими на мысли предыдущего), но в этот раз оставляют в мозге отходы, состоящие из мыслей первого муравья, которые затем приобщаются (в несколько деградированном виде) к сознанию второго. Пара затем делится и становится четверкой, выходит в прошлое. Иногда Временные Вирусы возвращаются в тех же муравьев, которыми питались только что, но за мгновение до своего первого визита, и в его ранней инкарнации оставляют его же переваренные мысли. Возможно, этим объясняется дежавю? Или, может, дежареве? Или дежаантандю? Или, во всяком случае, какое-то из мириад дежа. Обратное движение через время трудно осмыслять. Будучи исследователем физики, я знаю, что законы времени симметричны и посему неважно, в какую сторону в нем движутся, но, конечно, живые люди этого на себе не испытывали. Если меня чему-то и научило разбитое сердце, так это что ничто не становится вновь прежним. И каким бы здоровым я ни был для своего возраста, я знаю, что уже никогда не пробегу милю быстрее чем за четыре минуты (пока я учился по стипендии Фуллбрайта в Оксфорде, меня учил Баннистер[206]. «Ты лучше меня. Если подстрижешь бороду, то снизишь сопротивление и побьешь мой рекорд. С любовью, Родж», — написал он в моем выпускном альбоме). Сегодня повезет, если я успею хотя бы за пять. Вот что делает время. И все же в спекуляциях Инго есть что-то интересное. Что же они говорят о времени — или, может, важнее, что они говорят о возможном воздействии будущих мыслей, переваренных и высранных в ничего не подозревающие мозги прошлого? Появились ли уже Временные Вирусы в моем времени? Или они заразили все формы жизни с самого ее зарождения? Куда они денутся, когда выйдут дальше истока жизни на холодную мертвую Землю? Там и умрут? Развернутся и направятся назад, как турист в автомобильной поездке по Соединенным Штатам, которого дома ждет работа?
Глава 85
«Что, если использовать Временных Вирусов в качестве топлива для самолета? — думает в закадре Кальций. — Получится ли? Полетит ли самолет в прошлое, чтобы я нашел своего Розенберга?»
Кальций калькулирует.
— Чтобы вернуться к Б., потребуется очень много топлива из Временных Вирусов, — бормочет он про себя. — И, конечно, надо учитывать Великое Ничто. Таинственное массовое вымирание. Одна моя частичка верит, что это результат падения астероида. Другая — что виной вспышка гамма-лучей. Кое-что из меня верит, что из-за потопа. Потом еще гипотеза о метангидратном ружье, занимающая где-то пятую часть меня. А возможно, глобальное потепление. Глобальное похолодание. У меня много мнений. Так или иначе, кажется очевидным, что был долгий период — возможно, миллион лет, или муравек, — когда вся жизнь на Земле вымерла, за исключением муравьев. Наверное, не стоило называть его Великое Ничто, потому что это, конечно, неуважительно по отношению к моему собственному виду. Может, Великое Немножко? Здесь есть два значения, ведь мы очень маленькие существа, но при этом очень умные. Надо будет это где-нибудь использовать. И все же Великое Ничто звучит хлестко, а раз мой вид, похоже, не понимает разницы и не переживает, оставлю этот термин до поры, когда услышу какие-либо возражения, после чего с радостью его сменю. Итак, согласно моим расчетам, на Земле был миллион лет муравьев. И миллион лет питавшихся ими Временных Вирусов, двигавшихся обратно во времени. Если изобрести какую-то сеть, какое-то засасывающее устройство, чтобы ловить Временные Вирусы в воздухе, я бы употребил их на топливо для своего самолета и отправился назад, в эпоху Б. Розенберга.
И Кальций приступает к оснащению самолета засасывающей машиной. Когда она готова, он заправляет транспорт Временными Вирусами, направляет его в прошлое и наблюдает через лобовое стекло, как настоящее исчезает навсегда.
Я знаю, что мой творец со мной закончил. Знаю, что он меня отработал. Свел к шутке. Бросил здесь, в клоунской больнице. Знаю, что он устал из-за того, сколько потребовалось времени и усилий. Приколы. Приколы. Бесконечные гребаные приколы. Уверен, они берут свое. Знаю, теперь он пойдет дальше, к чему-то еще, к кому-то еще — кому можно отомстить, — а я прекращу существование. Знаю, так и будет. Он вымотан, а я исчерпан. Однако я продолжу проявлять свое существование, свои мнения — то, что доказывает: я существую в своей независимой, автономной, мучительной реальности. У меня есть мнения. Должны быть мнения. Единственный способ определить себя по отношению к миру — это противостоять ему, стоять на своем твердо, величественно, нерушимо, как до меня — Олеара Деборд. Иначе человек не более чем погода — на милости сквозняка, ветра, волн, чужих идей. Эфемерный колыхающийся дым, который носит то туда, то сюда, развеивает. Никто не думает, глядя на океан: взгляните вон на ту поразительную молекулу воды. Нет, эта молекула воды — одна из триллионов, болтается незримая, безликая. И в любом случае мои противоречия — не ради самих противоречий. Мои противоречия — всегда отказ поддаваться стадному мышлению, потребность насквозь видеть шумиху, рекламу, моду, современность. Мои мнения рождаются в кропотливом анализе. Но теперь я устал и в этом новом пещерном мире очень мало что понимаю. У молодежи свой сленг: всратый, кью-свайп, мишель-трахтенбергство. Не знаю, что все это значит. И мне уже все равно. У них новые знаменитости: ДеЛазер Флайпейпер, Кэппи Бинт, W, Нильс Трик, Лидделл Бопип. Миловидные незрелые мужчины и маниакальные девушки-мечты. И я не могу заставить себя переживать. Я сражался. Я сражался в проигрышной битве.
