Я исповедуюсь - Кабре Жауме (полные книги TXT) 📗

– Да.

– Извини.

Голос Макса звучал теперь немного спокойней:

– Если ты не обидишься, я сам напишу биографический очерк. У меня уже есть вся информация про выставки.

– Слушай, спасибо!

– Да не за что! Ты прости меня… нервы шалят… Просто в типографии требуют прислать текст немедленно, если мы хотим, чтобы альбом вышел до закрытия выставки.

– Если хочешь, я попробую…

– Ни в коем случае. Это сделаю я.

– Спасибо, Макс. Привет Джорджио.

– Спасибо. А кстати, почему ты пишешь «сучья» с двумя «с»?

Я повесил трубку. Это было первым предупреждением, но тогда я этого не знал. Я перебрал все бумаги на столе. Там был только этот текст. Я, встревоженный, перечитал его. На листке я написал: Сара Волтес-Эпштейн родилась в Париже в тысяча девятьсот пятидесятом году и совсем юной познакомилась с одним дураком, который влюбился в нее и, без всякого злого умысла, так и не смог сделать ее счастливой. После долгих мучительных колебаний, после примирений и расставаний она наконец согласилась жить вместе с вышеупомянутым дураком и провела с ним долгие годы (пролетевшие слишком быстро) совместной жизни, которые стали для меня самыми важными. Главнейшими. Сара Волтес-Эпштейн умерла осенью девяносто шестого года. Что же это за ссучья жизнь такая, что она не дожила даже до пятидесяти? Сара Волтес-Эпштейн посвятила себя тому, что рисовала жизнь чужим детям и очень редко и нехотя выставляла свои рисунки карандашом или углем, словно ей важно было только самое главное – связь с листом бумаги через уголь или карандаш. Она была замечательной художницей. Она была замечательной. Она была.

Жизнь продолжалась, грустная, но – живая. Появление альбома рисунков Сары Волтес-Эпштейн наполнило меня глубокой и неизбывной печалью. Биографическая справка, которую подготовил Макс, была безупречна, как все, что делал Макс. Затем события стали развиваться стремительнее: Лаура, как и грозилась, не вернулась из Упсалы, а я засел писать книгу о зле, потому что в голове у меня бродило множество мыслей. Однако Адриа, хотя и писал лихорадочно, изводя массу бумаги, знал, что он ни на шаг не продвигается вперед; что невозможно продвигаться вперед, если ты постоянно слышишь звонок телефона – непрерывное, ужасно неприятное ре.

– Дзззыыыыыыыынь!

Теперь звонили в дверь.

– Я тебе не помешал?

Адриа в конце концов открыл дверь. На сей раз Бернат не разводил канитель. Он пришел со скрипкой и с огромной сумкой в руках, а за плечами нес половину своей жизни.

– Опять вы поругались?

Бернат прошел в квартиру, не считая нужным подтверждать очевидное. Пять дней подряд он ничего не говорил, а я сражался с бесплодной писаниной и настырным телефоном.

На шестой день Бернат за ужином из лучших побуждений попытался уговорить меня сделать компьютер неотъемлемой частью моей жизни, заставляя повторять меня то, чему Льуренс меня обучил и что я постепенно забывал, поскольку компьютером не пользовался.

– Ну, теорию-то я понимаю. Но чтобы ее применять… ее нужно применять, а у меня нет времени!

– Ты неисправим!

– Ну как я могу садиться за компьютер, если еще не до конца освоил пишущую машинку!

– Но ты постоянно на ней печатаешь!

– Потому что у меня нет секретаря, который перепечатывал бы мне все набело.

– Ты даже не представляешь, сколько бы ты сэкономил времени!

– Я вскормлен на рукописях. Мне не важны время и толщина свитка.

– Я тебя что-то не понял.

– Я вскормлен на рукописях. И не забочусь о размерах.

– Опять не понял. Я только хочу, чтобы ты экономил время благодаря компьютеру.

В результате ни Бернат не убедил меня, что надо работать на компьютере, ни я не поговорил с ним о Льуренсе и о том, что лучше избегать общения с сыном в том стиле, в каком это делал мой отец. Наконец в один прекрасный день я увидел, что Бернат собирает вещи. Прошло две недели с тех пор, как он поселился у меня. Он возвращался домой, потому что, как он объяснил перед уходом, не может так жить. Я, правда, не понял, что именно он имеет в виду. Он уходил, наполовину помирившись с Теклой, и я снова остался дома один. Один навсегда.

Идея донимала меня, пока я в конце концов не позвонил Максу и не спросил, будет ли он дома, потому что мне надо его видеть. И я отправился в Кадакес, готовый на все.

Дом Волтес-Эпштейнов был большой, просторный, не очень красивый, но удобный для того, чтобы любоваться видом бухточек и синевой гомеровского моря. В этот рай я входил впервые. Я обрадовался, что Макс меня обнял, как только я переступил порог. Я понял, что это был официальный знак того, что я принят в семью, хотя и слишком поздно. Лучшая комната в доме превратилась после смерти сеньора Волтеса в кабинет Макса. Там располагалось впечатляющее – говорят, самое солидное во всей Европе – собрание книг по всем аспектам виноделия. Освещенность склонов холмов. Сорта винограда, их заболевания. Форма гроздьев. Там были монографии о каберне, уль?де?льебре, шардоне, рислинге, ширазе и прочих сортах вин; работы по истории и распространению виноделия, о его кризисах, об эпидемиях, филлоксере, о выведении новых сортов, об идеальных широте и долготе для возделывания виноградников. О влиянии тумана на качество вина. О вине из холодных регионов. О завяливании винограда. О горных и высокогорных сортах винограда. Зеленые лозы у синей воды [411]. О винохранилищах, погребах, бочках, бочонках из Виргинии и Португалии, о сульфитах, сроках выдержки, текстуре вина, терпкости, цвете, пробковых деревьях, пробках, о семействах производителей пробки, о компаниях по экспорту вина, винограда, пробки, бочковой древесины. Биографии знаменитых виноделов и истории семейств виноградарей, альбомы с фотографиями разнообразных виноградников. Книги о разных видах почвы. О винах марочных и коллекционных. О винах контролируемых наименований по происхождению. Списки и карты. Урожайные годы. Интервью с виноделами и виноторговцами. Мир емкостей для вина. Шампанское. Каталонские игристые вина. Игристые вина других регионов. Вино и гастрономия. Вино красное, белое, розовое, молодое, выдержанное. Вино сладкое и кислое. Вина монастырские, ликеры, шартрез, коньяки и арманьяки, бренди, виски из различных регионов, бурбон, кальвадос, граппа, настойки, орухо, анисовка, водка. Теория дистилляции. Мир рома. Температура хранения и потребления. Термометры для вина. Выдающиеся сомелье… Когда Адриа оказался здесь, на его лице возникло такое же удивление и восхищение, как и на лице Маттиаса Альпаэртса, когда тот вошел в кабинет Адриа.

– Потрясающе! – сказал он. – Ты – всеведущий знаток вина, а твоя сестра смешивала его с газировкой и пила из пурро.

– Ну что поделаешь… Но все же не надо путать: пурро сам по себе неплох. В отличие от газировки. Ты пообедаешь с нами, – добавил он. – Джорджио превосходно готовит.

Мы сели посреди этой вселенной вина, в которой витали немые вопросы: чего ты хочешь? о чем тебе надо поговорить? зачем? Макс старался этого не спрашивать. Мы сидели в тишине, смешанной с морским воздухом, который так располагал к безделью, к тому, чтобы день прошел безмятежно, чтобы никто и никакой разговор не усложнял нам жизнь. Сложно было перейти к делу.

– Что ты хотел, Адриа?

Трудно было сказать. Потому что Адриа хотелось узнать, какой такой чуши наплели Саре, что она ни с того ни с сего вдруг взяла и исчезла, не сказав мне ни слова.

Воцарилась тишина, которую нарушал лишь нежный соленый бриз.

– А Сара тебе не говорила?

– Нет.

– А ты ее об этом спрашивал?

– Никогда меня больше об этом не спрашивай, Адриа. Лучше, чтобы…

– Ну, если она тебе говорила так, я…

– Макс, посмотри мне в глаза. Она умерла. Сара умерла! И я хочу знать, черт возьми, что тогда произошло.

– Может, уже не нужно?

– Очень даже нужно! И твои, и мои родители тоже мертвы. Но я имею право знать, в чем я виноват.