Собрание ранней прозы - Джойс Джеймс (полные книги txt) 📗
– Друзья, вы куда? А как насчет той партии, Крэнли?
Перекрикиваясь в вечерней тишине через двор, они стали сговариваться о партии в бильярд в отеле «Адельфи». Стивен продолжал путь один, выйдя на тихую Килдер-стрит. Напротив гостиницы «Под кленом» он остановился и снова стал терпеливо ждать. Название гостиницы, бесцветное полированное дерево, бесцветный и безразличный фасад кольнули его как чей-то презрительно-вежливый взгляд. Он с гневом смотрел в мягко освещенный холл гостиницы, рисуя в воображении гладкую и безмятежную жизнь населявших ее ирландских патрициев. Мысли их занимают военные поставки, управляющие поместьями – на дорогах страны им кланяются крестьяне – они знают названия разных французских блюд и отдают приказания своим кучерам крикливыми голосами, провинциальность которых пробивается сквозь накрепко заученный выговор.
Как пробиться ему к их сознанию, как подействовать на воображение их дочерей, прежде чем они зачнут от своих эсквайров, – чтобы они вырастили потомство не такое жалкое, как они сами. И в сгущающемся сумраке он чувствовал, как помыслы и желания народа, к которому он принадлежал, мечутся будто летучие мыши на темных деревенских проселках, под кронами деревьев и по берегам ручьев, над болотами и прудами. Женщина поджидала у дверей, когда Давин проходил ночью, она дала ему кружку молока и почти зазывала его к себе в постель – потому что у Давина были кроткие глаза того, кто может сохранить тайну. Но его женские глаза никогда не зазывали.
Кто-то крепко взял его под руку, и голос Крэнли сказал:
– Поелику трогаем.
Они зашагали молча к югу. Потом Крэнли сказал:
– Этот треклятый идиот Темпл! Клянусь Моисеем, когда-нибудь я этого парня прикончу.
Но гнева уже не было в его голосе, и Стивен спрашивал себя, вспоминает ли он, как она поздоровалась с ним в портике.
Они повернули налево и пошли дальше. Пройдя так некоторое время, Стивен сказал:
– Крэнли, у меня была сегодня неприятная стычка.
– С домашними? – спросил Крэнли.
– С матерью.
– Насчет религии?
– Да, – ответил Стивен.
Крэнли немного помолчал и спросил:
– А сколько лет твоей матери?
– Не так много, – ответил Стивен. – Она хочет, чтобы я причастился на Пасху.
– А ты?
– Не стану.
– А собственно, почему?
– Не буду служить, – ответил Стивен.
– Такое заявление уже делалось, – спокойно заметил Крэнли.
– А вот теперь снова делается, – произнес Стивен с жаром.
– Не горячись, старина. Ты дьявольски возбудимая личность, знаешь ли, – сказал Крэнли, крепче прижав к себе руку Стивена.
Эти слова его сопровождались нервным смешком; дружески и участливо он заглянул в лицо Стивену, говоря:
– Ты знаешь, что ты возбудимая личность?
– Уж как-нибудь знаю, – отвечал Стивен, тоже смеясь.
Их отчужденность последнего времени вдруг исчезла, и сознания их стали вновь близкими друг другу.
– Ты веришь в евхаристию? – спросил Крэнли.
– Нет, – сказал Стивен.
– Значит, ты отрицаешь эту веру?
– Я не верю, и я не отрицаю веры, – ответил Стивен.
– Сомнения бывают у многих, даже у верующих, но они их преодолевают либо отодвигают в сторону, – сказал Крэнли. – Или твои сомнения в этом пункте слишком сильные?
– Я не хочу их преодолевать, – отвечал Стивен.
Крэнли в минутном замешательстве извлек из кармана очередную фигу и было уже собрался ее сунуть в рот, когда Стивен остановил его:
– Не надо, пожалуйста. Ты же не можешь обсуждать эти вещи с набитым ртом.
Крэнли остановился под фонарем и при свете его оглядел фигу. Затем понюхал ее одной ноздрей и другой по очереди, откусил маленький кусочек, выплюнул его и наконец резко отшвырнул фигу в канаву.
– Изыди от меня, проклятая, в огнь вечный! – провозгласил он ей вслед.
Он снова взял Стивена под руку и двинулся дальше, говоря:
– Ты не боишься, что эти слова будут сказаны тебе в день суда?
– А что мне предлагается другой стороной? – спросил Стивен. – Вечное блаженство в компании нашего декана?
– Учти, что он будет среди прославленных.
– Еще бы, – не без горечи сказал Стивен, – такой блестящий, умелый, невозмутимый, а главное, проницательный.
– Любопытно, знаешь ли, – спокойно заметил Крэнли, – до чего твой ум насквозь пропитан религией, которую ты, по твоим словам, отрицаешь. А когда ты был школьником, ты верил? Держу пари, что да.
– Да, – отвечал Стивен.
– И был счастлив тогда? – мягко спросил Крэнли. – Более счастлив, чем, к примеру, сейчас?
– Я бывал часто счастлив и часто несчастен. Я был кем-то другим тогда.
– Как это кем-то другим? Что ты под этим понимаешь?
– Я хочу сказать, что я был не тем, какой я теперь, не тем, каким должен был стать.
– Не тем, какой ты теперь, и не тем, каким ты должен был стать, – повторил Крэнли. – А можно тебе задать один вопрос? Ты любишь свою мать?
Стивен медленно покачал головой.
– Я не знаю, что означают твои слова, – просто сказал он.
– Ты что, никогда не любил никого? – спросил Крэнли.
– Ты хочешь сказать, женщин?
– Я не об этом говорю, – сказал Крэнли более холодным тоном. – Я спрашиваю тебя: чувствовал ли ты когда-нибудь любовь к кому-нибудь или к чему-нибудь?
Стивен шел рядом со своим другом, угрюмо глядя себе под ноги.
– Я пытался любить Бога, – выговорил он наконец. – Кажется, мне это не удалось. Это очень трудно. Я старался сливать мою волю с волей Божьей миг за мигом, каждый миг. И вот это иногда удавалось. Пожалуй, я и сейчас мог бы…
Крэнли без обиняков перебил его:
– Твоя мать прожила счастливую жизнь?
– Откуда я знаю? – сказал Стивен.
– Сколько у нее детей?
– Девять или десять, – отвечал Стивен. – Несколько умерло.
– А твой отец… – Крэнли прервал себя на секунду – потом снова заговорил: – Я не хочу вмешиваться в твои семейные дела. Но твой отец, он был ведь, что называется, состоятельным человеком? Я имею в виду, когда ты еще подрастал?
– Да, – сказал Стивен.
– А кем он был? – спросил Крэнли, помолчав.
Стивен с готовностью начал перечислять занятия своего отца.
– Студент-медик, гребец, тенор, любитель-актер, горлопан-политик, мелкий помещик, мелкий рантье, пьяница, славный малый, отличный рассказчик, чей-то секретарь, кто-то на винном заводе, сборщик налогов, банкрот, а в настоящем певец собственного прошлого.
Крэнли засмеялся и, еще крепче прижав к себе руку Стивена, сказал:
– Винный завод – это здорово, черт возьми!
– Ну что ты еще хочешь знать? – спросил Стивен.
– А сейчас вы нормально обеспечены?
– А что, по мне не видно? – был резкий ответ.
– Итак, – протянул Крэнли задумчиво, – ты был рожден в лоне изобилия.
Он произнес эту фразу раздельно и громко, как часто произносил термины и технические выражения, словно желая дать понять слушателю, что он ими не вполне убежден.
– Твоя мать перенесла, должно быть, порядком страданий, – продолжал Крэнли. – И ты не хотел бы ее избавить от еще больших, даже если… Или хотел бы?
– Если бы я это мог, – сказал Стивен, – то это мне бы не стоило больших усилий.
– Так вот и сделай это, – сказал Крэнли. – Сделай, как ей хочется. Что тебе стоит? Раз ты это отрицаешь, это будет пустая форма, ничего больше. А ей ты этим успокоишь душу.
Он закончил речь и, поскольку Стивен не отвечал, остался в молчании. Затем, как бы выражая вслух ход своих мыслей, снова заговорил:
– В этой вонючей навозной куче, которую называют миром, все что угодно сомнительно, но только не материнская любовь. Мать производит тебя на свет, вынашивает в своем теле. Что мы знаем о ее чувствах? Но какие бы они ни были, они, по крайней мере, должны быть настоящими. Должны быть. Что все наши идеи, амбиции? Так, игра. Идеи! У этого блеющего козла Темпла тоже идеи. И у Макканна идеи. Любой осел на дороге думает, что у него есть идеи.
Стивен, пытаясь вслушаться в невысказанную речь за этими словами, нарочито небрежно сказал:
