Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
— Я не видела тебя целый месяц, сынок, — говорит она по-польски.
— Две недели, месяц — какая разница? Ведь я здесь, ну? На вот возьми конфеты. — Видя ее нерешительность, он хмурится. — Ты еще не вставила зубы?
Она пожимает плечами.
— Я купила кое-что.
— Когда же, черт возьми, ты вставишь их?
— Я купила немного материи на платье.
— Опять для Мэри, да?
— Незамужней девушке нужно одеваться.
— А-а-а!
Входит Мэри и холодно кивает брату.
— Чем занимаешься, неприкаянная?
— Перестань, Казимир.
Он поправляет подтяжку.
— Почему, черт возьми, ты не выйдешь замуж и не дашь матери спокойно вздохнуть?
— Потому что все мужчины такие же, как ты, им нужно только одно.
— Она хочет стать монашкой, — говорит мать.
— Монашкой, черт возьми! — Он смотрит на нее оценивающим взглядом. — Монашка!
— Стив думает, что, может быть, ей действительно пойти в монашки.
Полак внимательно разглядывает ее узкое болезненное лицо, желтые круги под глазами.
— Да, может быть.
И вновь в нем начинает шевелиться презрение, а где-то там внутри слабое сострадание.
— Ты знаешь, ма, а мне везет.
— Ты просто жулик, — вставляет Мэри.
— Тихо, тихо, — успокаивает их мать. — Хорошо, сынок, если тебе везет, это очень хорошо.
— А-а-а! — Он злится на себя. Дурная примета говорить, что тебе везет. — Действительно, иди-ка ты в монашки... Как Стив?
— Он так много работает. Его малышка Мики был болен.
— Я побываю у него на этих днях.
— Дети, вы должны держаться друг друга. (Двое из них умерли, другие, кроме Мэри и Казимира, завели себе семью.)
— Ладно.
Он дал ей деньги на квартиру. Разбросанные повсюду кружевные салфеточки, новое кресло в чехле, подсвечники на бюро — все это его покупки. И все равно квартира ужасно серая.
— Фу, как отвратительно...
— Что, Казимир?
— Ничего, ма, я пойду, пожалуй.
— Ты же только что пришел.
— Ну и что? Вот немного денег. Может быть, ты наконец вставишь себе зубы?
— До свидания, Казимир. (Это Мори.)
— До свидания, детка. — Он опять смотрит на нее. — Монашка, значит? О'кей. Удачи тебе, детка.
— Спасибо, Казимир.
— У меня и для тебя есть немного. На, возьми.
Он вкладывает ей что-то в руку, выскакивает за дверь и мчится вниз по лестнице. Ребятишки пытаются сняаь колпаки с колес машины, и он разгоняет их. Осталось тридцать долларов — не так много на три дня. В последнее время он много проигрывал в покер у Левши. Полак пожимает плечами. «Выигрыш или проигрыш — все зависит от везения».
Он снимает с колен миниатюрную брюнетку и направляется к Левше и другим из компании Кабрицкого. Тихо играет нанятый на вечер джаз из четырех человек. На задних столиках вино уже пролито.
— Что я могу сделать для тебя, Лефти?
— Я хочу свести тебя с Волли Болеттп.
Они склоняются друг к другу и о чем-то беседуют.
— Хороший ты парень, Полак! — говорит Левша.
— Один из лучших.
— Кабрицкий хочет нанять человека для присмотра за девками в южной части его района.
— А, вот в чем дело.
— Да.
Полак размышляет. (Денег, конечно, будет больше, намного больше, и можно будет попользоваться, но...) — Щекотливое дельце, — бормочет он. (Небольшое изменение в «политической обстановке», чье-нибудь предательство — и он окажется под ударом.)
— Сколько тебе лет, Полак?
— Двадцать четыре, — врет он.
— Чертовски молод, — замечает Волли.
— Мне нужно обдумать это дело как следует, — говорит Полак.
Впервые в жизни он не может принять решения.
— Я тебя не тороплю, но вакансия может закрыться на следующей неделе.
— Я, возможног рискну. Думаю, что до будущей недели вы никого не найдете.
Однако на следующий день, когда он все еще обдумывает новое предложение, приходит повестка из призывного участка. Он мрачно ругается. На Мэдисон-стрит есть парень, который прокалывает барабанные перепонки, и он звонит ему. Но по дороге передумывает.
— А, к черту! Все надоело.
Он поворачивает машину и спокойно возвращается назад. В душе у него нарастает любопытство.
Кажется, все обдумал, и вдруг на тебе... Он усмехается про себя. Нет такого дела, чтобы нельзя было справиться. Он успокаивается. В любой ситуации можно найти выход, если хорошенько поискать.
Полак нажимает на гудок и, обгоняя грузовик, мчится вперед.
9.
Несколько часов спустя, в полдень, вдали от места происшествия, солдаты с трудом тащили Уилсона. В течение всего утра они несли его под палящими лучами тропического солнца, обливаясь потом, теряя силы и волю. Они двигались уже автоматически, пот заливал глаза, язык присох к гортани, ноги дрожали. Потоки горячего воздуха поднимались над травой и подобно медленно текущей воде или маслу обволакивали тело. Казалось, что лицо окутано бархатом.
Воздух, который они вдыхали, был накален до предела и ничуть не освежал. Вдыхался не воздух, а какая-то горячая смесь, готовая вот-вот взорваться в груди. Они брели с поникшими головами, громко всхлипывая от усталости и изнеможения. После долгих часов такого испытания они походили на людей, идущих сквозь пламя.
Они волокли Уилсона судорожными рывками, как рабочие передвигают пианино, и с огромным трудом продвигались вперед, преодолевая пятьдесят, сто, а иногда даже двести ярдов. Затем опускали носилки, а сами стояли покачиваясь, с тяжело вздымавшейся грудью, стараясь поймать глоток свежего воздуха, которого не было. Через минуту они поднимали носилки и передвигались дальше на небольшое расстояние по бескрайним просторам зелено-желтых холмов. На подъемах они сгибались, казалось, не могли сделать и шага вперед и все-таки делали. Они снова выпрямлялись, продвигались еще несколько шагов и останавливались, глядя друг на друга. А когда приходилось спускаться под уклон, поги дрожали от напряжения, икры и голень ныли от боли. Им нестерпимо хотелось остановиться, броситься на траву и пролежать остаток дня без движения.
Уилсон был в сознании и страдал от боли. При каждом сотрясении носилок он стонал и метался, равновесие нарушалось, и носильщики начинали спотыкаться. Время от времени он ругал их, и они ежились от этих ругательств. Его стоны и крики как будто рассекали раскаленный воздух и побуждали товарищей сделать еще несколько шагов вперед.
— Проклятие! Я же все вижу. Разве так, черт возьми, обращаются с раненым? Вы только трясете меня и загоняете весь гной внутрь! Стэнли, ты нарочно так делаешь, чтобы измучить меня. Низко и подло так обращаться с раненым другом...
Его голос становился слабым. Время от времени при внезапном толчке он вскрикивал.
— Проклятие! Оставьте меня в покое. — От боли и жары он хныкал как ребенок. — Я бы не стал так обращаться с вами, как вы со мной. — Он откидывался назад с открытым ртом; воздух из его легких вырывался с шумом, как пар из чайника. — Да осторожнее же! Сукины вы дети, осторожнее!
— Мы делаем все, что можем, — ворчал Браун.
— Ни хрена вы не можете, черт вас возьми! Я припомню вам это, сволочи...
Они протаскивали носилки еще на сто ярдов, потом опускали их на землю и тупо смотрели друг на друга.
Уилсон ощущал болезненную пульсацию в ране. Мускулы живота ослабли от боли. Его всего лихорадило. От жары руки и ноги сделались свинцовыми и причиняли страдания, в груди и горле скопилась кровь, а во рту все совершенно пересохло. Каждый толчок носилок действовал на него как удар. Он чувствовал себя так, как будто в течение многих часов боролся с человеком намного сильнее себя, и теперь силы его иссякли. Он часто был на грани потери сознания, но каждое неожиданное сотрясение носилок вызывало жгучую боль, и он снова приходил в себя, с трудом сдерживал рыдания.
Временами он замирал и стискивал зубы в ожидании очередною толчка. И когда происходил голчок, ему казалось, что по воспаленным нервам прошлись напильником. Ему чудилось, что в испытываемой им боли виноваты люди, несущие носилки, и он ненавидел их. Такое же чувство на какой-то момент испытывает человек к предмету, о который ушибает ногу.
