Меч Константина - Иртенина Наталья (онлайн книга без txt) 📗
Это слово ему очень полюбилось. В шесть утра мы покинули избушку на курьих ножках. Утро было серым, стальное солнце скрывали облака оловянного цвета, вдобавок пошел мелкий колючий дождь. Я снял кепку, чтоб не падала, и стал ловить капли языком. На вкус они были сладкими. А Февраль мучился со своей банданой — она быстро промокла, и вода стекала ему за шиворот. Но снять эту тряпку он не захотел. На тропу войны он без банданы вообще не выходил. Серега рядом со мной шел сосредоточенный, занятый чем-то серьезным внутри себя. Мне хотелось завести с ним разговор, спросить, что означает его позывной Махровый, но ничего не получилось. Я подумал, что слишком много серьезности для обычной боевой операции и, наверно, тут что-то большее. Потом-то я сообразил, что это за большее, только вернуть уже ничего было нельзя.
В половине восьмого мы вышли к железной дороге в намеченной точке. Здесь сходились поперечные ветки и семафоры тормозили поезда. В чистом поле нас уже поджидал фашист на самосвале — как обычно, широко улыбался и гордо поблескивал очками. Заляпанной грязью тяжеловесной махиной мы заблокировали рельсы. После этого пятнадцать человек закопались в траву вдоль дороги, а шестнадцатый, Фашист, должен был своими миролюбивыми очечками и лохмами ввести машиниста в заблуждение. Машиниста лишать жизни не хотелось, главное, чтобы он не наделал глупостей.
Наделать их он не успел. Тормозить начал еще метров за сто пятьдесят до самосвала Поезд встал за тридцать метров, а вышедшего ругаться машиниста связали и усадили отдохнуть метра за два до грязнущего драндулета. Мне приказано было сторожить его, и все время операции я утешал себя тем, что «приказы не обсуждаются». Но охранять обездвиженного человека с кляпом во рту — все-таки скучное занятие. Когда раздались первые выстрелы, я отбежал в сторону от рельсов, чтобы хотя б видеть происходящее. Наши штурмовали третий вагон. Изнутри им отвечали огнем. Но, видимо, охраняющих было немного, и они прикрывали только двери. Одно окно вагона оказалось опущенным, туда подсадили обоих тощих Двоеславов. Через полминуты в переднюю дверь уже запрыгивали остальные. В конце вагона по нашим еще стреляли, но огонь быстро затих и там. К окнам первых двух вагонов прилипли перепуганные пассажиры. Видеть они могли немного, а высовываться никто не рисковал.
С начала операции прошло семь минут. Из поезда начали выводить детей, передавали одного за другим по цепочке из тамбура. Возле насыпи они сбились в кучу, по-цыплячьи жались друг к дружке. Совсем малявки, некоторые еще на ногах, наверно, нетвердо стояли.
Потом мне рассказали, что было в вагоне. Детей сопровождали двое охранников и женщина-воспитатель, вернее сказать надзиратель. Первым ее увидел Монах. Ствол автомата он держал опущенным в пол, но она все равно выставила перед собой ограждение из малышни и одного взяла на руки, закрываясь. Монах в рассказе назвал ее «бешеной селедкой» и «уродливой вешалкой». Злым голосом она сообщила, что «за детей заплачено, и вы за этот бандитский налет ответите». А Монах посмотрел на нее ясным взором и сказал: «Мадам, за торговлю людьми, особенно детьми, по моему глубокому убеждению, полагается смертная казнь. Но я вам оставляю жизнь. Живите пока, если совесть позволяет». И очень жалел потом об этих словах, когда Сереги не стало.
Паша из вагона выбрался обвешанный малышней, растерянный до крайности. В поезде какая-то растрепанная трехлетка, чумазая от слез, углядев Пашу, потянула к нему ручки, крепко вцепилась в камуфляж и заявила на него права: «Папа!» Паша, озадаченный тоже почти до слез, прижимал ее к себе и гладил по лохматой голове. Остальная малышня, сообразив дело, обступила его, висла прищепками на руках, ногах, верещала: «Папа! Папа!» В тамбуре их, конечно, всех поснимали, но девчонку-трехлетку отодрать от Паши было невозможно. Еще неизвестно, кто кого к себе прижимал.
Как погиб Серега, я видел. Он оставался в вагоне один, передал вниз последнего мальчишку и сам спустился по ступенькам. На самой нижней он внезапно развернулся лицом в тамбур и мгновенно взлетел обратно, перекрыв собой проход. Сдернуть с плеча авто/лат он уже не успевал, только намертво вцепился в поручни. Так и стоял, пока у той гадины не опустела обойма. Все тридцать пуль вошли в Серегу. А могли бы веером разлететься, догнать в спины остальных, положить малышню.
Когда Серега упал, ее пристрелили на месте. Она даже сбежать не пыталась. Монах потом терзал себя, что не проверил, есть ли у нее оружие. Да как проверить, не вагон же весь обыскивать. Они просто забыли правило — не поворачиваться к врагу спиной.
Серегу положили на одеяло из поезда и понесли. Рядом с самосвалом уже стоял автобус, пригнанный Василисой. Детей быстро погрузили туда, за руль сел Монах. Серегу подняли в кузов самосвала. С ним поехали Леха и Святополк. У Лехи тряслись губы.
— Что я скажу его жене и мальчишкам? у него двое…
— Узнают без тебя, — мрачно и подавленно отозвался командир. — Скоро. Только не узнают — как… Там, на той стороне, все по-другому видится.
Тяжелее всех было командиру. Хлопающего глазами машиниста поезда развязали и отпустили. Первым тронулся самосвал, за ним переваливался по кочкам полосатый автобус. На шоссе выехали минут через десять, но потом опять свернули и поехали по ухабистой лесной дороге в обход патрульных постов. Я сидел в автобусе на запасном колесе. Мысли не клеились друг с дружкой. Малышня поначалу пищала со страху, потом притихла. Василиса пыталась рассказывать им какую-то детскую чепуху. Было видно, что делать этого она совсем не умеет.
Я опять начал распадаться напополам. Взявший меч от меча погибнет — эта фраза заполнила меня всего, до краев. Но если не взять меч, не остановить эту войну, будут гибнуть другие. Отсюда нет выхода,
И вдруг я увидел лицо Сереги. Живое, улыбающееся.
Выход все-таки есть, внезапно понял я. Серега нашел его. Наверное, он есть внутри каждого, и любой может им воспользоваться, уйти через него, как Серега. Погибнуть за других. Положить душу свою, В этот момент я почувствовал, что это такой ценный дар, которым нельзя разбрасываться. Нельзя продавать его за деньги, за земные миражи.
Знаю, что сейчас правильные слова выглядят смешными, нелепыми и не модными. Да мне-то что с того. С кривыми словами только шутом быть, затейником для удовольствия толпы. И сам окривеешь.
Обе мои распавшиеся половинки опять соединились. После этого я обнаружил, что страшно взмок, капля пота даже на носу висела. Леди Би озадаченно смотрела на меня со своего места. Я отвернулся, вытер лицо рукавом Еще не хватало, чтобы она подумала, будто я испугался смерти.
Последние минут сорок пути я продремал. Проснулся, когда автобус въезжал на монастырское подворье. Малышню сгрузили, и здешние работницы повели всех строем в детский приют при монастыре. От такого количества мелюзги глаза у них стали круглыми и задумчивыми. А Паша так и нес свою чумазую трехлетку и всем встречным объяснял, что это его дочка. Усыновленная. Звать Катюхой.
Леди Би и Фашист поехали возвращать временно умыкнутый транспорт.
Сам монастырь стоял рядом, за белой бетонной стеной. Строений на его территории было немного. Храм о трех куполах, часовня, двухэтажное братское общежитие и маленькая гостиничка для паломников. За общежитием позже обнаружился сад-огород. Встретили нас несколько монахов, оружие попросили оставить на подворье.
Серегу на одеяле внесли в часовню, положили на широкой лавке. Одного монаха поставили читать над телом Псалтырь, а нас повели в гостиницу обедать. Мне гостиница понравилась, небогато, зато чисто и никаких застойных запахов с кухни. Одна половина была мужская, другая — женская. Василисе, когда вернулась на попутке, пришлось переодеваться в юбку и завязывать платок на голове. Хоть на два дня перестала быть похожей на Лору Крафт, человеком сделалась.
Два дня в монастыре мы прощались с Серегой. Командир решил, что нужно его похоронить по-человечески, на третий день и с отпеванием, как полагается. Война подождет. После обеда к нам пришел настоятель монастыря отец Михаил, долго беседовал со Святополком. Я краем уха услышал фразу, больно царапнувшую, — что-то о смуте и проливаемой крови.
