Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю (читать полностью бесплатно хорошие книги txt, fb2) 📗

Доктор не покинул свой пост — так и стоял около борта, время от времени приподнимая мягкую шляпу и вытирая со лба липкий пот, стоял до тех пор, пока не настало время церемонии перемены флага, отмечающей середину реки.

Те несколько минут, что доктор провел без шляпы, ожидая трех сигнальных свистков, предназначенных для оповещения пассажиров, что скрытый за мостом флаг был правильным образом спущен и новый должным образом поднят, оказались наиболее мучительны — доктор был уверен, что его сейчас точно вырвет.

Замена флага была подобна тому, как переменчивая вдова полностью меняет жизненные позиции с каждым новым обручальным кольцом, но бедному доктору было не до сравнений. Солнце безжалостно пекло его обнаженную голову, хотя слабые порывы ветерка и касались лба прохладными поцелуями. Страдания доктора усугублялись с каждой секундой. Он беспомощно оглянулся по сторонам в поисках уборной или другого места, где мог бы тихонько поблевать, но палуба была заполнена пассажирами. Боже, он не успеет добежать! Но не за борт же, в самом деле! Во-первых, на палубе первого класса действовали неписаные, но жесткие правила, а во-вторых, доктору было ужасно жалко семью, что расположилась точнехонько под ним на палубе второго класса и уже успела развернуть на коленях салфетки с едой. И тогда доктор Кохрейн выбрал единственный возможный путь. Как раз во время третьего свистка, когда паром пересек импровизированную границу, доктор Кохрейн приставил шляпу почти к самому лицу и максимально тихо изрыгнул в нее содержимое желудка. От вида блевотины его еще больше замутило, и он сдвинул паля шляпы, будто накрыл крышкой ночной горшок, затем тихо, стараясь не привлекать внимания, поставил ее под привинченную к стене скамейку, вернулся к поручням и снова вцепился в них, шатаясь от слабости и унижения.

— Вот, прополощи-ка рот, — чья-то рука со стаканом воды просунулась над его плечом и ткнула в щеку. — Просто сплюнь на палубу, на такой жаре любая лужа мгновенно высыхает.

Доктор Кохрейн в точности выполнил инструкции и ощутил, что дышать стало немного легче.

— Спасибо, — выдохнул он.

— Нет-нет, это тебе спасибо! Спасибо, что приехал, я знаю, как дорого тебе это обходится.

— Я боялся, что ты не смог сесть на паром.

— Я выжидал, пока мы не пересечем границу. Я прятался. С годами я стал настоящим специалистом по части пряток. Тут они меня не достанут.

— Дорогой друг, если бы они знали твое местонахождение, они достали бы тебя хоть из-под земли.

— Да не волнуйся ты так. Я же мелкая рыбешка.

— Они не прощают, они не забывают.

— Вот, возьми, тут немного бренди. Выпей капельку, это успокоит желудок.

Если бы в этот момент капитан парома решил раскурить свою старую трубку и сказал бы помощнику: «Педро, подержи-ка руль минуту-другую» и, выйдя из рубки, прошел бы на самый край капитанского мостика, что он иногда делал, когда пришвартоваться в порту было почему-нибудь особенно трудно, и перевесился через поручни, он мог бы заметить двух стариков, погруженных в разговор. Один из них был без шляпы, они стояли около перил, передавая фляжку друг другу. Ничего подозрительного в них не было, люди как люди.

Но если бы капитан парома действительно осознавал свой патриотический долг, он повернул бы паром назад и немедленно телеграфировал бы команданте Камилло о том, что на его борту находится государственный преступник, чтобы на причале их встречал батальон вооруженных до зубов десантников.

— Мне уже лучше, — сказал доктор Кохрейн. Он протянул серебряную фляжку обратно. — Вот спасибо!

— Хорошо. Может, сядем на скамейку, вон там, в тени?

— О нет, только не на эту. Давай пройдемся немного подальше.

Доктор Кохрейн упал на скамью, и ее круглые деревянные перекладины неприятно впились ему в ягодицы. Нагретая горячим воздухом табличка, на которой значилось «Салон первого класса» прожигала спину через тонкий пиджак.

— Мне лучше, — повторил он. — Немного лучше.

— Хорошо. Ну, как дела?

— Да все так же. Ничего особенно не меняется. Все, как и раньше. Лица меняются, но только на самой вершине, понимаешь? По правде говоря, форма одного полковника не многим отличается от другого.

— Здесь, на нашем берегу, все обстоит примерно так же. Лозунги другие, а суть одна. Знаешь, жить на другом берегу реки — все равно что смотреть на мир с обратной стороны зеркала.

— Даже странно подумать, как горячо мы верили в наше дело, — тихо сказал доктор Кохрейн.

— Нет, ничего странного. Надежда — это наркотик.

Несколько минут они сидели молча и вдруг, как и бывает со стариками, сентиментально взялись за руки.

— Ладно. А как наш мальчик?

— Хорошо. Очень хорошо, — сказал доктор Кохрейн. — Но он уже давно не мальчик, а взрослый мужчина.

— Ну да, конечно, я понимаю. Понимаю. Просто для меня…

— Ну да, конечно.

— Ты привез книгу?

— Боюсь, в этом году книги пока нет. Я знаю, что он работает над чем-то, только вчера я видел, как он сидел на берегу реки и что-то быстро писал в блокноте, целые страницы исписывал, надеюсь, что на подходе новый роман. Он говорит, что работа спорится. Надеюсь, в будущем году выйдет еще одна книга. Уверен, что привезу ее тебе на следующий день рождения.

— Я так горжусь своим мальчиком, друг мой.

— И правильно делаешь! Он — наше национальное богатство. Никто не понимает нас так, как Чиано. Мы читаем его книги, и нам кажется, что он рядом, разговаривает с нами.

— Ты правда так думаешь? Я рад это слышать! Мне тоже хочется в это верить. Ведь его романы для меня — единственный способ узнать моего мальчика поближе. Он счастлив?

— О чем ты? — Доктор Кохрейн удивленно повертел головой. — Ну и вопрос… А ты счастлив? А я? Спроси меня лучше о том, кто выиграет в лотерею на следующей неделе, о чем-нибудь простом и предсказуемом…

— Ладно… Но он по крайней мере здоров?

— Здоров как бык, и, как всегда, в центре внимания, и вполне состоятелен, и… самое главное… ему ничто не угрожает.

— Это все, о чем я мечтал. Все, чего я когда-либо хотел.

— Знаю.

— Но он так и не женился.

— Что? Нет. Он очень занят, слишком занят для того, чтобы иметь жену.

— Но он не?..

— Что ты! Нет! Успокойся, он любит женщин, и женщины его любят, даже слишком, если хочешь знать.

Доктор Кохрейн решил не упоминать про мадам Оттавио. С одной стороны, Чиано спокойно назначал друзьям встречи у нее в доме, но он мог бы постесняться рассказать о своих излишествах отцу.

— Хорошо. Очень хорошо. Не то чтобы я сильно не одобрял этих… Ну, ты понимаешь…

— Понимаю, — сказал доктор Кохрейн. — Кому же захочется, чтобы его наследник оказался гомиком?

После неловкого молчания, которое, впрочем, длилось недолго, последовал еще один вопрос:

— А как его мать? Как София?

— Все так же. Так же грустна. Она никогда, ты знаешь… — Доктор Кохрейн, по своему обыкновению, не закончил фразу, и она повисла, постепенно растворяясь в воздухе. — В общем, она никогда…

— Да-да, конечно, я понимаю. Она не могла. Как мне жаль!

— Что же, все, что ни делается, делается к лучшему.

— Ты и правда веришь в это, Хоакин? Прошло почти сорок лет — и что же? Ничего не изменилось. Представляешь, друг мой, я в бегах уже почти сорок лет, но за все эти годы никто не попытался меня убить.

— Это потому, что ты живешь на другом берегу реки. Дома тебя убрали бы немедленно. Или, еще хуже, заставили бы говорить, развязали бы язык, шантажируя Софией и мальчиком. Они и теперь живы лишь потому, что уверены — ты мертв. И они, и все остальные. А я! Ты спас и мою жизнь.

Оба опять в смущении взглянули вперед, туда, где тупой нос парома резал густые, как сироп, воды Мерино, приближаясь к противоположному берегу.

Через несколько минут доктор Кохрейн сказал:

— Еще остался бренди?

— Конечно! И еще у меня есть бутерброды. И даже торт!

— О, не думаю, что торт пойдет мне сейчас на пользу. Мой бедный желудок сегодня и так серьезно пострадал. Но ты давай, ешь, не стесняйся! А я отмечу твой юбилей твоим же превосходным бренди.