Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич (онлайн книга без .TXT) 📗
Я выключаю магнитофон, Альперович встает и уходит на кухню – наверное, поискать еще выпивки. Я вижу: Лерка что-то шепчет Женьке на ухо и кивает на дверь.
Меня называют Поручик и считают страшным бабником. На школьных дискотеках я танцевал со всеми девочками в классе, ни один белый танец не провел у стены. Я целовался в цветущем весеннем сквере около школы, в холодных зимних подъездах, под опадающими осенними листьями. Я знаю, как просунуть язык и щекотать нёбо, я могу сделать свои губы твердыми, могу – мягкими и податливыми, я знаю толк в глубоких поцелуях и в легких, сухих касаниях. Мне говорят, я хорошо целуюсь – может, поэтому иногда мне удается нащупать под школьным платьем грудь, надежно упрятанную в лифчик. Однажды в пустой квартире Лера Цветкова показала мне свой сосок – розовый, твердый на ощупь, такой нежный, что я не могу подобрать сравнения.
Меня называют Поручик и считают страшным бабником. Мне семнадцать лет, и я все еще девственник.
Ее зовут Женя Королева. У нее рыжие волосы, красивые руки, она высокая, с длинными ногами, с большой грудью. Ее все равно считают дурнушкой. Она – толстая. Или, может, она была толстой в седьмом классе – и все так привыкли к этому, что не замечают, как она изменилась. Ее трудно заметить: она редко ходит на вечеринки, не бывает на дискотеках и даже теперь сидит в углу. Держит в руке стакан портвейна, количество которого почти не уменьшается.
Сегодня мы пьем у Альперовича. Только поэтому Женя и пришла. Она влюблена в Альперовича – никто не знает об этом, ни Ленька Онтипенко, ни Сидор, ни сам Альперович. Знает только Лерка Цветкова, а это все равно что никто: Лерка – Женькина подруга, она умеет хранить тайны. Почти как я.
Она расскажет мне об этом через четырнадцать лет, на Женькиных похоронах. Мы будем курить на лестнице, вспоминать, как пили у Альперовича Олимпийским летом, и Лерка скажет: А ты знаешь, она весь десятый класс была в него влюблена. Нет, не знаю. Никто об этом не знал, ни Ленька, ни Сидор, ни сам Альперович.
Как мы могли узнать, если Женька с ним даже не заговаривала никогда, не приглашала танцевать, не приходила на вечеринки, где все обжимались по темным углам под «АББУ» и «Бони М»? Как мы могли узнать, что по ночам Женька будила Леркиных родителей телефонными звонками, а потом долго всхлипывала в трубку он меня никогда не полюбит, я такая некрасивая? Лерка говорила ей будь активней, давала советы. Женька считала ее опытной женщиной, ведь Лерка даже крутила роман со студентом-первокурсником, а однажды в пустой квартире показала мне свой сосок, вкус которого я буду помнить даже через четырнадцать лет.
Через четырнадцать лет Лерка растолстеет, будет носить просторные мешковатые платья. Она совсем не будет похожа на худощавую черноволосую девушку с трогательными тонкими руками, с маленькой грудью – первой женской грудью, которую я увидел подростком.
Сегодня мы пьем у Альперовича, и вот он появляется на пороге, победно вздымая над головой бутылку. Виски, бля буду, кричит Сидор, откладывая гитару. Не матерись при девушках, говорит галантный Альперович, а я, прочитав этикетку, тоном знатока объявляю: «Джек Дэниэлс».
Лерка пододвигает стакан, а я говорю, что виски надо пить из рюмок, это – крепкий напиток, американская водка. Можно подумать, водку не пьют из стаканов, бурчит Сидор, но Альперович уже тащит коньячные рюмки.
– Чтоб мы все поступили, – предлагает он тост, но Лерка, раскрасневшаяся от портвейна, с распущенными черными волосами, поднимает рюмку За любовь!
Мне семнадцать лет, я не верю в любовь. Я верю только в секс, хотя ни разу не занимался сексом. Может, потому и верю.
– Иными словами – тост номер два! – говорю я.
Тост номер два – это похабный тост, все мальчики знают, что имеется в виду. Наверное, даже Лерка знает, но Женя, набравшись смелости, спрашивает:
– Что такое – номер два?
– Ой, Женечка, это очень неприлично, – говорю я. – Тебе еще рано.
Ей семнадцать лет, и она все еще девственница. Она влюблена в Андрея Альперовича, но ни разу с ним не заговорила. Теперь она обиженно смотрит, будто надеясь, что Альперович вступится, защитит от моих шуток. Но Альперович ничего не замечает, сосредоточенно разглядывает бутылку «Джека Дэниэлса». Да, полчаса назад в ней было заметно больше жидкости.
– Не дрейфь, – говорит Сидор, – сейчас исправим. Заварка в доме есть?
Вскипятили чайник, заварили чай, поставили остужаться в холодильник. Я предлагаю выпить еще, потому что пить разбавленный чаем виски, очевидно, невкусно. Мы выпиваем, снова из рюмок, виски «Джек Дэниэлс», американская водка. Потом Сидор врубает «Эрапшн», кричит а теперь – дискотека!, хватает Лерку за руку, тащит танцевать. Играет «One Way Ticket», Женька в углу отпивает фанты, пытается слабым голосом подпеть It’s a one way ticket to the moon. Я рассказываю Альперовичу, что мне привезли диск «Бони М», надо быстро переписать на кассету, а пластинку обратно заплавить в полиэтилен. Будет как новая, можно продать на толкучке у «Мелодии» на Калининском.
– У меня сейчас проигрыватель не работает, – разводит руками Альперович, а Женя, осмелев, говорит Можно у меня. Песня кончается, Лерка выскальзывает из объятий Сидора, делает шутливый книксен и уходит за чаем.
Нам семнадцать лет, мы пьем у Андрея Альперовича, мы выпили две бутылки портвейна и полбутылки «Джека Дэниэлса», мы изрядно пьяны. Десять минут, отталкивая друг друга, под крики дай я, ты не умеешь! мы пытаемся залить чай в бутылочное горлышко, половину проливаем на стол и на мою импортную рубашку.
– Как новенькая, – говорит довольный Сидор, Альперович на радостях выпивает Женькин портвейн, морщится, запивает «Фантой», быстро уходит из комнаты.
Я смотрю на Женьку и слышу, как на диване Сидор целуется с Леркой. Женька сидит, опустив глаза, кажется, ей тоже досталась рюмка американской водки «Джек Дэниэлс». Сидор лапает Лерку за грудь, она убирает его руку, он говорит пойдем в другую комнату, она качает головой и продолжает целоваться. Наверное, она тоже девственница, в семнадцать лет – несмотря на роман со студентом-первокурсником. Спустя четырнадцать лет можно сознаться – я ему завидовал, этому студенту.
Спустя четырнадцать лет мы будем курить с Леркой на лестнице. Но похороны подруги – не самое подходящее место, чтобы спросить небрежно: слушай, а ты была девственницей, тогда, в десятом классе? Тем более, прошло столько лет, и каждому из нас понятно, что девственность не так уж важна, и первый секс не открывает неведомых дверей, а лишь расширяет сферу возможного, совсем чуть-чуть. Только в семнадцать кажется важным, умеешь ли ты целоваться, приглашают ли тебя танцевать на дискотеке, дадут ли потискать грудь, покажут ли сосок, розовый, словно только что вылупившийся.
Мы пьем у Андрея Альперовича, в комнате нас четверо – Сидор целуется с Леркой, мы с Женей сидим молча. Я впервые смотрю на нее внимательно – в полутьме не видно веснушек, зато видно, что у нее красивые руки, наверное, большая грудь, и вообще – не такая уж она дурнушка. Я хочу подсесть к ней, но тут Женька встает и выходит из комнаты.
Ей семнадцать лет, она девственница, она влюблена в Андрея Альперовича. Она ни разу не заговорила с ним за год, но сегодня, наконец, решилась. Сейчас или никогда, говорит она себе и решительно идет в ванную. Дверь широко открыта, Альперович стоит, нагнувшись над раковиной. Лицо его сведено судорогой. Женя входит, опускает ему руку на плечо, говорит со всей нежностью семнадцатилетней девственницы: милый!
Альперович поднимает голову, Женя тянется к его приоткрытым губам, но едва успевает ощутить поцелуй, как Альперович вырывается и сгибается над раковиной. Ёбаный портвейн, говорит он и блюет.
Андрею Альперовичу семнадцать лет, он еще девственник и совсем не умеет пить.
Олимпийское лето, ночь, Москва. Две девушки сидят на скамейке у подъезда, у одной на коленях – букет садовых ромашек: Сидор нарвал их Лерке на ближайшей клумбе. Луна в небе – как геометрически точный круг.
