Вечер в Византии - Шоу Ирвин (бесплатные серии книг .txt) 📗
– Он мне нравится. – Пенелопа яростно расчесывала щеткой волосы. – И я его друг. Но не круглые сутки. Я замужняя женщина, и никто не предупреждал меня, что я выхожу за целую команду.
– Ну, какие там круглые сутки, – возразил Крейг, но тут же понял, что сказал глупость. – Во всяком случае, он, вероятно, уедет, как только будет готова пьеса.
– Эта пьеса не будет готова до истечения срока аренды, – в сердцах сказала она. – Я все вижу.
– Не очень-то дружески ты к нему относишься, Пенни.
– Да и не такой уж он мне друг. Думаешь, я не знаю, по чьей вине мне не дали тогда роль в его пьесе? – Тогда он даже не был с тобой знаком.
– Ну так теперь знаком. – Пенелопа продолжала энергично работать щеткой. – Но не станешь же ты утверждать, что теперь он считает меня величайшей актрисой в Нью-Йорке после Этель Бэрримор.
– На эту тему мы с ним не говорили, – смущенно сказал он. – Только не надо так кричать.
– Разумеется, не говорили. Вы много о чем не говорили. И вообще вы игнорируете меня, когда разговариваете о чем-нибудь серьезном. Будто меня тут и нет.
– Неправда, Пенни.
– Нет, правда, и ты это знаешь. Два великих ума сливаются воедино и решают судьбы мира, и что будет с планом Маршалла, с очередными выборами, с атомной бомбой и с системой Станиславского… – Щетка замелькала в руке Пенелопы, как поршень в цилиндре. – А когда я заговариваю, то слушают меня снисходительно, точно слабоумного ребенка…
– Ты совершенно иррациональна, Пенни.
– Я иррационально рациональна, Джесс Крейг, и ты это знаешь.
Он невольно рассмеялся, она – тоже. Он сказал:
– Да брось ты эту чертову щетку и ложись наконец.
Она моментально подчинилась, выключила свет и легла.
– Не заставляй меня ревновать, Джесс, – прошептала она, прижимаясь к нему. – Не отстраняй от своих дел. Ни от каких.
Дни, как и прежде, шли своей чередой, словно и не было того ночного разговора в спальне. Пенелопа по-прежнему относилась к Бреннеру нежно, как сестра, заставляла его есть, «чтобы кости обросли мясом», вела себя тихо и скромно, не вмешиваясь в разговоры мужчин, незаметно вытряхивала пепельницы, подливала в стаканы, осторожно подшучивала над Бреннером и его девицами, которые навещали его и иногда оставались ночевать, а наутро выходили к завтраку и просили одолжить им купальный костюм, чтобы выкупаться перед отъездом в город.
– Что поделать, любят меня женщины Лазурного берега, – смущенно говорил Бреннер, польщенный подшучиванием. – Не то что в Пенсильвании или в форте Брэгг – там они на меня и не смотрели.
Потом – неприятный вечер в конце августа, когда Крейг складывал вещи и собирался отправиться ночным поездом в Париж, где ему предстояло встретиться с руководителем киностудии и договориться об условиях продажи прав на пьесу, которая все еще шла в нью-йоркском театре. Пенелопа, только что из ванной, куталась в халат, ее карие глаза, обычно добрые, сделались вдруг жесткими и угрожающими. Она смотрела, как он бросает в чемодан рубашки.
– Надолго уезжаешь?
– Дня на три, не больше.
– Возьми этого сукина сына с собой.
– О чем ты говоришь?
– Знаешь, о чем. О ком.
– Ш-ш-ш.
– Нечего на меня шипеть – я у себя дома. Не хочу три дня нянчить этого гениального автора единственной стоящей пьесы, этого… донжуана из города металлургов, пока ты развлекаешься в ночных барах Парижа…
– Я не собираюсь нигде развлекаться, – возразил Крейг, стараясь говорить спокойно. – Ты прекрасно это знаешь. А он занят третьим актом, и я не хочу отрывать его…
– Хорошо бы ты к жене своей относился так же внимательно, как к этому святому другу-приживальщику. За все время, что он здесь живет, пригласил он нас куда-нибудь поужинать? Хотя бы один раз?
– Что толку, если бы и пригласил. Ты же знаешь, что он без денег.
– Разумеется, знаю. Он только и делает, что старается нас в этом убедить. А где он берет деньги на гулянки с девками по пять раз в неделю? Или ты оплачиваешь и эти его расходы? Тебе что доставляют удовольствие его жалкие победы?
– У меня грандиозная идея, – невозмутимо сказал Крейг. – Почему бы тебе не поехать со мной в Париж?
– Бежать из собственного дома из-за какой-то наглой похотливой твари вроде Эдварда Бреннера? – Пенелопа говорила громко, не обращая внимания на предостерегающие жесты мужа. – Нет уж. Я не позволю ему устроить тут дом терпимости с его дешевыми шлюхами. Они совсем стыд потеряли, ходят чуть не голые. Ты должен предупредить его: пусть он ведет себя как полагается. Хватит с меня разыгрывать роль хозяйки его персонального борделя, записывать номера телефонов и говорить: «Мистер Бреннер сейчас занят, Иветта-Одилия мисс Большое Вымя. Может ли он вам позвонить?» «А ведь она ревнует, – с удивлением подумал Крейг. – Вот и пойми этих женщин». Но он сказал только:
– Это же буржуазные взгляды, Пенни. Они канули в прошлое вместе с первой мировой войной.
– Пусть буржуазные. Пусть. – Она заплакала. – Теперь ты в этом убедился. Иди жалуйся своему благородному другу. Он посочувствует. Великий богемный художник, который никогда ни за что не платит, выразит свои соболезнования.
Она бросилась в ванную, заперла за собой дверь и не выходила так долго, что Крейг уже начал опасаться, как бы не опоздать на поезд. Но как только он услышал автомобильный гудок, поданный Бреннером от подъезда, дверь ванной открылась и появилась Пенелопа – веселая, улыбающаяся и уже одетая. Она сжала Крейгу руку выше локтя и сказала: – Прости мне эту вспышку. Что-то я нервная стала в последние дни.
Поезд тронулся со станции в Антибе, и Крейг, высунувшись из окна спального вагона, видел, как Пенелопа и Бреннер стояли бок о бок на платформе и в сумраке махали ему рукой.
Когда Крейг вернулся из Парижа, Бреннер отдал ему законченную рукопись пьесы и заявил, что должен уехать в Нью-Йорк. Они договорились встретиться в Нью-Йорке в конце сентября и устроили прощальный ужин. Крейг и Пенелопа посадили его в поезд, он сказал, что провел время прекрасно, как никогда в жизни.
После отъезда Бреннера Крейг сел читать окончательный вариант пьесы. Перелистывая знакомые страницы, он испытывал растущее беспокойство, перешедшее в конце концов в ощущение какой-то безбрежной гулкой пустоты. То, что в процессе работы казалось смешным, живым, волнующим, теперь выглядело на бумаге мертвым и безнадежно плохим. Он понял, что заблуждался, что его обмануло чудесное лето, восхищение другом – ведь он был одарен талантом, радостная увлеченность работой. И вот сейчас, трезво оценив пьесу, он увидел, что она мертва и спасти ее невозможно. Дело не только в том, что пьесу не ждал коммерческий успех. В конце концов, если бы она нашла пусть немногочисленный круг истинных ценителей, то и это принесло бы автору какое-то удовлетворение. Беда заключалась в том, что пьесу – он был в этим уверен – ждал полный провал. Напиши ее кто-то другой, Крейг отказался бы от нее не раздумывая. Бреннер… Дружба дружбой, однако, если пьеса пойдет, Бреннеру придется худо.
Очень худо.
Ничего не говоря, он дал рукопись Пенелопе. Та, разумеется, слышала их бесконечные разговоры, имела представление о содержании пьесы, но читать не читала. Посредственная актриса, Пенелопа тем не менее, когда речь заходила о театре, могла быть проницательным, зорким и беспощадным судьей. Кончив читать, она сказала:
– Не пойдет. Верно?
– Да.
– Его уничтожат. И тебя тоже.
– Я-то выживу.
– Что будешь делать? Он тяжело вздохнул.
– Буду ставить.
Больше на эту тему она с ним не заговаривала, и он ценил ее такт. Но он не сказал ей, что не собирается рисковать чужими деньгами и все расходы берет на себя.
Репетиции были для него сплошным кошмаром. Он не сумел привлечь ни актеров, которых хотел, ни режиссера, ни даже художника, потому что пьеса никому не понравилась. В результате пришлось брать либо мало уже на что годных стариков, либо неопытных новичков, а по ночам в муках придумывать для Бреннера, во спасение его самолюбия, одну ложь за другой, чтобы как-то объяснить эти бесчисленные отказы: такому-то пьеса понравилась, но он уже подписал контракт с Голливудом, такой-то связал себя обещанием дожидаться новой пьесы Уильямса, такой-то занят на телевидении. Бреннер же был спокоен: он не сомневался в успехе. После удачного дебюта он считал себя застрахованным от провала. Он даже вздумал жениться в самый разгар репетиций. На тихой, простой женщине по имени Сьюзен Локридж, с прямыми черными волосами, собранными в тугой пучок, что придавало ей сходство с учительницей. В театре она ничего не смыслила, на репетициях сидела как зачарованная, полагая, что так же репетируют и все другие спектакли. На свадьбе Крейг был шафером, он устроил банкет и в поте лица старался, изображая веселого, уверенного в себе хозяина, снова и снова поднимая бокал за здоровье новобрачных и за успех спектакля. Пенелопа на свадьбу не пришла. Она была на четвертом месяце, ее часто тошнило, так что причина у нее была вполне уважительная.
