Рассказы - Ильин Андрей (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Отец не протестует — послушно бултыхает ложкой в пустой жиже и все какие-то чертежики на печи палочкой выскребает. Залезет на печку, бороду чешет и чертит, и чертит. Сыны рисунки смотрели — ничего не поняли, но инструмент плотницкий весь на всякий случай на зады снесли и в огороде, в скрытном месте, зарыли.
Отец выздоровел — хвать за топор, а топора-то и нету. А сыны говорят:
— Вот что, тятька! Хватит печку боками вылеживать. Захребетника нам в хозяйстве держать вовсе даже без пользы. Может, ты пахать да боронить по хворости своей не можешь, а за скотинкой ходить, да двор мести, да баньку топить, похлебку варить — исхитрись! А будешь сызнова лестницы колотить — так мы тебя со двора взашей погоним, хоть ты и батька наш. Так и знай. Наше слово крепко!
Батька сказал:
— Ага, — и стал справно из-под скотины выносить и двор мести. Только нет-нет, да на небо посмотрит. А в самое лето опять к попу отправился. Говорит:
— Строил я лестницу, да упал! Как же мне до неба добраться?
Поп квашеной капустой хрупает и молчит. А когда целую миску схрупал, отвечает:
— Дурень ты, мужик. Разве ж так на небеса попадают? Кто же в царствие небесное по жердинам да немытый-нечесаный, в лаптях лезет? На небеса легким, бестелесным ангелочком вспархивают. Душой сизокрылой возносятся. И за то получают вечную благодать. Вечную! Понял?
— Ага! — сказал мужик.
Пришел домой, лег на сундук, руки на груди сложил пучочком и стал ждать, когда душа из него сизокрылым ангелом вон выпорхнет. Лежит так день, лежит два. От еды отказывается, на двор не ходит, про себя терпит. И вот-вот уже, кажется, за счастьем отлетит. Уж нисходит душа на самый на краешек язычка и на цыпочки привстает. Кажется, дыхни легонько, и с дыхом тем последним воспарит душа в синеву небес, навстречу вечному блаженству.
Но никак не дают папашке последний дых изо рта выпустить.
— Дедунька! Ты мне помочь пришей! — просит внук и теребит мужика за ус.
— Бабка пришьет! — отвечает дед и снова в потолок смотрит.
— Дедунька! Помочь пришей! — канючит внук.
— Кышь отседа! Проклятушший! — кричит дед. Душа соскакивает с языка, ныряет в самое нутро и долго не хочет оттуда вылазить.
— Ну-ка слезь с сундука. Че разлегся — не кровать чай! — требует невестка. И тащит со дна сундука льняные мужнины шаровары.
А то соберутся со всей деревни старухи и такой вой учинят, что любой покойник, даже при жизни глухим бывший — не выдержит. А еще мыши ноги топчут, котище когти о голые пятки дерет, тараканы под рубахой да под штанами туда-сюда шастают, мухи глаза засиживают, клопы под мышками ворочаются, кровь сосут — спасу нет. И целый день, целый день галдеж. Дети орут, коты орут, бабы ухватами гремят, сыны жен-молодух по углам жмут, а те ну визжать во всю глотку. Тьфу! Маета одна!
Не выдержал мужик таких измывательств — встал и пошел сызнова к попу.
— Что же мне делать? — говорит. — Где счастье сыскать?
Долго поп книги толстые листал.
— Вот, — говорит. — Там хорошо, где нас нет!
— А где это? — спросил мужичонка.
— Не знаю. Про то в книге не писано! — отвечает поп. — Наверное, где нас нет.
— Ну и ладно, — сказал мужик и шапку оземь кинул.
Пришел домой, взял котомку и айда куда глаза глядят!
Только из ворот вышел, догоняют его сыновья и говорят:
— Вот что, тятька. Ты свои лапти новые сымай. Они тебе без надобности. Тебя все одно волки задерут. А в лаптях лыко новое, им сносу не будет. В них хошь в поле, хошь в церкву пойти можно. А мы тебе за лапти сала кусок дадим, — и дают кусок сала с ладонь.
Снял мужик лапти и босиком пошел.
Только внук за ним бежит и гундосит вслед:
— Дай, деда, сальца куснуть, а то у меня пузо рычит! Да-а-а-ай! Деду-у-лька! — и за штаны сзади дергает.
Ладно, дал деда внуку сала куснуть. А у того зубы с пол-аршина и остры, что ножики. Раз — и нету сала, еле пальцы уберег.
Пошел мужик дальше без сала, а его другие внуки догоняют и криком кричат:
— Ага! Ты Ваньке целую шматину сала дал, а нам фига! Отдавай нам тогда котомку, — а сами глазищами зыркают и с дороги камни подбирают.
Отдал дед котомку и рубаху снял. Только штаны да нательный образок оставил.
А внуки тут же котомку и рубаху делить стали — галдеж подняли, друг дружке в ухо кулаками бьют и ругаются в точности как их тятьки под праздник. Посмотрел на это мужик, и так ему счастья отыскать захотелось, что хоть тут же ложись и помирай!
Долго шел мужик, не день, и не два, и не десять. На три раза пятки стоптал. И пришел в деревню. Деревенька, прямо скажем, неказистая, то есть до последней степени. Избы покосившиеся, солому с крыш ветром повыдергало, заборы из земли, как гнилые зубы, торчат. И никого не видно — ни собак, ни индюков, ни кур. Даже мухи не летают! Что за напасть?
Вдруг видит путник — на крайней избе, на стрехе, сидят, обвив ногами стропила, мужики в драных-передраных тулупах. Сидят и молча перед собой смотрят.
— Эй, дядьки, вы чего на крышу забрались? — спрашивает путник.
Мужики ухом не ведут.
— Эге-гей! — в другой раз спрашивает путник и кидает в крайнего мужичка комом сухой земли.
— Тьфу! Привязался! — с досады сплюнули дядьки себе на бороды и выслали парламентера.
Крайний дядька сполз пузом по бревну, подвернул подол тулупа, перекрестился и — скок вниз.
— Че надоть? — спрашивает мужичок, сойдя на землю, а сам глазом на дорогу косит.
Путник в него пальцем тычет и говорит:
— Тулуп-то зачем? Лето чай!
— Тулуп-то? — отвечает мужик и — хлоп — вытряхивает из тулупа целую тучу моли. Моль, понятное дело, улетать с насиженных мест не желает, на ветру вьется, мельтешит и норовит ткнуться обратно в теплое нутро меха. — Зима скоро, вот и тулуп, — отвечает мужик. — А тебе чево?
— А на крышу зачем залезли?
— Так жрать охота.
— А-ааа…
Тут мужики на крыше зашевелились, загалдели разом.
— Никак сняслась! — всплеснул ручками дядька и в дом побежал.
Мужики, подобрав полы тулупов, один за другим скок-поскок — попрыгали на землю.
Давешний мужичонка пыхтит, тащит из избы огромную чугунную сковороду. Сковорода в дверь не пролазит, упирается в косяки краями. Мужичонка с разгону толкает ее тощим животом — того гляди развалит всю хату. Остальные мужики отковыривают от стен щепу, разводят костер. Наконец косяки подрубили, сковороду выдернули, поставили на огонь, расселись кружком, глазами блестят, ладонь о ладонь потирают.
