Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
В атмосфере возбуждения, вызванного этим успехом, о разведывательном взводе все как-то забыли.
12.
В то самое время, когда майор Даллесон был занят подготовкой атаки, взвод продолжал подниматься на гору Анака. Люди задыхались от страшной жары на открытых склонах. Всякий раз, когда они проходили через лощину или впадину, лучи солнца отражались от сверкающих скал, и вскоре их щеки болезненно ныли от постоянного прищуривания. Эта боль, казалось, была не такой уж сильной по сравнению с болью в бедрах и спине, она стала их главной пыткой.
Яркий свет, словно осколки стекла, проникал в глаза и кружился в глубине мозга в каком-то сумасшедшем буйном танце. Они утратили всякое представление о пройденном пути; внизу под ними все расплылось, затянулось туманной дымкой, и они забыли, как мучительно было преодолевать тот или иной отрезок пути. Их больше не интересовало, окажутся ли следующие сто ярдов голой скалой или участком, покрытым кустарником и лесом. И то и другое было одинаково плохо.
Как ватага пьяниц, они шли, шатаясь из стороны в сторону, с опущенной головой, с повисшими вдоль тела руками. Снаряжение стало тяжелым как свинец, все тело было сплошной раной, плечи стерты ремнями, под болтавшимися патронташами появились кровоподтеки, винтовки били по бедрам, и на них образовались мозоли. На гимнастерках выступили длинные белые полосы от соли.
Они в оцепенении карабкались со скалы на скалу, тяжело дыша и всхлипывая от изнеможения. Помимо своей воли Крофт вынужден был разрешить им отдыхать через каждые несколько минут; теперь они шли столько же времени, сколько и отдыхали, лежа на спине, распластав руки и ноги. Точно так же, как Риджес и Гольдстейн, они забыли обо всем и больше уже не думали о себе, перестали воспринимать себя. Они были лишь сосудами, до краев наполненными страданием. Все забыли о разведке, о войне, о прошлом и даже о земле, по которой шли. Люди вокруг казались каждому расплывающимися словно в тумане и раздражающими препятствиями, на которые наталкивались случайно. Жаркое слепящее небо и раскаленные скалы были чем-то куда более близким и знакомым, чем люди. Их мозг почти перестал работать; мысль тщетно пыталась сосредоточиться на дрожи рук и ног, на боли от язв и ссадин на теле, а затем переходила в короткое успокоение при очередном судорожном вздохе.
Только два обстоятельства не давали покоя измученному сознанию людей. Они боялись Крофта, и страх этот возрастал по мере того, как они теряли свои последние силы. Теперь они ожидали его голоса и бросались вперед еще на несколько ярдов, подстегиваемые его командой. Ими владело тупое ноющее предчувствие чего-то страшного и невыразимый, почти безграничный страх перед ним.
А с другой стороны, им хотелось покончить со всем этим. Сильнее этого желания они не испытывали ничего в своей жизни. Каждый шаг, который они делали, каждое напряжение мускулов и каждое внезапное ощущение острой боли в груди порождали и усиливали это желание. Они шли вперед, полные молчаливой и отвратительной ненависти к человеку, который их вел.
Крофт находился почти в таком же изнеможении; теперь он радовался коротким привалам так же, как и они, и почти столь же сильно желал увеличить вдвое отводимое им на каждый привал время. Он позабыл о вершине горы, на которую взбирался, и ему тоже хотелось бросить все это, и каждый раз, когда кончался привал, он выдерживал короткую борьбу с собой, чтобы не поддаться искушению продолжить отдых, и лишь затем продолжал путь. Он шел вперед, потому что в его голове уже сложилось решение, что подняться на гору совершенно необходимо. Такое решение он принял еще в долине, и оно оставалось в его сознании как некий непреложный закон, основа основ всего его поведения. Повернуть назад было для него не легче, чем убить самого себя.
Крофт и его люди тащились вперед все время после полудня, с трудом преодолевая даже отлогие скаты. Они медленно продвигались от одного подъема к другому, спотыкаясь о едва заметные выступы, соскальзывая и то и дело падая на глинистых участках. Казалось, гора по-прежнему маячила над ними где-то бесконечно далеко. Они бросали взгляд на громоздившиеся друг над другом и убегавшие вверх бесконечной змейкой скаты горы и продолжали свой путь, довольные уже тем, что поверхность под ногами временами становилась ровной.
Минетта, Вайман и Рот пребывали в самом жалком состоянии. Уже несколько часов они плелись в хвосте цепочки, с величайшим трудом поспевая за теми, кто шел впереди, и между ними был как бы заключен негласный союз. Минетта и Вайман питали к Роту чувство сострадания и жалели его, поскольку он был даже более беспомощен, чем они сами. В свою очередь Рот рассчитывал на их поддержку и понимал, что они не будут ругать его, потому что сами устали почти так же, как он. Никогда в жизни не приходилось ему так напрягаться, как сейчас. Все эти недели и месяцы, проведенные во взводе, Рот со все возрастающей болью воспринимал каждое оскорбление и каждый упрек. Вместо того чтобы перестать реагировать на это, спрятавшись в какую-нибудь защитную скорлупу, он становился все более чувствительным. На этом трудном переходе он как бы приблизился к крайней черте, за которой уже не мог больше выносить оскорблений.
Сейчас он заставлял себя идти вперед, понимая, что, если остановится слишком надолго, на него обрушатся гнев и насмешки всего взвода. Но и сознавая это, он все-таки надломился. Наступил момент, когда ноги перестали его слушаться. Они подкашивались, даже когда он стоял на месте. К концу дня Рот начал падать духом. Это был постепенный процесс, постепенный и неумолимый. Рот совсем обессилел, начал спотыкаться и падать на каждом шагу, и взвод терпеливо ждал, когда он заставит себя подняться на ноги и идти вновь.
Промежутки между падениями становились все короче. Рот двигался вперед почти бессознательно, его ноги подгибались при каждом неверном шаге. Спустя полчаса он уже не мог подняться без посторонней помощи, и теперь каждый его шаг был неуверенным, напоминая движения маленького ребенка, идущего через комнату. Он даже падал, как ребенок: его ноги словно складывались под ним, и он шлепался, несколько озадаченный тем, что сидит, а не идет.
Вскоре это начало злить солдат. Крофт не позволял садиться, и их злило, что они вынуждены стоя ждать момента, когда Рот поднимется. Теперь все они ждали этих падений Рота, и их неизбежное повторение действовало им на нервы. Гнев солдат начал переходить с Крофта на Рота.
Гора становилась все более коварной. В течение десяти минут Крофт вел их по каменистому уступу, состоявшему сплошь из отвесных скал; в отдельных местах тропа имела в ширину всего несколько футов. Справа, всего в одном-двух ярдах, была пропасть глубиной несколько сот футов, и они, шатающиеся от усталости, временами оказывались слишком близко к ее краю. Это пугало, и остановки Рота выводили всех из терпения. Им хотелось поскорее оставить пропасть позади.
В середине подъема Рот упал, начал подниматься и растянулся снова. Никто не помог ему. Камни на краю выступа накалились, но ему было приятно лежать на них. Только что начался послеполуденный дождь, и Рот чувствовал, как он освежает тело и охлаждает раскаленные камни. Он не намеревался вставать. Сквозь оцепенение пробилась обида — какой смысл идти дальше?
Кто-то коснулся его плеча, но он отмахнулся.
— Я не могу идти, — прохрипел он, — не могу. — Рот слабо ударил кулаком по камню.
Это был Галлахер. Он пытался поднять его.
— Вставай, сукин сын! — прикрикнул Галлахер, превозмогая боль во всем теле от дополнительного напряжения.
— Я не могу идти. Уйди прочь.
Рот почувствовал, что рыдает. Он смутно сознавал, что вокруг собрался почти весь взвод, но это никак не подействовало на него. Наоборот, он испытывал странное и горькое удовлетворение от того, что другие видят его таким, видят его стыд и слабость. Хуже этого уже ничего не может быть. Пусть они видят, как он плачет, и пусть узнают, убедятся лишний раз, что он самый плохой солдат во взводе. Только так он сможет найти путь к примирению с ними. И пожалуй, это был лучший выход после общей враждебности и стольких насмешек.
