Черные глаза - Симоньян Маргарита (читать бесплатно книги без сокращений TXT, FB2) 📗
— Я кажу, пишлы как-то козаци в городе до тэатру. На Лэбэдынэ озэро. Сыдять, глядять. Сын грит: «А чого воны уси на цыпочках?» Батько отвечае: «Нэ знаю, сынку. Лэбэдив дюже много. Навэрно вэсь двор в говне».
Возразить Полуэктовне нам было нечего.
Переночевав на крахмальных перинах, взбитых мощной рукой сухонькой бабы Павли, я позвонила в города.
— Спрашивать будем про газ. Народ интересуется.
— Да хоть про нефть, — поразительно быстро согласились города. — Только чтобы не было никаких славословий в адрес губернатора. Нам такие пиар-акции в прямом эфире не нужны. Отвечаешь своим будущим!
Будущим, ага. Тут с настоящим бы разобраться.
— Ну вы что, тут народ простодушный, они и слов-то таких не знают «пиар-акция», — ответила я.
Жизнь показала, что, если и был кто в Казаче-Малеванном простодушный, так это Марина, коррэспондэнтка.
На крылечке бывшего клуба, заколоченного за ненадобностью, третий час я общалась с очередью желающих задать вопрос Президенту. Мне особенно приглянулась одна хуторянка, вежливая, приветливая, в меру щекастая, в меру румяная — телегеничная.
— Меня тоже, — говорит, — очень интересует проблема газоснабжения поселений.
Прослежу, чтобы встала рядом, ей и дам микрофон решила я.
Мы с ребятами остановились в халабуде районной гостиницы недалеко от Казаче-Малеванного — рыженький скрип кроватей с колючими детскими одеялками, да кому нужны одеяла, когда на улице жаркий ноябрь.
Вечером я устроила алаверды нашей Галюсе — в гостиничной забегаловке накрыла ей стол с жирной местной солянкой. Когда мы остались одни, Галюся мучительно призадумалась, как будто решая, говорить мне что-то или лучше не стоит. Решилась.
— Эта твоя, щокатая — нэ тутошняя. Шо-то вона мухлюэ.
— В смысле?
— Ты по-русски разумеешь, чи ни? Нэ бачила я ее на хуторе ныколы. Вона спецом тебя с понталыку сбивает. Вона губернатора будет хвалить. Вона с ним вась-вась. Задание у ней такое.
— Ты что! Если кто-то в эфире начнет хвалить губернатора, меня уволят!
— А ей шо? У ней задание.
— Но она единственная, кто по-русски говорит!
— Тю? А мы на яким с тобий учора балакали?
— Мы с тобой, Галюся, балакали на балачке. А вопросы президенту России надо задавать на русском.
— Тю. Так, а я усю жисть думала, шо энто и е русский. Ладно, — задумалась Галюся. — В Журавской одна деука е. Творчэский работник. Интэллигэнтна, шо твоя бугалтэрия!
— Тащи ее! — я разлила нам по стаканам еще перцовки.
Время за полночь. Я тихонько затягиваю душераздирающую песню, которую мама пела нам в детстве как колыбельную — о том, как казак зарубил топором свою жинку:
— Провожала матыыыы… сына у солдаты…
— Провожаааааала маты, сына у солдаты, молоду нивистку — в поле жито жаты! — с ходу подхватывает Галюся молодыми казачьими переливами, вольными и глубокими, как степная Кубань.
А наутро мы проснулись в другом краю.
Засветло, продирая глаза, мы грелись гостиничным завтраком — вчерашней вечерней солянкой и зеленым квашеным яблоком из подернутого плесневелой пленкой баллона. Удивлялись, чего это вдруг непривычно зябко с утра.
— А ну, открой окошко, что там на улице? — попросила я Гагра.
Гагр отодвинул засаленную занавеску. За окном ничего не было. То есть в прямом смысле слова — ничего. Ни предрассветных сумерек, ни ночной синевы. Ничего.
Гагр потянулся открыть окно и открыть его не смог.
— Та шо ты его пихаешь, там замело так, шо до березеня теперича не видкроэшь! — пожалел нас казак за соседним столом, собирая с усов капусту.
Случилось то, чему по теории вероятности отводился один шанс на миллион корреспондентских жизней — в пять утра, аккурат перед первым в истории телемостом с Президентом, на Кубань свалился самый большой снегопад за всю историю метеорологических наблюдений.
Край, как пухлявый южный медведь, провалился в берлогу и замер там до весны. Свежеубранная бахча с забытыми кавунами, кудрявое поле люцерны, лиманы с вихрами густых камышей, саманные мазанки строгих станичников — с их игрушечными огородами, самодельными клумбами в старой шине грузовика перед каждой околицей, километры безглавых подсолнухов, аккуратные кладбища, белым крашенные первогодные яблоньки, вся пахучая южная степь, размежеванная на пшеницу, ячмень, кукурузу и синенькие, на квадраты рисовых чеков и сахарных бураков, теплый хлев и ухоженный баз бабы Павли — все легло обездвиженной белой поляной.
Посреди которой нам предстояло провести первый в истории телемост с Президентом России.
В «Города» я позвонила сама.
— Хлопчики, выручайте. В крае ЧС. Электричества нет, снег убрать нечем, нас пока еще не откопали в гостинице, на площадке, куда собираем народ, полтора метра снега, а у нас здесь никого. Кроме краевого начальства, которое делает все, чтобы телемоста не случилось. Единственная тарелка — в краевой телекомпании, я позвонила председателю, а он мне сказал: «Я же тебе предупреждал, что с фамилией Симоньян ты на Кубани работать не сможешь».
— Вот видишь, — ехидничают «Города», — теперь мы тебе пригодились!
— Пригодились, пригодились, очень пригодились! Пришлите кого-то вменяемого. Только это… прошу… специфику не забывайте. Тут у нас край особой судьбы.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, это наша Сицилия, это наш Техас! Со всеми вытекающими деликатностями. Пришлите кого-то стандартного и традиционного! Хватит с них меня.
Следующим утром мы подъедали все ту же солянку, когда отворилась дверь и в прокуренный зал гостиничной забегаловки, пропахший вяленым судаком и чужим перегаром, вошел знаменитый продюсер Миша. Стильный москвич в шарфе Etro, оранжевых варежках и мокасинах. Под мышкой Миша держал газету «Кубанские новости» с купленной у казаков вареной кровяночкой.
Я поперхнулась маринованным патиссоном. Не могла поверить своим глазам.
Была у Миши одна особенность, пикантная в условиях казачьего хутора, затерянного в кущерях посреди пшеничных степей.
Миша, видите ли, был негр.
— Зови меня Майкл, — представился Миша, улыбнувшись во весь белоснежный рот, и рябая официантка в теплых галошах рухнула с барного стула.
У единственной хуторской булочной, она же бакалейная, она же аптека, по пояс в снегу балагурили три хуторские кубанские тетки. Лясы точили, как говорится. Толстые и румяные, в цветастых платках и черных гамашах под теплыми юбками. Негров до этого тетки видели только в фильме «Рабыня Изаура» и то не поверили, что такое бывает. Самым черным живым человеком, встречавшимся им наяву, был скотина Ашот, наглый беженец, который открыл у дороги шашлычную «Мой Анушик», ездит на крутой тюнингованной «Таврии» и всех бесит.
И вот к этим теткам подходит наш Миша. Такой черный-черный на фоне такого белого-белого снега. Тетки поначалу пятятся и глядят недоверчиво. Думают, это шутка такая. Думают, хлопцы хуторские намазались сажей и дурковают. Мало им, что Путин прилетит.
— Подывыся, кума. Это шо за аборыгэн? — говорит одна другой. — Чи наш хлопец, чи ни?
Кума вглядывается и понимает, что хлопец не наш. Яки ж ви хлопци, як ви нигры, как говорится.
— Кума, — медленно говорит одна, — ты бачишь, кума, це нигр! Це нигр у нас тут!
— Ой, шо творится на билом свити! — ошеломленно отвечает кума. — Ой, шо будит-то, деуки!
Все это они говорят Мише прямо в лицо, тыча в него красными пальцами, как в бессловесный музейный экспонат.
И Миша вдруг хлопается перед ними вприсядку, бьет себя по коленям и как заорет на весь хутор:
— Калинка-малинка-калинка моя! В саду ягода калинка-малинка моя!
Ор, треск, вопль! Тетки визжат, как свиньи под Рождество, хватают юбки в красные кулачищи и с криком «Ховайся, бабоньки!» разбегаются за огороды — прятаться от Миши в прошлогодних сухих камышах.
В это время в хуторском клубе, в котором лет десять не отпирался ржавый замок, проходит встреча хуторян с губернатором. Губернатор так и не выяснил, кто из малеванцев писал Путину и о чем, и решил на всякий пожарный успокоить всех разом: пообещать газ, школу, горячую воду, повесить жидов и Ашотика и вернуть пионеров.
