Свадьба палочек - Кэрролл Джонатан (первая книга .txt) 📗

– Привет, Миранда! Заходите.

– Я вам помешала?

– Нет, что вы, мы просто развлекаемся. Миранда Романак, а это Кортни Хилл и Ронан Маринер. Мы вместе работаем.

– Вы замечательно играете.

– В обеденный перерыв. Давайтс-ка садитесь. Еще разок сыграем сначала, а потом поговорим. Это «Папоротниковые горки». Знаете такую вещицу?

– К сожалению, нет.

– Вам понравится. Ну, начали.

И они заиграли. А я заплакала. Я этого даже не чувствовала, пока Кортни не посмотрела на меня расширенными от изумления глазами. Тогда только я ощутила слезы на щеках и жестом дала понять, что это из-за музыки. В основном, так оно и было. Вряд ли сейчас сыскалось бы более действенное лекарство для моих свежих ран. Ирландская народная музыка – самая, на мой слух, шизофреничная на свете. Возможно ли, чтобы печаль и радость изливались одновременно в одной и той же ноте? Простая, незатейливая мелодия убеждает тебя: да, мир полон скорби, но вот способ ее пережить. Пока звучит эта музыка, ты защищен от всякого зла. Играли они безупречно. Те несколько минут, пока я, плача, слушала их, я чувствовала себя как никогда спокойной и умиротворенной.

Доиграв мелодию, они взглянули друг на друга, словно дети, возвратившиеся из опасного путешествия без единой царапины.

– Это было восхитительно.

– Неплохо, а? Ну, а теперь займемся делами. Посмотрим, что вы нам принесли. – Хью взглянул на меня в упор и наверняка заметил слезы на моем лице, но промолчал. Мне это понравилось.

Я развязала шнурки, сняла с картины обертку и подняла ее, чтобы все трое могли ее видеть одновременно. Они посмотрели на полотно, потом друг на друга.

– Это то, что я думаю? Лолли Эдкок? – Да.

Хью взял у меня картину. Они склонились над ней, негромко переговариваясь и указывая друг другу на какие-то детали.

– Хью не говорил, что вы принесете работу Эдкок.

– Я сказал бы, если бы поехал в Дублин, как собирался, – сказал Хью.

Ронан потер губы.

– Знаешь, что мне нутро подсказывает? Держись от этого подальше к чертям собачьим, Хью. Даже если она подлинная, после истории со Стилманом каждый, кто подтверждает подлинность работ Эдкок, оказывается под прицелом.

Хью поднес картину к лицу и шмыгнул носом.

– Подделкой не пахнет.

– Это не смешно, Хью. Ты прекрасно знаешь, что он прав.

– Знаю, Кортни, но это ведь наша работа, или как? Мы что видим, то и говорим. Если ошибаемся, то ошибаемся. Кто знает, может, при проверке мы и выявим, что она поддельная.

– И все-таки прав Ронан. То, что мы сможем на ней заработать, не окупит наших хлопот. – Взглянув на картину, она покачала головой.

– Справедливо. И все же, будь добра, начни эту экспертизу для меня. – Говорил он спокойно. Двое других быстро поднялись и зашагали к двери.

Мы сидели и прислушивались к звуку удалявшихся шагов. Где-то вдалеке хлопнула дверь.

– Почему вы плакали?

– Мне показалось, вы хотели спросить, откуда у меня эта картина.

– Об этом потом. Так почему вы плакали?

– Не все ли равно?

– Нет, не все. Судя по вашему лицу, когда вы вошли, вы были где-то в другом месте. В плохом месте.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы этого совсем не ожидали. – Он приподнял свою скрипку. – И выражение вашего лица совершенно для этого не годилось, вам пришлось спешно его изменить. За эту секунду я успел разглядеть тот ужас, который вы принесли с собой оттуда, снаружи. И слезы это подтвердили.

– Вы настоящий детектив, Хью.

– Только потому, что вы мне небезразличны.

Что я могла на это ответить? Несколько неловких мгновений прошло в молчании.

– Один тип меня ударил.

– Вам нужна помощь?

– Нет, пожалуй.

– Почему он это сделал?

– Он меня считает сукой.

Хью вынул из нагрудного кармана два желтых леденца и протянул один мне. Я развернула бумажку, он сорвал свою и сунул леденец в рот, потом взял в руки скрипку и стал что-то тихо наигрывать.

– И никакая я не сука. Он улыбнулся.

– Кто этот тип?

– Человек, с которым я встречалась.

Он кивком предложил мне рассказывать дальше и заиграл песню «Битлз» «Ни для кого».

Я говорила сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Описала наше знакомство, наши встречи, рассказала, о чем мы разговаривали и что я о нем думала вплоть до того, как он отвесил мне пощечину.

– Музейный лизун.

– Это что такое?

– Есть один тип в Англии – ходит по музеям и лижет картины, которые ему нравятся. Смотреть ему мало. Хочется более интимного общения с любимыми полотнами, поэтому, когда поблизости нет музейной охраны, он их лижет. Собирает коллекцию открыток всех картин, какие ему удалось полизать.

– Чокнутый.

– Конечно. Но я могу его понять. С вашим приятелем почти та же история: он не мог вас заполучить и от этого рассвирепел. И сделал единственное, что было в его силах, чтобы завладеть вами: напугал вас. Это всегда срабатывает. Сегодня и пока вы будете его бояться, он и в самом деле будет вами владеть.

– Черт бы подрал! Черт бы подрал эту мужскую силу. Если им что-то не по нраву, они всегда могут ударить. Вам никогда не понять этого чувства. Комок страха в самой глубине души.

– Не все мужчины бьют женщин, Миранда.

– Но все они это могут, поймите!

В комнату вбежал маленький белый бультерьер и с порога кинулся к Хью.

– Изи! Миранда, это Изи. Стоит нам начать играть, как она бежит и прячется. Не знаю другой собаки, которая так активно ненавидела бы музыку.

– Я этой породы всегда боялась.

– Бультерьеров? Да Изи просто сливочное суфле. У нее только вид разбойничий.

Она больше напоминала свинью с выгоревшей щетиной, но физиономия ее сияла дружелюбием, а хвост с невероятной скоростью мотался из стороны в сторону. Трудно было удержаться, и я протянула руку, чтобы ее погладить. Она тут же переместилась поближе ко мне и камнем привалилась к моим ногам.

– А почему вы зовете ее Изи note 5?

– Это дочка так решила. Почему – не знаю. Когда я привез ее из питомника, Бриджит, едва на нее взглянув, сказала, что ее зовут Изи. Вот так, коротко и просто.

– Сколько у вас детей?

– Дочь и сын. Бриджит и Ойшин. Ой-шин.

– Ойшин? Это ирландское имя?

– Да. Оба родились в Дублине.

– Кстати, почему вы не в Дублине?

– Потому что вы должны были прийти. Когда вы сказали, что согласны встретиться с моим помощником, я подумал: «О-хо-хо, когда же в таком случае я ее снова увижу?» И понял, что должен остаться.

И снова я не знала, что ответить.

– Хью, вы меня смущаете.

– Все говорят, что я слишком прямолинеен. Я не поехал в Дублин, потому что хотел с вами увидеться. Все очень просто.

Из холла донесся голос Кортни – она звала его. Он встал, положил скрипку на стул и направился к двери.

– Я сам собирался вам звонить, но вы меня опередили. Мне надоело ждать. С той первой встречи все мои дни, похоже, наполнены только вами.

Он оставил нас вдвоем с Изи, которая по-прежнему сидела, прижавшись к моей ноге. Не сразу, но меня начала бить дрожь, а когда начала – мало мне не показалось. Меня так отчаянно трясло, что собака очнулась от дремоты и подняла на меня взгляд. Я закрыла глаза. Сердце неистово колотилось в своей костяной клетке. Я не могла дождаться, когда он вернется.

И вот я, старуха с дешевой авторучкой в дрожащей руке, сижу и пишу о сексе. Что может быть забавнее этого? Зачастую мне не вспомнить даже, что я ела вчера. Как же я собираюсь вспомнить и правдиво описать этот мимолетный акт пятьдесят лет спустя?

Я встану и пойду на кухню. По пути буду думать, что мне с этим делать. Там осталось шоколадное печенье. Хочу съесть пару штук и выпить стакан холодной воды. Еда для нас, стариков, – секс.

Это мой дом, и в последних его комнатах – все, что осталось от моей жизни. Фотографии родителей. Мы с Хью. Зоуи на крыльце этого дома. Единственный предмет мебели, который я храню все эти годы, – кресло Хью. Обивку на нем дважды перетягивали, и все же теперь оно снова выглядит истрепанным, но я ни за что с ним не расстанусь. На столе рядом с креслом фотография Франсес Хэтч в ее нью-йоркской квартире. На снимке она окружена всеми своими сокровищами – картинами и коврами, такое щедрое изобилие цвета – неотъемлемая часть ее бытия. Разница в том, что Франсес хотела обо всем помнить. А я нет. Надо, чтобы обстановка, в которой я проведу остаток дней, была простой. Надо избегать роковых воспоминаний или зловредных ассоциаций со всем тем, что спит беспокойным сном в глубине моего сердца и что лучше бы не пробуждать.