Внутренняя сторона ветра - Павич Милорад (читать книги .TXT) 📗
«Что же должно теперь произойти с моим настоящим временем, раз я его покидаю? – в ужасе спрашивала себя Геро. – Может быть, оно отойдет теперь кому-то другому? Неужели кто-то другой получит вместе с ним и мои воспоминания, унаследует мое прошлое?»
И действительно, Геро начала изъясняться теперь на каком-то другом языке, отличавшемся от языка ее современников, хотя он и был тем же самым.
Она чувствовала себя так, будто находится на корабле, стоящем на месте в открытом море из-за того, что «трезуб» – птица из ее снов – своими огромными крыльями мешает ветру достигнуть парусов, приводящих корабль в движение. Вместо пуговиц она начала пришивать на одежду маленькие часы, но это не помогало. Дипломный экзамен она не сдала, потому что описала значившийся в билете опыт таким образом, что невозможно было понять, какие действия совершаются раньше, а какие позже. Ногти, которые росли у нее как бешеные, с ненормальной быстротой, она стригла повсюду, даже находясь в гостях, хотя хозяева протестовали, ссылаясь на то, что это принесет им несчастье.
На Добрачину улицу она больше не ходила, потому что мальчик знал правую сторону тетради гораздо лучше ее, себя же она поймала на том, что спрашивает его все чаще и чаще по одной только близкой и хорошо известной ей левой стороне с будущим временем. Но главная причина, по которой она прекратила посещать дом на Добрачиной, была другая, причем гораздо более важная. Она боялась, что в один прекрасный день увидит за круглым столом в мрачной комнате не мальчика, а Качуницу, которая, улыбаясь половиной рта, играет перстнем на руке, камень которого время от времени бросает отблеск прямо в глаза Геро. Она боялась, что это ее не удивит и что она, будто ничего и не случилось, начнет давать ей урок. Боялась она и того, что не сможет научить Качуницу настоящему времени, потому что и сама его не различает. И не только это пугало ее. Они обе – и Геро знала это и боялась этого – с легкостью найдут общий язык в своем будущем времени, в уже предопределенных, но еще не начатых делах, занимаясь приготовлением вина из еврейской черешни, которое никто не пьет, потому что им окрашивают другие вина. И третий стул, тот, на котором сейчас сидит мальчик, стул настоящего времени, навсегда останется для каждой из них пустым.
Размышляя обо всем этом, она случайно бросила взгляд на книжную полку и увидела там инвентарную книгу снов. Смахнула с нее своей косой паутину, раскрыла и замерла как громом пораженная. Все стало ясно. Изучая списки, Геро обнаружила, что и в снах нет настоящего времени, там появляется нечто вроде причастия, соответствующего настоящей реальности сновидца, в виде действия, происходящего одновременно с временем сна. Лингвистика снов недвусмысленно свидетельствовала о том, что существует причастие протекающего во сне времени и что путь в реальность проходит через будущее, причем именно в виде сна. Ведь в снах нет прошедшего времени. Все там напоминает нечто еще непережитое, какое-то странное завтра, которое началось заранее. Напоминает какой-то аванс, взятый у будущей жизни, какое-то будущее, которое осуществляется благодаря тому, что спящий (изолированный в будущем времени) избежал неминуемого «сейчас».
Таким образом, все вдруг стало простым и ясным. В языке Геро были отличительные черты и недостатки грамматики снов, которую она тщательно исследовала в своей инвентарной книге. Не было настоящего времени. Таким образом, Геро поняла происхождение своей языковой болезни, причина которой состояла в том, что она все время спит и никак не может из сна пробиться в явь. Геро всеми возможными способами пыталась очнуться, однако все было безуспешно, и она, охваченная паникой, решила, что остается лишь одна возможность освободиться. В двенадцать часов пять минут, как только химический институт опустеет, она поднимет его на воздух и тогда проснется, чтобы умереть, если бодрствует, или чтобы жить, если спит.
– Я должна это сделать, – шептала себе под нос Геро, поспешно шагая по улице Чика-Любы. Тут она заметила, что еще рано и до двенадцати часов пяти минут есть целых полчаса. В этот момент она как раз проходила мимо химчистки, куда в свое время сдала платье.
«Зайду и заплачу, все равно время есть», – подумала она и так и сделала.
– Вот, готово, – сказал ей человек из чистки. – Хочу только обратить ваше внимание, что дело было не в пятне. То, что вы считали пятном, вот здесь, с правой стороны, просто было единственное чистое место на платье…
«Может быть, этот тип и прав, – решила Геро, выходя на улицу. – Черт с ней, с этой правой стороной тетради! Все равно она всегда будет грязнее, чем левая!» После этого умозаключения Геро изменила свои планы, и, вместо того чтобы пойти в институт и ровно в двенадцать часов пять минут взорвать его, она направилась прямо на Добрачину улицу к Симоновичам давать урок французского языка.
Госпожа Симонович победоносно, с чувством удовлетворенного самолюбия и торжественно, как к церкви, подвела ее к улыбке господина Симоновича; возвращение Геро оба восприняли как свою победу, мальчик в присутствии всей семьи был усажен за круглый стол в мрачной гостиной, а третий стул, предназначенный для Качуницы, как всегда, остался пустым. И тут, к ужасу всех присутствующих, Геро придвинула к столу четвертый стул, а в голове у нее пронеслось: «Придется вам переварить мою шутку!»
– Для кого это? – потрясение спросила мать мальчика, и ее улыбка задрожала, как перепуганная зверюшка.
– Это для Леандра, – спокойно ответила Геро, – он приплыл и с сегодняшнего дня тоже будет присутствовать на уроках вместе со мной, Качуницей и вашим мальчиком. Теперь я и Леандру каждое утро варю на завтрак яйцо.
И в этот момент Геро почувствовала, что окружавшее ее колдовство, или сон, или фантазия, кто знает, что это было, вдруг лопнуло как мыльный пузырь.
– Ты что так уставился на меня? – сказала она, обращаясь к мальчику, рассмеялась и в тот же день отправилась в Прагу к брату.
Глава 2
Решение Геро уехать в Прагу и там продолжить образование было совсем не таким внезапным, как это нам кажется. Она уже давно чувствовала потребность изменить образ жизни. Хотя Геро была красавицей с чудной лебединой шеей и из одного ее глаза смотрел день, а из другого ночь, она была одинока. Ей давно уже хотелось из холостяцкой жизни, которую она вела в Белграде, со всеми ее снами, скитаниями и странностями, с четвертым яйцом и третьим стулом, переселиться в упорядоченное семейное существование, возможность которого манила ее из Праги, где обитал ее брат, студент Пражской консерватории Манассия Букур, единственный на свете близкий ей человек. Геро не виделась с ним уже три года, и ей трудно было переносить это, кстати, еще и потому, что последний Букур из их рода давно закончил свой жизненный путь в какой-то каменоломне ровно в двенадцать часов пять минут. Утомленная одиночеством, Геро поддерживала связь с братом в письмах, но эта переписка была, по меньшей мере странной.
Кстати, надо сказать, что у Геро были писательские амбиции, однако никого из издателей ее рукописи не вдохновляли; тогда она решила заняться переводами, и здесь ей повезло больше. Правда, в каждую книгу, которую она переводила, то есть в романы Анатоля Франса, Пьера Лота или Музиля, Геро вставляла какую-нибудь из сочиненных ею и отвергнутых издательствами новелл или их фрагменты, так что в конце концов у нее оказался опубликованным в переводных романах других писателей целый собственный сборник.
Как только из печати выходил очередной переведенный Геро роман, будь то отдельная книга или же печатающееся с продолжением литературное приложение к газете или журналу, она помечала губной помадой вставленный в чужой текст кусок и посылала брату в Прагу. Интересно, что эти фрагменты всегда имели и некий тайный смысл, понятный только им двоим. Геро не любила поэзию. Она говорила, что стихи для писателей – приговор, а проза – помилование.
Примером переписки сестры с братом может служить новелла, которую Геро, подобно кукушке, подкладывающей яйцо в чужое гнездо, подложила в свой перевод то ли одного из романов Анатоля Франса, то ли какой-то другой книги:
