Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович (читать книги без txt) 📗
— А Аглая Петровна? — тихо осведомилась Ираида, и ошейники ее звякнули.
— Аглая Петровна здесь. Кроме того, она сактирована.
— Но не реабилитирована.
— Не будь занудой, солнышко, — терпеливо попросил Евгений Родионович. — Мы поедем на какую-либо крупную новостройку, и там меня оценят. Нет, конечно, я и сам не пойду на ответственную должность. Но заместителем — почему же нет? А с моим медицинским и административным опытом, со знанием людей, с войной за плечами, с организационной хваткой…
— Не допускай, чтобы тебя исключили из рядов партии, — посоветовала жена. — Как ни говори, а исключенный совсем не то, что имеющий даже строгача. Восстановление — процесс сложный, на него уходят годы, представляешь — годы!
Он представлял!
Еще как!
И не только представлял, но и знал — Золотухин его не восстановит. Не таков был мужик Зиновий Семенович, не из тех, что на полпути останавливаются. Нет, Евгений Родионович, спета твоя песенка, надо искать иную стежку-дорожку, проторенной больше не шагать.
«Все с начала, — сказал себе товарищ Степанов скороговоркой, — все с самого начала. Уехать в далекий край. Построить дом. Да, дом! Свой дом! Больничка, небольшая, чистенькая, как на картинке в учебнике. Блок питания. Садик. Благостные выздоравливающие. Колхозница бросается на колени и целует Евгению Родионовичу руку. Он спас ребенка. Хирург-новатор. Небывалая операция. Хирург т. Степанов вылетел на самолете…»
— Ты обещал написать письмо своему шефу, — сказала Ираида. — Попросить совета. Неужели до сих пор у тебя не хватило времени?
— О господи!
Нет, Евгений еще ничего никому не посылал. Как он выразился, ему нужно было «собраться» после нравственных потрясений этих дней. Полностью взять себя в руки, совладать с нервной системой, надорванной последними событиями. Добиться у этой гадины Горбанюк формулировки по поводу того, за что именно он снят с работы. Может быть, пройдет что-нибудь вроде «собственного желания»?
Посчитав себе пульс, Евгений Родионович облекся в плащ цвета горохового супа, вдел голову в шляпу и отправился пройтись и подышать воздухом. На прощание он поцеловал Ираиде руку чуть выше запястья и зашагал переулочками к Унче, к бывшему Купеческому саду, где недавно, стараниями Лосого, были поставлены удобные скамейки со спинками и откуда открывался широкий вид на пойму многоводной реки и на поросшие ивняком кусты заречной Рыбацкой слободы. Здесь Евгений предполагал несколько отдохнуть и охладиться после имевших место в семье раздоров и задушевности, которая ему обходилась, пожалуй, дороже самых грубых перебранок…
Дождь миновал, подул ветерок, разогнал тучи. Евгений философически сопоставил явления природы с человеческой жизнью; раньше, в круговращении ответственной работы, ему не хватало досуга побыть наедине со своими мыслями, которые, как он нынче заметил, в нем пошевеливались.
— Да, да, — тихо сказал Женя, — диалектика, все меняется, одно за другим, или что-то в этом роде. Единство противоречий.
Он вздохнул. Надо быть ближе к природе — вот в чем дело. Оторвался он от ее явлений, а в ней имеется нечто врачующее, успокаивающее, некоторым образом — вечное. Был дождик, и нет. Солнца не было, а глядь-поглядь — засветило. «Так и в жизни», — с умилением на свою прозорливость и глубину мысли подумал товарищ Степанов. Подумал, посчитал себе пульс, нашел его хорошим и вспомнил, что дома нет аппарата Ривароччи для измерения давления.
Так, размышляя на различные темы, Евгений Родионович поднялся и, чувствуя легкую, но приятную усталость от непривычки ходить пешком, направился вдоль Приреченской в сторону пристани. Здесь внимание его привлек аккуратный особнячок, выходивший четырьмя хорошо промытыми и протертыми окнами на простор Унчи. Не так давно к этому именно особнячку товарищ Степанов подбирался лисьими заходами, ожидая возвращения адмирала, и уж совсем было подобрался, даже залег перед прыжком, как вдруг особнячок взяли да и передали унчанской епархии. Что оно такое означает — епархия, Евгений Родионович, разумеется, толком не знал, но, раскумекав, что оно есть элемент религии, довольно лихо проспекулировал на ту тему, что-де адмирал и Герой Советского Союза не имеет где преклонить седую голову воина, в то время как служители культа, пользуясь ротозейством тех, кому ведать надлежит, хватают для своего мракобесия целые дома…
Сейчас, располагая досугом, Евгений Родионович подошел поближе к особнячку и подивился, до чего ладно и умело он отремонтирован. И забор был вокруг новенький, из хорошего штакетника, и крыша железная покрашена солидно, и угол дома, развороченный снарядом, заделан так, что любо-дорого смотреть. И кот в три масти, солидной корпуленции, отлично упитанный, умывался на крыльце лапочкой, выражая сытое презрение и сытую обособленность свою в этом небогатом послевоенном мире…
Еще поглядел Евгений. Заметил плотные, недешевой ткани, занавески, заметил коврик на ступеньках, ровно засыпанный желтым песком двор, дощатые тротуарчики к службам, собственную водонапорную колонку…
«Знаменито отремонтировали, — определил Евгений Родионович. — И денег всадили бессчетно. Конечно, без всяких там оформлений, дело известное — из лапы в лапу. Фундамент-то какой подвели — камень. Гранит, что ли?»
Испытывая привычное в эти последние дни чувство заинтересованности во всяких постройках и ценах на строительные материалы, Евгений Родионович, томясь духовно, прогулялся вдоль епархии разок и другой, и еще третий, а так как особнячок двумя окошками глядел и в переулок, то товарищ Степанов и по переулку прошелся, привлеченный видом черепицы, недавно, наверное, доставленной с оплатою тоже, разумеется, «из лапы в лапу». И железо из переулка было видно — новое, черное, красивое, отнюдь не ржавое; и отличного качества водосточные оцинкованные трубы; и ошкуренные круглые бревна; и — мечта застройщика — доски-шпунт, аккуратно уложенные на покоты…
Удивительно, как умели они устраиваться, эти священнослужители…
В переулочке было совершенно безлюдно и безмолвно, и отсюда Евгений Родионович понаблюдал за запасами строительных материалов, ничего не опасаясь, прикидывая в уме, в какую сумму обошлось епархии все это богатство, но прикидывая, разумеется, не для ради епархии, а для себя — как-де он бы построил себе домочек. Покуда товарищ Степанов так рассуждал, среднее окошко вдруг бесшумно раскрылось и его приветливо окликнули из комнаты, слегка раздвинув бордовые занавески.
— Вы не ко мне ли, Евгений Родионович? — услышал он веселый голос — Я вас увидела в окно и подумала — может, вы меня ищете? Здравствуйте!
Евгений Родионович слегка поклонился из-за штакетника, не узнавая ту, которая с ним так приветливо говорила.
Именно в это мгновение на Степанова просыпался густой и обильный дождь. Задать стрекача в переулок показалось Евгению Родионовичу по меньшей мере несолидным, и он, оглядевшись на ходу, не видит ли его кто из недругов, и убедившись в полной безопасности, взбежал на крыльцо и очутился перед что называется «дамой» крупного роста, хорошо одетой, в накинутой на плечи шали.
— Бедняжечка! — воскликнула дама. — Да вы совсем промокли!
Истине это сочувственное восклицание нисколько не соответствовало, но Евгений Родионович как-то мгновенно отогрелся душой и, еще раз слегка поклонившись, повесил плащ. И повинился наконец, что никак не может, простите великодушно, вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах…
— Я вдова вашего покойного учителя, профессора Полунина, Прова Яковлевича. Не припоминаете? Елена Николаевна.
— Как же! — воскликнул Евгений. — Еще бы! Простите, пожалуйста, зрение, война, знаете ли, тысячу раз простите…
Вдова была еще, несомненно, хороша собой, но, как подумал дока Евгений, «красотой увядания». Большой рот ее был ярко накрашен, глаза смотрели остро и ласково-насмешливо…
— Да заходите же, — сказала она настойчиво, — все равно дождь вон как льет. Заходите, у нас не кусаются. Родственник ваш Устименко сразу после войны навестил меня, но что я могла ему сказать? Его, как, видимо, и вас, интересовал архив покойного Прова Яковлевича…
