Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читать книги полные txt) 📗
– Но наша свобода в значительной мере иллюзия. Как мы теперь начинаем понимать.
Старик помолчал несколько мгновений, потом, с добродушной насмешкой, спросил:
– Знаете историю про западногерманского родственника, приехавшего навестить своих в Восточную Германию? Заговорили о политике. Западный немец говорит, что вся жизнь в ГДР диктуется государством, русскими. Они возражают: твоя часть Германии нисколько не лучше. Ведь она – самая американизированная часть Европы. Может быть, отвечает тот, но мы сами это выбрали, по собственной воле, демократическим путем, как англичане и американцы. Ах, говорит его дядюшка, но ведь и мы тоже, мой мальчик, выбрали это по своей воле, демократическим путем. И что важнее, мы выбрали это как немцы. – Кирнбергер кивнул в ответ на их улыбки и продолжал: – Я думаю, главное здесь – против кого направлен этот анекдот. Мне его рассказывали, критикуя восточных немцев. Но мне кажется, он может быть истолкован и в их пользу. Это, видите ли, зависит от того, как вы определяете явление, противоположное свободе. Для нас это – хаос. Для вас…
– Власть?
Он кивнул:
– Это и есть истинный занавес между Востоком и Западом. Мне так представляется. Мы жертвуем частью нашей свободы ради порядка… наши лидеры, правда, утверждают, что ради справедливости, равенства и прочего. А вы жертвуете частью порядка ради свободы. Ради того, что вы называете естественной справедливостью, индивидуальными правами человека. – Он вдруг улыбнулся, словно опасаясь, что беседа становится слишком серьезной. – А можно, я вам еще одну историю расскажу? Она антианглийская, но рассказал мне ее ваш соотечественник. Много лет назад.
– Конечно.
Англичанин, где-то во французской Африке, купается в Реке, где полно крокодилов. Местный житель, знающий английский язык, видит с берега, куда он плывет, и кричит ему: «Вернитесь! Там опасно! Немедленно возвращайтесь!» Англичанин слышит крик и оборачивается. Африканец повторяет предостережение. Но англичанин не обращает на это никакого внимания. Плывет все дальше. И гибнет. Французские власти проводят расследование – никто не может понять, почему погибший пренебрег предостережением. Тогда встает другой англичанин и объясняет: предостережение было сделано неправильным языком, оно не могло быть понято. Ах вот оно что… Может быть, месье соблаговолит сообщить суду, как следует правильно предостерегать человека, буде такая необходимость возникнет снова? Англичанин глубоко задумывается, молчит, потом произносит: «Пожалуйста, поверните назад, сэр, если вы ничего не имеете против!»
Джейн и Дэн улыбнулись, на этот раз не так весело, как раньше.
– Это жестокая шутка. Но я подозреваю, что в вашей стране и до сих пор существует нечто, побуждающее скорее утопиться, чем последовать доброму совету иностранца. Такая свобода недоступна моему пониманию.
– Да и нашему тоже не очень.
Старый профессор улыбнулся:
– Что тут поделаешь. Кто знает – может быть, тот англичанин хотел, чтобы его съели крокодилы.
Дэн взглянул на Джейн, которая давно уже не произносила ни слова; но в глазах ее светилось мягкое согласие если не с ним, то хотя бы со стариком. Оба опустили глаза. Потом снова заговорил Дэн:
– Есть ли какая-то надежда, что конфликт между Востоком и Западом уладится?
Раньше я испытывал чувство вины из-за того, что так долго занимался историей прошлого. Считал мои папирусы ширмой, отгородившей меня от того, чего не желал понимать. Но теперь я вижу, что такой ширмой может служить все, что угодно, если человек этого хочет. Оправданием непонимания. – Он остановился на мгновение, потом снова заговорил: – Я помню – это еще до войны было – спор между двумя деревнями по разным берегам Нила. К северу от Луксора, где я тогда работал. Из-за права ловить рыбу. Спор был яростный, даже кровь пролилась. Как-то я спросил у одного из старейшин – он был крестьянин, неграмотный, но очень мудрый старик, – почему они, вместе со старейшиной другой деревни, не порешат спор путем компромисса? Он упрекнул меня за глупый оптимизм. Он сказал: не может быть мира меж людьми ни на том, ни на этом берегу. Только в реке меж берегами.
– Там, где мы жить не можем.
Старик развел руками.
И тогда он рассказал им еще одну историю, из личной жизни, которую назвал «рассказ с привидением без привидения». Это случилось вскоре после его первого приезда в Египет, в конце двадцатых годов, прежде чем он стал заниматься своей теперешней специальностью. Он работал в одном из недавно вскрытых захоронений – благородного египтянина, но не фараона, среди утесов напротив Асуана, и так увлекся своим делом (он описывал настенную живопись), что задержался там позже обычного. Работая внутри помещения при искусственном свете, он не заметил, что снаружи упали сумерки. И тогда – возможно, из-за долгих часов концентрации внимания или из-за неосознанного ощущения, что все вокруг стихло, – что-то случилось. Возникло удивительное чувство чьего-то живого присутствия, чужого, не его собственного. На миг это его испугало, он даже осветил фонарем все помещение могильника, но ведь он нисколько не верил в сверхъестественное… «в проклятия и прочую чепуху». Его страх был непосредственным, физическим, боязнью, что в могильник проник грабитель. Но на месте раскопок был ночной сторож, и он подумал – может, это он и есть? Он даже окликнул его по имени. Ответа не последовало, и он снова принялся рассматривать живопись, которая, кстати говоря, поразительно сохранилась. На этом месте своего рассказа старик остановился. Дэн и Джейн услышали, как кто-то вошел в салон позади них, но ни тот ни другая не обернулись; кто бы ни был вошедший, он сразу же ушел.
– Потом я не раз испытывал то же ощущение, но никогда так живо, как в тот первый раз. Это так странно… словно сломалось звено в цепи времен.
– Смещение?
Да. Благодарю вас. Это слово лучше подходит. Вдруг словно перерыв наступает, и кажется, что времени не существует. Ты – не тот древний художник, но и не тот, кто есть, не сегодняшний археолог. Если ты и существуешь, то скорее как эта живопись на стене; извините меня, я говорю метафорически, мне не хватает слов, чтобы выразить это точнее. Ты существуешь как-то вне времени. В реальности большего масштаба, помимо иллюзии, которую мы называем временем. Там, где всегда существовал. Не существует прошлого или будущего. Знание истории, хронологии представляется такой же ширмой, как та, о которой я только что вам говорил. – Он опять им улыбнулся. – Это ничего общего не имеет с мистицизмом. Это почти физическое ощущение, что-то скрытое в самой природе вещей. Я как-то пережил то же самое, и тоже после долгих часов работы над трудным папирусом. Я сам стал папирусом, я очутился вне времени. Но это вовсе не помогло мне расшифровать папирус. Так что я был папирусом совсем не в этом смысле. Вот так. А может быть, я был – река. За несколько мгновений – чего только не произойдет в реке. В реке меж берегами. – Несколько секунд он ничего не говорил, потом коротко взглянул на Джейн и Дэна. – Боюсь, этого они никогда не поймут. Про реку меж берегами. Джейн тихо спросила:
– Кто это – они, профессор?
Он снова посмотрел на нее так, будто она опять взялась его поддразнивать.
– Думаю, и вы, и мистер Мартин знаете это, мадам. – Он помолчал, в его голубых глазах зажегся иронический, почти заговорщический огонек. – На нашей планете – множество языков. Множество границ. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, только две нации.
В наступившей тишине они услышали неумолкающий, но не такой громкий здесь, грохот барабанов, доносящийся из большого салона, и поняли, что старик не имел в виду Восток и Запад, и менее всего – свою Германию и их Англию.
Остров Китченера
Постоянное движение судна, преходящесть пейзажей – все это могло бы превратить путешествие в восхитительно праздный, ленивый отдых, однако непонятно почему, оно порождало в душе Дэна подспудное метафизическое напряжение. Хорошо было герру профессору рассуждать о том, что время лишь иллюзия, но оно не только постоянно напоминало о своем присутствии, но и каким-то образом искажалось, пока длилось это плавание на юг. Время было удивительно коротким:
