Нити судьбы (СИ) - "Dilira25" (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
— Будешь теперь притворяться, что ничего не помнишь? Не получится! Служанка нашла тебя рядом с телом Ребекки, всю в крови! И кроме того… кроме того, у тебя глаза демона! Смотри сама! Специально, чтобы показать тебе, принёс, — он достал из кармана пиджака, в котором он был, зеркало и чуть ли не швырнул его мне. — Кстати, от ран, от осколков окна, на твоей коже не осталось и следа! У тебя все порезы от стёкол зажили за секунды!
Я посмотрела на своё отражение и не поверила своим глазам. Точнее, я не верила, что в зеркале отражались именно мои глаза! Не может же такого быть, чтобы они были красного цвета, с вертикальными зрачками! Не может! У людей таких глаз не бывает!
— И что ты на это скажешь, тварь?! — продолжал мужчина. — Признавайся, каким образом ты убила свою родную мать?!
— Я её не убивала! — крикнула я.
В этот момент в моём сознании вспыхнули картины произошедшего. Вот, мама мне говорит о том, что отдала мою душу демону. Вот, я ей что-то отвечаю, а затем, неожиданно, у меня появляется какой-то чёрный меч, и я пронзаю свою маму им насквозь…
— Нет… Нет! Нет! Это — ложь! Такого не могло произойти! Не могло! Папа… отец, скажи, что это — ложь! — просила я.
— Ты. Убила. Свою. Мать, — раздельно произнёс отец. — Пусть, я и не питал к ней никогда тёплых чувств или ещё чего-то в этом роде, но… она была моей женой! Она была моей собственностью, а свою собственность я никому не позволю трогать безнаказанно! Хоть, ты и моя дочь… Да какая ты мне теперь дочь?! Моей дочерью не может быть существо с такими глазами! Решено! Завтра, я объявлю, что моя жена и ребёнок погибли при несчастном случае.
— Отец, что ты хочешь сделать? — похолодела я. — Ведь, нельзя признать человека умершим, если он жив! Ты… хочешь меня убить?
— Нет. Я не собираюсь тебя убивать. Я, ведь, так и не узнал, как ты убила Ребекку. И ещё эти твои глаза… Ты будешь отправлена в небольшой город — Зельтир. Место, где ты пару раз отдыхала со своей матерью. Там у меня есть особняк, оборудованный под лабораторию. В том месте работают учёные, которых я спонсирую. Вот, пусть они и разбираются — кто ты, зачем и почему. Мне плевать, что они там с тобой будут делать. Главное, чтобы они всё выяснили, — после этих слов, отец вышел.
Я бросилась за ним, но цепь напомнила мне, что я теперь, как собака на цепи, которой не выйти на свободу, пока её не отпустит хозяин.
— Отец! Отец! Не уходи! Не оставляй меня здесь! — звала я, но безрезультатно.
Я кричала до тех пор, пока мой голос окончательно не охрип. Потом я пыталась снять с ноги цепь, но добилась лишь того, что содрала себе всю кожу с пальцев. Кончилось всё тем, что я разревелась — от страха, от безысходности, от непонимания происходящего… Всё ещё не верилось, что мама умерла и что убила её я. Точнее, кто-то внутри меня.
Дверь снова открылась и зашли трое незнакомых мне мужчин. Я сразу же стала их спрашивать о том, кто они, где отец и так далее. Но, они молчали. Они отстегнули цепь от моей ноги, а вместо неё застегнули на руках наручники. Я не понимала — зачем? Я же не убийца! Не чудовище какое-то! Тем временем, незнакомцы завязали мне глаза чёрной повязкой и куда-то повели. Я не видела, куда мы шли. Поняла только то, что мы поднялись по лестнице (похоже, до этого я была в подвале), прошли несколько комнат и вышли на улицу. Затем, меня посадили в машину.
Ехали мы долго — кажется, несколько дней. Машина периодически останавливалась, мои сопровождающие отдыхали, кормили меня, просто запихивая мне еду в рот, водили в туалет. Я пыталась разговаривать со своими безмолвными стражами, но за всю поездку никто их них не проронил ни слова. Я иногда даже начинала сомневаться — сидит ли кто-нибудь, вообще, рядом со мной.
Наконец, машина прибыла к месту назначения. Меня вытащили из транспорта и снова куда-то повели. Повязку с глаз и наручники с меня сняли, заведя в комнату, очень сильно похожую на больничную палату. Белые стены, узкая кровать с одним матрасом, тумбочка — больше ничего. Даже запах был такой же, как в больнице — невыносимо пахло лекарствами.
— Добро пожаловать в ваш новый дом, госпожа Деланье, — в первый раз со мной заговорили. — Теперь вы, вряд ли, отсюда, когда-нибудь, выйдете, — и меня оставили одну.
С этого момента у меня началась новая жизнь. Хотя, правильнее было сказать, что с этого момента моя жизнь закончилась, обратившись в нескончаемый поток безрадостных адских дней.
Первые дни ничего такого не происходило. У меня просто брали многочисленные анализы, расспрашивали о моих ощущениях, спрашивали — осталось ли моё зрение таким же, каким оно было до изменения… А потом… Вы знаете, какого это, когда ваше тело режут без обезболяющего и наркоза только для того, чтобы узнать ваш болевой порог, с какой скоростью заживают ваши порезы и какая рана может стать для вас смертельной? Хотя, зачем я это спрашиваю? Никто, кроме меня, не знает, какая это боль, какой это ужас и какое это сильное желание умереть, лишь бы прекратить всё это! Со временем, исследователи выяснили, что боль я чувствую такую же, как обычный человек — не меньше. А вот на счёт ран… Со мной много чего делали — разрезали кожу, разрезали вены, артерии… Разве что, части тела отрезать не пробовали! И всё заживало за несколько часов! Но для меня была ещё одна жуткая деталь. Какая бы сильная не была боль — я не могла потерять сознание. Я не могла нырнуть в спасительную тьму, в которой можно ничего не чувствовать! Мне делали какие-то уколы, ставили капельницы… После некоторых экспериментов невыносимо жгло всё тело, крутило внутренности, я не могла заснуть от боли. Кстати, мои глаза через несколько недель, вновь, стали нормальными, человеческими.
Там, кроме меня, были и другие дети. Все в возрасте от четырёх до двенадцати лет. И они были в ещё более худшем положении, чем я. Если меня запирали, хотя бы, в комнате-палате, то остальных детей держали в клетках, никуда не выпуская. Над ними тоже ставили эксперименты. Я видела у некоторых детей части тела, покрытые чешуёй; видела заострённые уши; видела хвосты, как у ящериц или у кошек; видела нечеловеческие глаза; видела клыки у детей и, разумеется, раны, оставленные зверскими опытами. И почти все, над кем поработали учёные, потеряли рассудок. Двадцать четыре часа в сутки повсюду разносились крики, плач, вой, стоны. Чтобы заснуть ночью, мне приходилось накрывать голову подушкой, и то, это помогало мало. Мне казалось, что я уже сама схожу с ума. А может, мне это и не казалось. Чтобы окончательно не потеряться в этой веренице дней и не свихнуться окончательно, я приводила себя в чувство при помощи боли. Мне казалось разумным — причинять себе одну боль, чтобы забыть о другой. Боль — это единственное, благодаря чему я ещё осознавала, что существую. День за днём, раз за разом, забиваясь в угол своей комнаты, я раздирала свою руку буквально на лоскуты, царапая кожу ногтями, которые мне тут никто не стриг. Удивительно, но раны, которые я наносила себе сама, заживали с обычной скоростью, как у всех. Учёные не могли это объяснить, но и не препятствовали моему ежедневному самоистязанию. Впоследствии, моя правая рука, которой, обычно, доставалось больше, чем левой, по количеству шрамов и царапин, стала похожа на запястье суицидника со стажем. Но, если говорить о суицидниках… Среди детей было много тех, кто решался на самоубийство. Наверное, они считали, что лучше смерть, чем жизнь в лаборатории. А может, в их помутневшем рассудке рождалась совершенно другая причина — я не знаю. Разумеется, детям не давали в руки ничего, что могло стать опасным для жизни. Но, это их не останавливало. Одни умудрялись разбить себе голову о стальные прутья решётки их собственной клетки, другие перегрызали себе вены, а у кого-то получалось из собственной одежды сделать петлю. Дети умирали и умирали, а у меня становилось всё больше ночных кошмаров — разбитые окровавленные головы, разодранные зубами запястья, синие вывалившиеся языки висельников… Кто знает — откуда брали этих детей для экспериментов, но многочисленные смерти от самоубийств и неудачных экспериментов, волновали учёных мало. Тела детей просто засовывали в мешки и куда-то увозили, а на следующий день в лабораторию привозили ещё больше детей, чем умерло.
