Железный век - Кутзее Джон Максвелл (читать книги бесплатно .txt) 📗

– А вы что скажете, Флоренс? – спросила я.

– Надо его найти, – сказала Флоренс. – Что еще остается.

– Я могу сесть за руль, если хотите, – сказал мужчина. – В любом случае так будет удобнее.

Я вышла и села назад, рядом с Флоренс. Дождь пошел сильнее; теперь машина то и дело ныряла в лужи на неровной дороге. Оранжевые уличные фонари еле теплились; мы поворачивали то налево, то направо, потом остановились.

– Только не выключайте мотор, – сказала я мистеру Табани.

Он подошел к одному из окон и постучал. Последовал долгий разговор с невидимым мне человеком. Вернулся он промокший насквозь и продрогший. Негнущимися пальцами достал пачку сигарет и попытался зажечь одну.

– Только не в машине, пожалуйста, – сказала я.

Они с Флоренс обменялись взглядом. Мы сидели молча.

– Чего мы ждем? – спросила я.

– Сейчас пришлют того, кто покажет дорогу.

Из дома выскочил мальчик в вязаном шлеме, который был ему велик. Ничуть не смущаясь, он приветствовал нас всех улыбкой, забрался в машину и начал давать указания. Не старше десяти лет. Дитя времени: среди окружающего насилия чувствует себя как дома. Возвращаясь к собственному детству, я вспоминаю только долгие дни, когда некуда скрыться от солнца, пахнущие пылью мостовые под сенью эвкалиптов, тихое журчание воды в придорожных канавах, воркование голубей. Детство как сон, как прелюдия к беспечной жизни и незаметному переходу в нирвану. Оставят ли нам, детям той минувшей эпохи, по крайней мере нашу нирвану? Сомневаюсь. Если есть на свете справедливость, нас не пустят дальше порога преисподней. Как белые личинки, запеленутые в свои коконы, мы присоединимся к душам младенцев, чье вечное хныканье Эней принял за плач. Ибо мы белые, а это цвет чистилища: белый песок, белые камни, струящийся отовсюду белый свет. Словно вечность, проведенная на пляже, словно бесконечное воскресенье в окружении тысяч нам подобных, разомлевших, полусонных, убаюканных набегающими на берег волнами.

In limine primo [7]: на пороге смерти, на пороге жизни. Существа, выброшенные морем и оставшиеся на песке, не горячие и не холодные, ни рыба ни мясо.

Остались позади последние дома; теперь мы ехали в сером предутреннем свете по местности с выжженной землей и обуглившимися деревьями. Нас обогнал пикап, в кузове которого, укрывшись брезентом, сидели три человека. На следующей заставе мы нагнали их снова. Они смотрели нам прямо в лицо без всякого выражения, ожидая, пока их пропустят. Полицейский махнул им, чтобы они проезжали, потом махнул нам.

Мы повернули на север, прочь от гор, съехали с шоссе на грязную проселочную дорогу, которая скоро превратилась в песок. Мистер Табани остановил машину.

– Мы не можем ехать дальше, – сказал он, – слишком опасно. У вас что-то с генератором, – добавил он, указывая на красную лампочку на приборной доске.

– У меня все очень запущено, – сказала я, не вдаваясь в объяснения.

Он выключил мотор. Некоторое время мы сидели, слушая, как дождь барабанит по крыше. Потом Флоренс вылезла из машины, и за нею мальчик. Ребенок мирно спал у нее за спиной.

– Советую вам держать двери закрытыми, – сказал мне мистер Табани.

– Вы надолго?

– Не знаю, постараемся не задерживаться. Я покачала головой:

– Я тут не останусь. Я была без шляпы и без зонтика. Дождь хлестал мне в лицо и затекал за воротник, редкие волосы облепили череп. Я подумала, что так можно запросто простудиться и умереть. Мальчик, наш проводник, был уже далеко впереди.

– Накиньте это на голову, – сказал мистер Табани, подавая мне прозрачный дождевик.

– Ерунда, – ответила я. – Немного дождя мне не повредит.

– И все-таки держите его над головой, – настойчиво повторил он, и я поняла.

– Идемте, – сказал он. Я последовала за ним.

Кругом были только серые песчаные дюны, заросли ивняка да смрадный запах свалки и пожарища. По обеим сторонам тропинки валялись куски полиэтиленовой пленки, старое железо, стекло, кости животных. Я уже дрожала от холода, но стоило мне прибавить шагу, как сразу начиналось неприятное сердцебиение. Постепенно я стала отставать. Задержится ли Флоренс хоть на минуту? Нет: amor matris [8] – это сила, которая ни перед чем не остановится.

В том месте, где тропинка разветвлялась, меня ждал мистер Табани.

– Спасибо, – задыхаясь, проговорила я, – вы очень добры. Простите, что я вас задерживаю. Больное бедро не дает быстро идти.

– Обопритесь на мою руку, – сказал он.

Нас обогнали бородатые, сурового вида мужчины, вооруженные палками; их цепочка быстро прошла мимо. Мистер Табани сошел с дороги. Я крепче вцепилась в его руку.

Тропа расширилась, а затем уперлась в неглубокий пруд. На другой стороне пруда начинались лачуги; те из них, что спускались ближе к воде, были затоплены. Все дюны к северу, насколько хватало взгляда, были покрыты лачугами – построенными основательно из дерева и железа или наскоро сооруженными из полиэтилена, натянутого на каркас из веток.

На краю пруда я остановилась.

– Идемте, – сказал мистер Табани. Держась за него, я сделала первый шаг, и мы стали переходить пруд по щиколотку в воде. Одна туфля у меня осталась на дне.

– Осторожнее, тут могут быть стекла, – предупредил он. Я выудила туфлю.

Людей совсем не было видно, только какая-то старуха с полуоткрытым ртом стояла в дверном проеме. Но пока мы шли, в шуме, который поначалу можно было принять за шум ветра или дождя, стали различимы вопли, восклицания, крики на фоне одного низкого звука, сравнимого только со вздохом – глубоким вздохом, повторявшимся снова и снова, как будто весь мир тяжело вздыхал. Потом снова появился мальчик, который нас сюда привел, и стал что– то возбужденно говорить мистеру Табани, дергая его за рукав. Оба они куда– то направились, и я потащилась за ними, вверх по песчаному откосу.

Мы оказались в задних рядах толпы, насчитывавшей сотни людей. Они наблюдали картину разрушения: сожженные дымящиеся лачуги и лачуги все еще пылающие, от которых валил черный дым. Груды мебели, постельных принадлежностей, домашней утвари мокли под проливным дождем. От одной лачуги к другой переходили группки людей, пытаясь спасти то, что осталось внутри, и потушить огонь, – по крайней мере, так я сперва подумала. Затем до моего потрясенного сознания дошло, что те, кого я вижу перед собой, не спасатели, но поджигатели и что они ведут борьбу с дождем, а не с пламенем.

От людей, толпившихся по краям песчаного амфитеатра, и исходил вздох. Словно на похоронах, стояли они под проливным дождем – мужчины, женщины, дети, – даже не пытаясь укрыться, и смотрели, как идет разрушение.

Человек в черном плаще размахнулся топором и выбил окно. Перейдя к двери, высадил ее с третьего удара. Из дома вылетела женщина с ребенком на руках, словно выпущенная из клетки птица, и за нею трое босоногих ребятишек. Он дал им дорогу. Потом стал наносить удары по косяку. Все строение зашаталось.

Один из его товарищей, с жестянкой в руке, шагнул внутрь. Женщина метнулась за ним и появилась с ворохом постельного белья. Она попыталась повторить свой отчаянный бросок, но ее выволокли наружу.

В толпе снова прокатился вздох. Из хибары потянулись струйки дыма. Женщина поднялась с земли, ринулась в дверной проем, ее выволокли снова.

Из толпы вылетел камень и ударился о крышу горящей хибары. Следующий угодил в стену, еще один упал к ногам человека, который орудовал топором. Тот угрожающе крикнул. Он и шестеро других бросили свое занятие и, размахивая кольями и палками, двинулись по направлению к толпе. Послышались вопли, люди кинулись бежать, и я вместе с ними. Но в этом вязком песке я едва переставляла ноги. Сердце у меня колотилось, грудную клетку то и дело пронзала боль. Я остановилась и, согнувшись, пыталась отдышаться. Неужели все это происходит со мной?– думала я. – Зачем я тут? Я представила маленький зеленый автомобиль, который спокойно дожидаемся у обочины. Ничего не желала я так страстно, как забраться в свою машину, захлопнуть дверь, отгородиться от этого угрожающего мира ярости и насилия.