Антибард: московский роман - О'Шеннон Александр (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Возраст не умалил ее бойцовских качеств, и это роковым образом сказалось на ее существовании. Некоторое время многочисленные любовники пристраивали ее на теплые места, где не требовалось изнурять себя работой во имя процветания фирмы и к тому же неплохо платили. Во всех офисах она держалась до первого официального торжества с фуршетом и возлияниями, спокойно работая то менеджером, то секретаршей, и наливалась ядом. В коллегах ее бесило буквально все: костюмы и галстуки, дурацкие, по ее мнению, разговоры о клиентах, заказчиках, партнерах и прочем, само слово «команда», употребляемое со скромной гордостью, и — по достижении определенного статуса — всенепременное завсегдатайство в каком-нибудь суши-баре, клубе с фитнес-залом или заведении с чайными церемониями. Дочь своего отца, она любила не безумную Москву, но Русь с ее широкими полями и дремучими лесами, полными ягод и грибов, с убогими деревеньками вдоль дорог и разливающимся окрест всего этого благолепия колокольным звоном. В старину она молилась бы двоеперстно, прикармливала бы в своем тереме убогих, прятала бы в баньке страдников и попов-расстриг, стояла бы за устои, и в конце концов какой-нибудь упрямый фанатик вроде патриарха Никона упек бы ее в монастырь, где она, несломленная, умерла бы на соломе при родах, а внучка ее стала бы женой декабриста. Но наш век, век неофитов и буйства демократии, что в кубическом российском исчислении соответствует повальному распиздяйству, не дал ей испить чашу идейного мученичества.
На первом же фуршете, среди светящихся лиц сотрудников, между здравицами в честь руководства и взрывами алчного смеха, вызванного намеками на ожидаемые прибыли, вставала в жопу пьяная Алла и начинала свой спич словами: «Вот смотрю я на вас, уроды…» Далее следовало перечисление всего того негативного, чего много есть в менеджерах, секретаршах и генеральных директорах, добывающих хлеб насущный на просторах посткоммунистической России, но о чем говорить нет нужды, ибо и так все всё знают. Алла же, со свойственной ей страстью, говорила до тех пор, пока багровые от возмущения сослуживцы не пытались вывести ее прочь. В этот момент она наносила свой знаменитый прямой удар в челюсть, и начиналась тотальная свалка. Растрепанные женщины возмущенно кричали: «Распоясавшаяся хулиганка!» — а вскочившие мужчины, перемазанные салатами и облитые вином, изо всех сил старались вытолкать ее за дверь. Билась Алла как армянская царевна, которую свора янычар волокла в гарем турецкого султана. После этого, естественно, от ее услуг отказывались.
Между тем людей, стремившихся помочь ей с работой, становилось все меньше и меньше, главным образом потому, что она с трогательным постоянством рассказывала всем друзьям и знакомым о своих бранных подвигах, ожидая дружеского участия… Пока был жив отец, он время от времени подкидывал ей работенку в издательствах, связанную с оформлением открыток и детских книг, но с его смертью иссяк и этот источник дохода. Наконец она убедила какого-то славного и очень молодого человека, без памяти в нее влюбившегося, найти ей работу, обещав при этом и ему и себе соблюдать принятые нормы приличия. Но за день до формального собеседования случилось то, что я, со свойственной мне возвышенностью, назвал бы промыслом Неба, а Алла не иначе как гадством.
В ночном клубе, куда они на радостях заглянули со своим молодым другом, Алла честно пила только пиво. Оставив юношу в бильярдной, она пошла пописать. И там, в предбаннике туалета, ее ждала пренеприятнейшая встреча с одним из бывших коллег, с которым в свое время у нее произошла особенно безобразная сцена. То, что она назвала его при этом педиком писюнявым, ему было по барабану, но она выплеснула на его новый, трепетно купленный в самом настоящем бутике, а не на каком-нибудь засявканном вьетнамском рынке, пиджак за четыреста у.е. целую плошку кетчупа, сделав его пригодным разве что для походов в ближайший пункт приема стеклотары. Столкнувшись нос к носу, оба на мгновение оцепенели и скорее всего так и разошлись бы, не пообщавшись, но Алла сделала то, чего в подобных обстоятельствах делать никак не следовало, — она открыла рот. Меня она потом уверяла, что хотела только ласково с ним заговорить и даже извиниться за давешнее, как бы знаменуя этим начало новой жизни. Однако менеджер, сам до краев накачанный текилой, решил, что сейчас услышит ее дикий визг, которым она славилась не менее, чем своим хуком; воспоминания об испорченном костюме воспламенили его кровь, и он со всей силы дал ей в глаз. Алла молча съехала на пол, а менеджер, испугавшись содеянного, быстро покинул клуб.
Придя в себя, она тут же подскочила к зеркалу, но, как ни удивительно, следствием удара было только небольшое покраснение. Обрадовавшись этому, она еще некоторое время веселилась, а потом настояла, чтобы благодетель отправил ее на такси домой, так как ей, как хорошей девочке, нужно было выспаться к собеседованию. Утром глаз у нее не открылся и прикосновение к чему-то вздувшемуся, что было на его месте, вызвало у нее приступ жесточайшей мигрени. Она подошла к зеркалу и вторым глазом увидела огромный синяк, расползшийся чуть ли не на пол-лица. Вместо глаза была маленькая щелочка между лилово-черными слипшимися веками. И все это отчаянно болело. В каком-то столбняке она тщательно оделась, причесалась и поехала на собеседование. Секьюрити на вахте с особым вниманием проверили ее паспорт и даже позвонили по телефону с целью уточнить — ее ли в действительности ждут? Получив утвердительный ответ, они пропустили ее и долго смотрели вслед. Секретарша не удержалась и спросила: «Девушка, с вами все в порядке?» Тем не менее она впустила ее в кабинет. Там ее ждал человек, и как только она вошла, он машинально указал ей на стул. Она так и не услышала его голоса, потому что он только молча смотрел на нее, изумленно открыв рот. Алла сидела на стуле и тоже молчала. Потом она озабоченно встрепенулась и деловито спросила: «Ну, я пойду?» Человек молча кивнул. Алла встала и ушла. Вечером того же дня она послала своего молодого друга к такой-то матери…
Ее звонок мне был продиктован полным отсутствием денег и бременем долгов, которые выводили ее из состояния душевного равновесия. Она просила в долг двести долларов, и у меня как раз была такая сумма, но вдруг меня осенила великолепная идея еще раз воспользоваться ее беспомощным состоянием. Голосом негодяя я заявил, что дам ей двести баксов, если она сдаст мне за них квартиру на три месяца. Это предложение привело Аллу в сильнейшее негодование, и мне пришлось выслушать целый поток жалоб на маму, с которой невозможно жить, на скрягу-сестру, на каких-то совершенно незнакомых мне людей, якобы стремящихся использовать ее, и на сволочей-мужиков особенно. Я, однако, был тверд. Когда она наконец устала и замолчала, я потребовал, чтобы квартира была убрана. Поворчав еще немного, она согласилась. Так я переехал на «Каширскую».
Жить там, по нашей договоренности, мне остается еще месяца полтора, но я надеюсь, что, если посулю ей денег, она оставит меня еще на три месяца. Если, конечно, ее не доконала окончательно Изабелла Юрьевна. Несколько раз Алла приезжала по-дружески попиздить с чайком и тортиком и ревниво оглядывала свое жилище, видимо, ожидая увидеть развешанные повсюду бюстгальтеры и усеявшие пол презервативы. Но я даже пустые бутылки аккуратно отношу к мусоропроводу. Женщины пользуются моим гостеприимством не часто, я, во всяком случае, старательно избегаю затянувшихся отношений с появляющимися откуда ни возьмись зубными щетками, домашними туфлями и сохнущим в ванной бельем. Вот и Вера, голова которой покоится на моем плече, а рука — в руке, появится там, я надеюсь, один раз, не более. А впрочем, посмотрим.
Как пойдет, как пойдет…
Что-то я хотел у нее спросить…
— Вера, а у тебя дети есть?
— Я же тебе вчера рассказывала, — обиженно говорит Вера («Вот, еб твою мать, опять все забыл!»). — Ты у меня уже вчера спрашивал… У меня сын учится в десятом классе.
— Ах да, да!..
— Умный мальчик. Целыми днями сидит за компьютером. За уши не оттащишь. Скоро заканчивает школу. Надо будет нанимать репетиторов…
