Моя легендарная девушка - Гейл Майк (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Мне не часто доводилось радоваться по тому поводу, что я живу в столице. Сейчас был именно тот случай. В Ноттингеме, к сожалению, никаких круглосуточных магазинов нет и в помине. И совершенно зря. Универмаг «Севен-элевен» (он так называется, потому что работает 24 часа в сутки семь дней в неделю — ничего не скажешь, удачное названьице!) занимает почетное место в десятке лучших изобретений человеческой мысли. Конечно, лидируют аудиоплейер и автоответчик, но круглосуточный магазин не намного от них отстает.
Порывшись в груде одежды, которая заменяла мне подушку, я на ощупь обнаружил штаны, но мне еще нужна была какая-нибудь кофта. Я нашел только одну, способную защитить меня от переохлаждения, — грубой вязки свитер, который давным-давно связала мне бабушка. Это было в тот период, когда она вдруг, как сумасшедшая, увлеклась вязанием — она связала кукол для всех соседских ребятишек, шапочку с помпоном для отца и штаны Тому, который даже в десятилетнем возрасте имел достаточно мозгов в голове, чтобы понять: надеть вязаные штаны — нелепица, от которой потом всю жизнь не откреститься. Несмотря на холод, с носками я заморачиваться не стал, потому что не нашел в этой дурацкой куче ни одного. Так что я натянул свои красные башмаки на босу ногу, не дав себе труда их даже расшнуровать. В ушах эхом отозвался мамин голос: «Неудивительно, что у тебя ботинки разваливаются, если ты так с ними обращаешься».
Проигнорировав этот упрек, я вышел на улицу.
Тишина ночного Арчвея была обманчива. Если не обращать внимания на отдаленный шум уличного движения и на гудение мотора какого-нибудь заблудившегося такси или автобуса — перед вами тишайший уголок северного Лондона. Холод стоял зверский, и от этого я почувствовал себя еще более одиноко — кто высунет нос на улицу в такую холодную ночь? Ну, разве какой-нибудь маньяк, которому позарез понадобилось мороженое. У меня так замерзли щиколотки, как будто к ним приложили лед. На крыльце я остановился и понаблюдал, как поднимается к небесам и исчезает белый пар от моего дыхания. А потом шагнул в ночь.
На улице было пустынно. Гуляки из соседнего ирландского клуба уже часа два как мирно спали. Магазинчик на моей стороне Холловей-роуд был закрыт, но другой, тот, что за прачечной, работал, хотя, если быть точным, это был не магазинчик.
На вывеске значилось: «Закусочная мистера Билла». Жареной картошки у них не было, но была картошка фри, которая уныло дожидалась своего часа в морозилке.
Я шагал так быстро, что побил собственный рекорд и добрался до конца улицы за каких-то восемь минут и тринадцать секунд. В дверях бильярдной недалеко от перекрестка Холловей-роуд и Джанкшн-роуд обнималась какая-то парочка. Мужчине было около тридцати. Хотя надо сказать, что я совершенно не умею определять возраст человека, если ему больше восьми лет. Однажды я подумал, что одной из девушек Саймона пятнадцать, хотя ей на самом деле было двадцать пять. Я долго еще считал себя чертовски либеральным, потому что я так и не спросил ее, как она сдала выпускные, и не сказал Саймону прямо, что его посадят за связь с несовершеннолетней.
Я шел по Джанкшн-роуд мимо закусочной «Афина кебаб» и небольшого магазинчика напротив метро. Начинался дождь. В закусочной посетителей не было, но один из продавцов грозно посмотрел на меня из-за прилавка, не переставая рубить капусту. Почему-то эта сцена показалась мне уморительной, и я расхохотался, будто меня только что отпустили из психбольницы на поруки.
Когда я вошел в магазинчик, продавец никак на это не отреагировал и продолжал читать журнал, но мне показалось, он меня все-таки заметил. Саймон как-то работал на кассе в круглосуточном гараже на Ярвис-роуд. Он утверждал, что в ночные смены открыл в себе способность предсказывать цвет и модель машины, которая подъедет следующей на заправку перед гаражом. Чепуха, конечно, — так, тема для новой песни, — но я подумал, что, если сидеть одному и бодрствовать, когда весь мир спит, можно в себе и не такое обнаружить.
Я прошел мимо газетной стойки, где лежали утренние субботние номера «Сан» и «Миррор», прямиком к морозильной камере, открыл ее и вдохнул псевдоарктический воздух. Я мог бы по запаху сказать, что за продукты лежали в ней раньше, — я ощутил призрачный запах мороженого горошка, слабый потусторонний аромат подтаявшего торта «Алабама Фадж». Мне стало немного не по себе.
Выбор был невелик: клубничное, шоколадное, ванильное и «тутти-фрутти». Сначала мое внимание привлекло «тутти-фрутти», но я заподозрил, что в нем есть дыня, и оказался прав. К дыне я относился примерно так же, как к девушкам, которые сначала говорят, что будут любить меня вечно, а потом бросают. Безымянная пачка шоколадного мороженого в дальнем углу просто мечтала оказаться избранной, но ей не удалось меня соблазнить. Таким образом, оставалось ванильное. У ванильного мороженого незапятнанная репутация, как у Матери Терезы или Алана Титчмарша, и это пришлось очень кстати, потому что в тот момент я опять находился почти на грани и не вынес бы дальнейших разочарований.
На этот раз продавец в закусочной не обратил на меня своего стального взора — он прекратил кромсать капусту и теперь был занят беседой с коллегой, который нарезал кебаб. Милующаяся парочка пропала, на ее месте стоял старик со спутанными волосами (брюнет, вероятно), которые выбивались из-под светло-зеленой вязаной шапки. Даже при неверном свете ночных фонарей я разглядел, что его пальто все в пятнах, а карман оторван с мясом. Подойдя поближе (обойти его стороной я никак не мог), я почувствовал, что от него воняет.
«Сейчас он попросит у меня денег».
Однажды, на пике своей политической сознательности (через пять минут по приезду в университет), я поклялся всегда подавать нищим, пусть даже самую малость. Теперь же — точнее, с тех пор, как меня бросила Агги, — несмотря на свое обещание и острое чувство вины, я больше не чувствовал необходимости быть милосердным к тем, кто в нужде. И дело было не в том, что мои политические взгляды резко изменились, — просто я понял, что на самом деле мне плевать.
Я попытался изобразить стальной взгляд продавца из закусочной, но старик и не попытался со мной заговорить. Весь остаток пути я размышлял, почему же он ничего не попросил у меня, ведь ему явно очень нужны деньги. Эта мысль проводила меня до дверей, я вошел с ней в подъезд, поднялся в квартиру и с ней же лег в кровать — цель моего похода осталась лежать на телевизоре и тихонько подтаивать.
СУББОТА
11:06
Проснулся я резко. Потом полежал в постели — кажется, довольно долго, — стараясь вызвать в себе то чувство, какое бывает, когда только проснешься. Я крепко зажмурился, чтобы выдавить из зрачков все следы дневного света, но заснуть снова было уже невозможно. Тогда я притворился, что не могу шевельнуться, сосредоточился на этом, и вот уже через несколько мгновений малейшее движение казалось поступком, требующим определенной решимости.
Из мозга сочились свежевыжатые мысли, умоляя, чтобы к ним прислушались. Я отодвинул все соображения касательно нависшего надо мной отцовства подальше, на задворки сознания. «Может быть, вообще засунуть их в пакет, — подумал я, заставляя себя дышать медленнее. — Засуну в пакет и наклею сверху записку: не открывать — никогда. Над некоторыми вещами, в конце концов, лучше вообще не думать». Ни одна из оставшихся для обдумывания тем — все знакомы до боли — не заслуживала особого внимания, что было приятно, потому что утра, особенно субботние, не должны быть перегружены всякими размышлениями.
Проснуться утром на следующий день после того, как Агги меня бросила (а это было именно субботнее утро), было для меня чрезвычайно суровым испытанием. Немалую роль здесь играли омерзительный вкус во рту и пропахшая рвотой подушка. Мне снилось, что мы с Агги переплыли теплый тропический океан и улеглись на берегу острова, вроде того, что показывают в рекламе «Баунти». Я хорошо помнил, как солнце пригревало спину и шею, песок прилипал к ступням и как ветер холодил кожу там, где на ней оставались капельки воды. Все ощущения были такими реальными. И вдруг я проснулся. Легкий аромат сна еще наполнял все вокруг, пока из глубокого забытья я переходил к полному бодрствованию, но в течение этого короткого времени я испытал то самое чувство, какое, по-моему, испытывают те, кто говорит, что был на седьмом небе. И вдруг — БАМ! Бомба взорвалась, и ее осколки прошили меня насквозь. Агги со мной не было. Я был ей не нужен. Все кончено. Еще несколько недель после этого я каждый раз просыпался по одному и тому же сценарию: всепоглощающий восторг, который тут же сменялся удручающей пустотой реальной действительности. Постепенно мне все меньше и меньше времени требовалось, чтобы осознать, что Агги меня бросила, пока однажды я не проснулся в слезах. К тому времени, наверное, мое сознание наконец достучалось до моего сердца.
