Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя - Муравьева Ирина Лазаревна
– Хорошая женщина – Марья Антонна!
– Да что говорить? А хозяйка какая? Ну, стали опять, значит, жить все втроем. Она ни к кому не выходит, с гостями два слова промолвит и – шмыг к себе в комнату! Мужчин сторонилась, как словно чумных. И так вот пять лет! Ну, значит, решили: останется в девках. Такая судьба. А тут появился Захар наш Порфирьич. И стал к ним ходить. На нее не глядит. Стыдится, вестимо. Сам славный такой! На гитаре играет. Она говорит ему: «Я бы хотела, как вы, на гитаре играть. Научите». Ну, он ее начал учить. Научил. Потом говорит: «Жить без вас не могу. Решайте, мол, значит, судьбу мою горькую». Она сразу в слезы. «На мне, – говорит, – лежит одна смерть. Это я виновата. Я все говорила: «Давай повенчаемся!» Я это ему ведь сама предложила. Теперь как подумаю: ветер, метель, и лошадь в снегу коченеет, и он…» И прямо на грудь ему так и упала. Дрожит вся, бедняжка, колотит ее. А он ее обнял, к себе-то притиснул – и ну целовать! Очень сильно любил. «Я вас, – говорит, – никогда не обижу. Вы – радость души моей. Ангел-хранитель…» И свадьбу сыграли, хорошую свадьбу! Теперь вот шестая вчера родилась. А мальчик-то помер. На все божья воля…
Сидя поодаль в креслах и потягивая наливочку, Иван Петрович внимательно выслушал это рассказ и сразу ушел к себе. Писал почти целую ночь. Наутро допил всю бутылку, заснул. Во сне бормотал чье-то имя и всхлипывал. Проснулся уж в сумерках. Матушка заглянула к нему:
– Обедать-то будешь, Ванюша?
– Попозже.
Она покачала чепцом и ушла.
Иван Петрович взял отдельный чистый листок и написал: «Сочинения господина Ивана Петровича Белкина, человека весьма несчастливого и мизантропа». Потом зачеркнул это. Почесал пером в голове, в кудрявых своих волосах. Переправил на простую строчку: «Повести Ивана Петровича Белкина: Выстрел. Метель. Гробовщик. Станционный смотритель. Барышня-крестьянка».
Часы в большой столовой пробили семь. Иван Петрович с заднего крыльца вышел на двор, прошел на конюшню и отвязал молодого и резвого своего жеребца. Жеребец с испуганным восторгом посмотрел на него и негромко заржал. Иван Петрович потрепал его по скользкой спине и вдруг заметил, как сильно дрожат его пальцы.
– Должно: от наливки, – подумал он горько. – Ведь пью каждый день. Что с того? Помогает…
Ему почему-то стало казаться, что все, что он видит сейчас вокруг себя, он видит в последний раз, но это не пугало его, а, напротив, наполняло сердце какой-то блаженной и кроткою радостью. Он медленно, шагом выехал со двора. Полевая дорога, на которой он вскоре очутился, казалась бледно-фиолетовой в сгущающихся сумерках. А как хорошо, как свободно дышалось! Он поднял голову к небу, вся кровь отлила от его лица, по кудрям побежали холодные мурашки…
«Господи! – вдруг подумал Иван Петрович. – Ежели бы я не чувствовал Тебя, я бы и не любил так сильно…»
И тут же спросил сам себя:
«Кого я люблю?»
Княгиня Ахмакова в тяжелом сиреневом сарафане, в хрустальном ожерелье, под которым проступали две яркие красные родинки, с кудрявою черноволосой косой, как будто живая, была перед ним. Она шла по мокрой меже рядом с лошадью, держалась за повод. Иван Петрович опустил правую ладонь и медленно погладил ее по голове. Волосы были слегка влажными. Она подняла лицо, взглянула на него своими рассеянными бирюзовыми глазами и вдруг улыбнулась так просто, светло!
«Вот видишь? – сказал он. – Ведь все так и вышло, как я говорил. Что ж ты раньше не верила?»
Она виновато пожала плечами. И вдруг хлынул дождь. Он хлынул так яростно, бурно и громко, что сразу исчезло и поле, и лошадь, и лес вдалеке, и само даже небо. Осталась лишь темная эта вода. Иван Петрович начал шарить в темноте руками, пытаясь опять нащупать ее черноволосую голову, ее лоб, плечи, но под руками его были потоки. Он спрыгнул с лошади, ноги увязли в мягком, проваливающемся месиве, шагнул в черноту и споткнулся, упал. Упал в грязь лицом и остался лежать, а лошадь, почувствовав это, дыханьем, горячим и нежным, дышала над ним, не двигаясь с места, лишь переступая тихонько копытами.
Нашли его утром. Он был еще жив. На руках перенесли в дом, переодели во все сухое, уложили, укутали, как младенца, послали за лекарем. Лекарь приехал немедленно.
– У вашего сына удар, – сказал он печально. – Молитесь. Он молод. Быть может, подымется. Я не ручаюсь…
Маменька хотела упасть ему в ноги, Анисьюшка и девушки поддержали ее.
Иван Петрович Белкин скончался вечером на следующий день, так и не придя в сознание. Благодаря усилиям соседа и друга его покойного батюшки, переславшего рукопись Александру Сергеевичу Пушкину, все пять повестей были напечатаны под общим названием: «Повести покойного Ивана Петровича Белкина».
