Принц Вест-Эндский - Ислер Алан (бесплатные серии книг .txt) 📗
Так, в сущности, против воли я снова отправился во Флориду. Все прошло как по маслу. Я не забыл отвертку.
Мне стало одиноко без нее, без Контессы. Ах, скажете, но вы ее любили? Мне не хватало ее. И до сих пор не хватает.
Так что, как видите, еще задолго до того, как Липшиц и мадам Давидович, спиритически интерпретируя желание бедного покойного Синсхаймера, сняли меня с роли призрака и назначили могильщиком, кое-какое практическое знакомство с кладбищами у меня уже имелось. Тем не менее поначалу перемена роли казалась унижением. Я наивно рассматривал ее в социологическом плане. И король, и могильщик оба могут «пресмыкаться между небом и землей», но брюхо в глине — у могильщика, нечего и говорить. Кроме того, меня лишали возможности появиться на сцене в первом акте, а также длинных, великолепных речей призрака. Одну строку — «О ужас! Ужас! О великий ужас!» — признаюсь без ложной скромности, я подавал особенно эффектно; Синсхаймеру удалось извлечь из меня душераздирающее рыдание, голосовую дрожь, которая сотрясала сцену и заставляла смолкнуть наблюдателей за кулисами.
Но я проглотил обиду. Пока я выздоравливал, я все время думал о сцене на кладбище, пытался проникнуть в ее смысл, так сказать, «раскапывал» ее. И наконец нашел: если смотреть на пьесу с точки зрения могильщика — или можем назвать его гробокопателем, — пьеса преображается! Ибо могильщик и принц — две стороны одной медали. Я понял, как Шекспир к этому подводит: могильщик начал рыть могилы в тот день, когда родился Гамлет; череп, небрежно выброшенный из ямы одним, другой, подобрав, созерцает. Только после разговора на кладбище принц торжественно заявляет: «Я, Гамлет Датчанин». А потому, разве неправильно будет сказать, что именно могильщик помогает Гамлету обрести себя?
Когда я возвращался с прогулки, Гамбургер и Гермиона Перльмуттер как раз отправлялись погулять. Мы встретились на углу Бродвея. Она очень собственнически держала его под руку и смеялась чему-то, что он говорил ей на ухо. Чудно, чудно, чудно. (Берегись, Гамбургер.)
Я приподнял шляпу.
Когда Гамбургер увидел меня, веселость на его длинном лице сменилась унынием.
— Ты видел доску объявлений? — спросил он.
— Нет, а что?
— А ты погляди, — загадочно ответил он. — Поговорим позже. Попробуй найти Красного Карлика. Я поищу остальных.
Доска объявлений висит в вестибюле, рядом с пуленепробиваемым стеклом, за которым расположилась временная заместительница Сельмы. К доске была приколота следующая записка:
!!! НОВЫЕ ПРОБЫ !!!
ГАМЛЕТ
Уильяма Шекспира
Постановка НАУМА ЛИПШИЦА ПРОДЮСЕРЫ ЛИПШИЦ и ДАВИДОВИЧ
Пробуются артисты на следующие роли: Король Клавдий
Призрак Первый могильщик
Фортинбрас
Второй могильщик
Требуется также художник по костюмам
!!! ИЗВЕСТНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ ПРОСЯТ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ!!!
Очевидно, Липшиц сделал второй ход. Сокрушительный. Именно в тот момент, когда я пришел к новому пониманию роли могильщика, ее стержневого положения в пьесе, Липшиц выкинул меня из спектакля!
Но внимание мое привлек другой листок, соседствовавший с оплеухой Липшица. Это было стихотворение. Мой мучитель нанес еще один удар, возможно последний:
Когда впервые в небольшой шараде Я наводил охотника на дичь, Я полагал, что правосудья ради ; Ловцу добычу следует настичь.
Но я не прав и ныне сожалею, Что одолжил последнего глупца. Не впрок мои намеки дуралею. Волк хитроумен, и глупа овца.
Но и такому недоумку надо Последний шанс, я полагаю, дать. Попробуй-ка давай, настигни гада.
Знай, что скрывается лукавый тать В одном старинном датском замке На сцене и в объятьях жадной самки.
Я сорвал сонет. Вероятно, я вынужден буду кому-то открыться. Скорей всего, Гамбургеру.
Гамбургер меня сильно разочаровал. Он — в тенетах внезапной страсти, вытеснившей все остальные заботы. Дружба, например, бесцеремонно отодвинута в сторону; наше Дело, достойное по замыслу, если не по исполнению, — ему тоже предоставлено чахнуть. А ведь Гамбургер — основатель, это его благородный призыв к справедливости вовлек остальных, и меня в том числе, в обреченное предприятие.
Мы ненадолго встретились после обеда и обсудили положение. Наши силы растаяли. Сало Витковер уже приполз, скуля и хныкая, обратно к Липшицу и вновь был принят в труппу. Блум решил «бросить театр» и посвятить себя единственному занятию, где он компетентен: он приступает к осаде Манди Датнер, физиотерапевта, — он называл ее «Манкой Манди» — такое дело, если выгорит, будет стоить «всех огней Бродвея». Эмма Ротшильд отпущена к своим шахматам: она сказала, что качество ее игры снижается. Что до Красного Карлика, он на время выбыл из строя, «просыхает», по выражению доктора Коминса, которого я встретил, когда он выходил из комнаты Полякова. Коминс повесил на двери табличку «Не беспокоить» и сказал:
— Две бутылки водки за двадцать четыре часа. Какой-то идиот опять его втравил — он держался несколько лет. То, что его печень вообще действует, противоречит медицине. По крайней мере моей. Об этом стоило бы написать в журналы.
— Он оправится?
— Может быть, — весело ответил Коминс. — Если его раньше не заберет ФБР. Из-за двери доносился голос Красного Карлика, который мужественно распевал, стуча зубами, «Дубинушку».
— Ну, так какой теперь план? — спросил я Гамбургера.
— План? Ты серьезно, Корнер? План! — Затем, смягчившись: — Сейчас мы бессильны что-либо сделать, это ясно. Поговорим через несколько дней.
— Значит, ты готов согласиться с тем, что Липшиц нас вышвырнет? Гамбургер выпрямился во весь рост. (Но даже при этом оказался сантиметров на восемь ниже меня.)
— Как ни больно, должен напомнить тебе, Корнер, что меня никто не вышвыривал. Я сам ушел. — Он взглянул на свои часы. — Прошу извинить, но у меня другие планы на вечер.
— Но полчаса ты можешь мне уделить? Это личное дело…
— К сожалению, нет. — Как выяснилось, в кинотеатре «Талия» показывали его любимый фильм — и так уж совпало, что любимый Гермионой Перльмуттер,
— «Les liaisons dangereuses» (Опасные связи (франц.)). Он должен спешить — нельзя заставлять даму ждать.
— Хочешь к нам присоединиться? — неубедительно добавил он.
— Так завтра? — сказал я. — Мне нужен твой совет.
Увы, нет. Ханна, Гермиона — то есть миссис Перльмуттер — любезно пригласила его на выходные к своей дочери «в ее имение в Хамптон-Бейс». В восемь утра за ними приедет лимузин. Этой осенью, как ему дали понять, листва совершенно несравненная. О дочери, кстати, я, возможно, слышал — знаменитая неофеминистка Люсиль Моргенбессер. Нет? Жаль. Ее первая книга «Рас-членяя Фрейда: к психологии феминизма» произвела в прошлом году сенсацию, была включена в список клуба «Книги месяца». Ее вторая, выпущенная всего неделю назад, уже в списке бестселлеров «Тайме»: «Лесбос и Иудея: полярность обязательств». Люсиль Моргенбессер, сказал он, явно пошла в мать.
— Гермиона Перльмуттер — лесбиянка?
— Разумеется нет, — холодно ответил Гамбургер. — Что еще за бред? В смысле писательском. — Правда, Перльмуттер не публиковала своих произведений. Нет, погрузиться в «грязную коммерческую канаву» — ниже ее достоинства. Но она многие годы писала пьесы, стихотворения, рассказы, «настоящий клад в сундуке, настоящая сокровищница». Гамбургер был горд тем, что она познакомила его с некоторыми своими произведениями, и надеялся убедить ее кое-что показать мне: как человек старой выучки (подобно ему), человек, иными словами, восприимчивый к литературе, я способен оценить ее талант. А сейчас он должен бежать.
Тут я бросил нечто постыдное ему вдогонку. Виной тому было, конечно, мое огорчение, но меня это не оправдывает.
— Блуму не удалось сорвать этот банк, — сказал я. — А у него в кармане брюк был припрятан туз. Так, может, у тебя — джокер?
Он медленно повернулся ко мне.
— Твой намек относительно меня я предпочитаю забыть, — сказал он. — Мы старые друзья. Но ты оскорбил даму. Этого я не могу ни забыть, ни оставить без внимания. Ханна, Гермиона, миссис Перльмуттер — женщина незапятнанной чести и безупречной добродетели. Я думаю, ты хочешь извиниться. Я прав? Он был прав. Я извинился.
