Самая нужная книга для чтения в метро. Третья линия (сборник) - Егоров Александр Альбертович

— Александр Евгеньевич! — Приглушенный дверью шепот не предвещал ничего хорошего.

Татьяна молча кивнула в сторону реанимации. Темнов кивнул в ответ, и они поспешили к пациентке.

— Давление минуту назад почти до нуля упало, — усугубила его подозрения Людмила. — Пульсоксиметр, как раненый, визжал… Сейчас вроде повысилось… — неуверенно заключила она, указав на мерцающую шкалу.

Ослабленный, но все еще ритмичный пульс отчетливо определялся на бледных запястьях. Дыхательные шумы добросовестно работающего аппарата прослушивались над всей поверхностью легких. Но ширина зрачков достигла максимально возможного предела, заняв всю сетчатку. Глазные рефлексы не определялись.

Александр осторожно повертел голову пациентки с боку на бок, хмуро следя за послушными маршруту движения кружками зрачков.

— Охлажденный физраствор есть?

— Откуда? Только комнатной температуры, — пожала широкими плечами Татьяна. — Зачем он нам…

— Хорошо. — Впрочем, сейчас подобные нюансы не имели значения. — Света, спусти воду и набери похолоднее. Стакан, не больше.

Взяв десятикубовый шприц, он набрал из поднесенной санитаркой кружки прохладную жидкость и, нацепив на кончик шприца короткий пластиковый катетер, медленно ввел воду в левое ухо девушки. Трижды повторив процедуру, он неспешно проделал ту же манипуляцию с правым.

— Ясно, — выдохнув, распрямился Темнов. — Приготовьте адреналин. На всякий пожарный. Вентиляция в прежнем режиме.

Безутешный отец смертницы вновь ждал его на выходе из отделения.

— Доктор!

— Я же вас попросил не торчать у дверей… — Александр осекся.

— Это очень важно, доктор! Выслушайте меня! Умоляю! — Они уже дошли до дверей кабинета. На этот раз врач вошел первым.

— Я не решался вам это сказать, доктор… Понимаете… — Он так и остался стоять посреди небольшой комнатушки, возвышаясь над сидящим на диване Темновым. — Мы, то есть наша семья — люди верующие. Христиане… — Он запнулся, не то от волнения, не то в ожидании реакции слушателя.

Но реаниматолог молча созерцал участок стены за его спиной. Усталое хмурое лицо не выдавало никаких эмоций.

— И для нас — христиан — самоубийство является тяжким, смертным грехом. — Он снова запнулся, но, желая побыстрее облечь в слова рвущуюся наружу истерию, выдохнул: — Самоубийца не попадает в рай.

Их взгляды встретились, и Темнов заметил, что отчаяние застывшей маской прилипло к лицу собеседника.

— Для нас это очень важно, доктор! — Дребезжащий голос отца повышенными интонациями апеллировал к вниманию врача. — Очень!

— Чего вы от меня хотите? — Неприятное предчувствие липкой волной поднималось из глубин уставшего сознания.

— Я… Вы должны понять нас, доктор! — Отступив, он споткнулся о стул и фактически повалился на обтянутую синтетикой поверхность. — О, господи!..

— У меня нет времени! — Александр начинал сердиться. Ночная суицидница и ее родня съедали слишком много энергии.

— Да-да, конечно! Вы ведь должны лечить… — Внезапно, словно устав имитировать сломленного горем бедолагу, он наклонился вперед и, уперев побледневшие кулаки в колени, четко спросил: — А смысл? Только правду, доктор… В проводимом вами лечении есть смысл?

Выбитый из образа столь резкой сменой настроения собеседника, реаниматолог пару секунд с растерянным недоумением смотрел в приблизившееся меловое лицо.

— Я просто выполняю свой долг… — Чеканя каждое слово, он пытался удержать дискуссию в рамках стандартной для отношений «врач — пациент» фабулы.

— Мы уважаем ваш выбор. Четкое следование принципам избранной профессии — похвальное действие. — Мужчина, казалось, немного успокоился и уже мог связно излагать свою позицию. — Но, думаю, вы не станете возражать, что наш — мой и моей жены — родительский долг — все же неизмеримо выше навязанных обществом обязательств.

— Я вас понимаю. — Темнов зафиксировал взгляд на вспотевшей переносице родителя. — Но, думаю, и вы понимаете, что исполнить вашу просьбу я не могу.

Мужчина кивнул с усталой обреченностью.

— Да, конечно, доктор. Мы не вправе требовать… — Словно окрыленный новой идеей, он внезапно поднял вспыхнувший внутренним светом взгляд на врача. — Но проинформировать вас мы обязаны… Мы не можем просто сидеть и смотреть, как наша девочка умирает. Уходит в преисподнюю.

Александра передернуло. Последнее слово прозвучало настолько зловеще, что его темная образность, казалось, выплеснулась в тесное пространство кабинета.

— Всегда есть надежда… — Его едва не стошнило. Спасло лишь отсутствие содержимого в желудке — на дежурствах он часто устраивал себе «разгрузочные» дни, сутки воздерживаясь от любой пищи и потребляя жидкость лишь в минимальных количествах. — Я не могу с уверенностью сказать, что…

— Но ведь она уже умирала?! — Самообладание вновь изменило ему, и он почти сорвался на крик. — Там, в лифте! Я ведь все понял!.. Еще тогда!.. Вы ведь уже один раз вернули ее!.. Не дали ей уйти!..

И, прежде чем Темнов сообразил, было ли последнее восклицание порицанием, отец смертницы упал перед ним на колени и, схватив за руку, припал сухими горячими губами к тыльной стороне ладони.

— Спасибо! Спасибо, доктор!.. За то, что не дали моей девочке попасть во власть дьявола… Спасибо вам…

Александр почти испуганно отдернул руку. Он чувствовал, что ситуация начинает «засасывать» его, и — боялся. Испытывал страх перед возможностью неизвестных доселе поведенческих реакций, которых он, разменяв четвертый десяток, раньше не знал и знать не желал, предпочитая оставаться если и не совсем конформистом, то, во всяком случае, не разрушителем устоявшихся поведенческих схем. «Так проще…» — внутренне озвучил он оправдательную мотивацию. Но тошнота лишь усилилась.

— А если она еще раз умрет?! — Пронзительный взгляд слезящихся глаз отца буравил нахмурившееся лицо реаниматолога. — И вы не успеете ее вернуть?! Что тогда?!

Спохватившись, что его реплика может быть расценена как обвинение, он поднял руки к лицу и обессиленно пробормотал: — Нет, нет! Только не это!..

— Я ничем не могу вам помочь! — четко выговаривая каждое слово, заявил Темнов. — Я — врач. И я буду спасать пациентку до тех пор, пока есть хоть малейшая надежда на благополучный исход… А надежда есть всегда, — преодолев комок в горле, повторил он банальную сентенцию.

— Не поймите меня неправильно, доктор! Я нив коем случае не собираюсь перекладывать на вас грехи своей семьи. И тем более принуждать вас к нарушению закона… — Он горько усмехнулся, еще раз давая понять, что Закон Божий в его шкале ценностей стоит неизмеримо выше законов мирских. — Единственное, о чем я прошу… Я все сделаю сам, доктор! — выдохнул он в покрасневшие глаза врача.

— Ну и как вы себе это представляете? — Сжавшиеся скулы Александра выдавали готовность рассердиться. — Вы самовольно проникнете в отделение, вот так запросто подойдете к телу дочери и отключите дыхательный аппарат, или воткнете нож ей в сердце, или е…

— Нет! Нет! — Его крик наверняка был слышен по всему кардиологическому отделению.

— Вы не можете говорить так! Не имеете права! — Но последний возглас прозвучал скорее криком о помощи, чем порицанием.

— А вы имеете?! Вы, отец, прикрываясь дикими, на мой взгляд, аргументами, предлагаете мне, лечащему врачу вашей дочери, стать соучастником ее убийства. Да кто вы такой, чтобы принимать подобные решения, да еще и вовлекать в них других?!

— Я — отец… — Похоже, для себя он уже нашел ответ на этот вопрос. — И мною движет лишь стремление избавить дочь от кары за невольный грех…

— Все! — Теперь по коридору разнесся гневный возглас врача. — Уходите! — Он встал и, почти оттолкнув подавшегося вперед собеседника, отпер дверь. — Надеюсь, ваша супруга настроена не столь радикально…

Отец медлил, пересохшие губы едва шевелились, пытаясь озвучить рвущуюся наружу боль. Изначально обреченный на тупиковый исход диалог с доктором лишь укрепил его в необходимости самостоятельных действий.