Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр (книги регистрация онлайн txt) 📗
– Смотрите! – крикнул один из красноармейцев, смеясь и указывая на луг.
По нему, подняв над головой шашку, бежала молодая женщина в сером платье. Длинные светлые волосы ее трепало позади ветром, большие груди бились под платьем. Егор узнал сноху, Любашу, и кинулся навстречу.
– Уйди-и! Зарублю! – взвизгнула Любаша, когда он подлетел к ней, и рубанула шашкой.
Егор еле уклонился. Со свистом рассек воздух клинок над его ухом. Не дал ей Анохин снова вскинуть шашку, обхватил Любашу, выкрутил руку, вырвал клинок. Она царапалась, визжала, кричала Маркелину:
– Изверг! Кровопийца!
Егор зажал ей ладонью рот.Она укусила его. Отдернул руку, но не выпустил ее, успокаивал, говорил вполголоса:
– Любаша, милая, о сыне подумай… Любаша, молоко пропадет… Угомонись… Все хорошо. Все хорошо будет. Отпустят сейчас Николая… Угомонись…
Успокаивал и тянул подальше от двора Гольцова, от смеющихся красноармейцев. Больше всего боялся, что вспылит Маркелин, и черт знает что может сделать. Успокоил малость, проводил до конца Хутора.
– Иди к матери, пусть поскорей Чернавку продает… А так ты и себя и Николая загубишь. Беги домой, и быстрей, быстрей… Времени почти не осталось…
Шашку он отобрал у снохи. Сам Бог прислал ему ее. Осталось улучить момент и снести голову Чиркуну. А там будь что будет. Все равно жизнь пропала.
– Это твоя шашка? – спросил Маркелин, когда Егор вернулся к сараю.
– Моя…
– Та, что Тухачевский подарил? Дай-ка взглянуть, – протянул он руку.
Анохин нехотя отдал ему шашку. Маркелин про себя прочитал надпись, покрутил клинок в руке, помахал в воздухе, одобрил:
– Хорошая игрушка.
К нему, запыхавшись, подбежала молодая полногрудая женщина в сером грязном платке, протянула деньги, выдохнула:
– Сергей Жариков!
– Выпустите Жарикова! – приказал Маркелин. Шашку он не вернул Егору, а Анохин не решался попросить ее. Вернет сам.
Люди несли деньги, забирали мужей, сыновей. Приходили одни бабы, только Акима Поликашина сын выручил, рослый мрачный сорокалетний мужик.
Маркелин принимал деньги с таким видом, будто делал великую милость крестьянам, уступал им, благодаря своему мягкому сердцу, мол, другой бы на его месте поступил жестко. Большинство баб кланялось ему, благодарило.
Егор поглядывал на луг в сторону Угла: матери не видать. Стало покалывать в груди, лихорадочно мелькнуло в голове: тронет брата, вырву шашку, рубану.
Набил карманы деньгами Маркелин, посмотрел на луг – не видно никого, глянул на часы:
– Час минул… Сколько там осталось? – спросил у мордастого красноармейца, выпускавшего крестьян из сарая.
– Шестеро.
– Выводи их сюда.
Понуро вышли мужики. Николай тоже головы не поднимал.
– Не хотят выкупать вас родственники! – насмешливо обратился к ним Маркелин. – Не нужны им заговорщики и бунтовщики. И Советской власти не нужны бунтовщики! Значит, быть расстрелу… Взять его, – указал Маркелин на Митька Павлушина.
Мордастый и еще один красноармеец ухватили за руки Павлушина, потащили к омету.
– Первое отделение, стройся! – выкрикнул Mapголин.
Была надежда, что он, как и в прошлый раз, зимой, «шуткует». Думал, наверное, об этом и Митек Павлушин. Страха он не выказывал, хотя лицо побелело малость и покрылось потом.
– Отделение! – поднял руку Маркелин. – По врагу народа и революции – пли!
Хлестнул залп. Лопнула рубаха на груди у Митька в нескольких местах. Он резко качнулся к омету, словно его сильно толкнули в грудь, и стал сползать вниз, шурша сеном.
Маркелин повернулся к оставшимся крестьянам.
– Даю вам еще десять минут! Не будет денег, будете расстреляны все!
Не успели запереть за ними дверь, как из-за угла сарая вывернулась старуха, Митькова мать. Она хрипела, старые ноги вихлялись, но лицо радостное. Деньги зажаты в кулаке.
– Вот… Дал кум… Митенька… Митенька Павлушин.
– Шевелиться надо было… Час давно прошел, – буркнул Маркелин и кивнул в сторону омета.
Старуха перестала дышать, икнула громко и, не отрывая взгляда от лежащего на боку сына, двинулась к нему, путаясь непослушными ногами в высокой траве, подошла, встала на колени, тронула за плечо и громко прошептала в тишине:
– Сынок, я принесла! Кум дал… Вот они, – раскрыла ладонь, и скомканные деньги упали на солому, застилавшую землю.
Егор отвернулся и увидел мать. Она, спотыкаясь, чуть ли не бегом вела на поводу Чернавку: не взял, значит, Чистяков. А возьмет ли Маркелин? Ведь ему деньги нужны, а не лошадь… Наперерез матери от Ольги Николаевны неспешно трюхал на коне, прижимая к груди четверть самогона, красноармеец. Посреди луга он почему-то остановился, глядя пристально в сторону Угла. То, что его заинтересовало, не видно было отсюда за избами и садами. Красноармеец крикнул что-то, выронил четверть. Слышно было, как она сыто и громко крякнула, разбилась. Красноармеец натянул поводья, круто разворачивая своего коня, хлестнул его и поскакал к церкви, крича на ходу: «– а-анда-а-а!»
Маркелин понял, что крикнул боец, кинул шашку Егору, заорал:
– По коням!
И бросился к своему белому коню. Легко, ловко взлетел в седло. Красноармейцы суетились возле коней, взнуздывали. Кучер тачанки кинулся к лошади, запрягать. В это время из проулка выскочили наметом всадники с обнаженными клинками. Они, пригнувшись к седлам, неслись сюда, поднимая пыль. Пешие красноармейцы во главе с Пудяковым затрещали торопливо из винтовок. Пулеметчик вскочил в тачанку, стоявшую боком к летевшим мимо матери Егора всадникам, пытался повернуть пулемет, но понял, что не успеет, слетел вниз и помчался за избу вслед за Пудяковым и Мишкой Чиркуновым. А конные во главе с Маркелиным удирали мимо церкви. Топот коней, крик – «Ура-а!» – приближались. Скрылась в пыли мать. Егор кинулся к сараю, приоткрыл дверь, нырнул в него, к пленникам.
– Что там? – спросили у него тревожно.
– Банда.
– Слава те Господи, – перекрестился Николай. – Услышал наши молитвы…
Хлопали выстрелы; конский топот, вскрики доносились, потом распахнулась дверь, закричал весело молодой парень в серой, в клеточку, рубахе:
– Выходи! Свобода!.. Степаныч вам кланяется.
Егор знал, что Степанычем звали Антонова. Но он далековато, под Кирсановом. Правда, в Уварове, говорят, не раз бывал. Но как сюда попал?
Мать встретила Егора и Николая у двери, рыдая, обняла, вцепилась в обоих сразу, приговаривала только одно слово сквозь слезы:
– Сыночки… Сыночки…
Двор Гольцова заполнялся людьми, всадниками. Появились бабы, мужики, сидевшие по домам при Маркелине. Одного за другим приводили пойманных красноармейцев. Приволокли связанного Пудякова, мордастого красноармейца. Егор выискивал глазами Мишку. Где он? Поймали ли его? Нигде не видно. Анохин подскочил к Пудякову, схватил за грудки, встряхнул, крикнул в его испуганное лицо?
– Где Чиркунов?
– Удрал…
– Куда?
– Туда… за избу, – показал Пудяков.
Егор кинулся за избу Гольцова с шашкой в руке. Там пусто, никого не видно. Куда бежать, где искать, непонятно? Может, он успел к речке сбежать, в кусты спрятаться. Не уйдет, никуда не уйдет! Егор постоял, постоял и понуро поплелся к людям, к матери.
Вернулись всадники, преследовавшие Маркелина.
– Антонов! Антонов! – прогудело в толпе коротко.
Подскакал, спрыгнул первым худощавый чисто выбритый рябоватый всадник, спрыгнул с коня, чуть присев, согнув ноги в коленях. Брюки его с внутренней стороны штанин обшиты коричневой кожей, чтоб не протирались о бока коня. Улыбнулся крестьянам, глядевшим на него, хотел что-то сказать. Но тут мать Егора кинулась к нему, упала на колени с воплем:
– Заступник ты наш! – поклонилась до земли, подняла голову в черном платке к небу, перекрестила Антонова: – Господи, храни вечно… – и не выдержала, зарыдала опять, стоя на коленях и раскачиваясь.
Антонов не ожидал такого, растерялся, наклонился над матерью, приговаривая:
– Мамаша, мамаша!
