Клуб бессмертных - Лорченков Владимир Владимирович (лучшие книги TXT, FB2) 📗
Разумеется, они меня не слышали. Нас никогда не слышат – за исключением тех случаев, когда мы просто жужжим. Тогда нас пытаются прихлопнуть полотенцем.
– Две ножки нужны ей, – покусывал травинку Аристотель, – по бокам, чтобы иметь опору. Две спереди, чтобы она не заваливалась вперед. И две сзади, чтобы не опрокидываться. Итого… шесть.
Го-ссс-поди, ну и что с того, что он оказался прав?!
Пандора:
У меня есть орден. Настоящий. Орден Штефана Великого. Я, стало быть, орденоносец. И, конечно, вручал мне орден не сам Штефан Великий. Он, к сожалению, на момент получения мной ордена давно уже умер. Поэтому награду к моему пиджаку приколол первый президент Молдавии, Мирча Снегур.
Наша семья из Дубоссар. Этот городок на Днестре в 1992 году был маленьким плацдармом. Дубоссарский плацдарм. Звучит.
И сама я, и мой муж были сторонниками объединения Молдавии с Румынией. Знай об этом румыны, они бы призадумались. Но румыны продолжали есть свой отвратительный фасолевый суп в ресторанах, пить одну «колу» и пятьдесят грамм коньяка за вечер в баре, ходить на футбол, влюбляться, курить, посещать театры, читать книги, отбивать чужих жен, заканчивать школы и поступать в институты…
В общем, они делали все то, чем занимается остальная часть человечества, особо не задумываясь, зачем они это делают. Даже не подозревая, что где-то в Дубоссарах я и мой муж Анатолий стали партизанами. Почему партизанами, неясно даже нам по сию пору. Мы не пускали поездов под откос и не стреляли в людей.
Все, что мы делали, – агитировали людей за объединение с Румынией. Я до сих пор не вижу в этом ничего плохого. Мы носили брошюры и агитационные материалы по домам горожан и не любили казаков. Я их до сих пор не люблю. Их вообще мало кто любит, даже сами приднестровцы. Приезжие казаки, увешанные дедовскими орденами и вооруженные «калашниковыми» и шашками, выточенными из рессор, отбирали у народа вино. Видимо, во имя равновесия правобережные комбатанты также отбирали вино у народа, и потому их не любили так же, как и казаков. Но во всяком случае, комбатанты были родом из Молдавии и, следовательно, имели на наше вино хоть какое-то право. В общем, в Дубоссарах в 1992 году, когда в Молдавии разразилась гражданская война, было довольно страшно.
Иногда я вспоминаю ту короткую и странную войну, пытаясь понять, на что она похожа. Нет, конечно, ничего общего с войнами между Арменией и Азербайджаном, Абхазией и Грузией у нашей войны не было. У нас не было национальных столкновений, мы исповедуем одну религию, и первыми погибшими приднестровцами стали молдаване, а первым убитым молдавским полицейским – русский. Да, кто-то, как мы с мужем, например, были сторонниками объединения с Румынией (и остаемся ими до сих пор), а кто-то, наши соседи к примеру, хотели объединения с Россией. В любом случае это не повод для той странной необъяснимой резни, которая произошла в 1992 году. Причину я вижу только в одном.
На всех нас напало безумие.
Я все чаще склоняюсь к мысли, что это все из-за ящика. Так и быть, расскажу. Анатолий приехал в Дубоссары в 1984 году. У него не было кисти левой руки и голова поседела. Он служил в Афганистане. Я ждала его с ребенком: перед тем как уйти в армию, он женился на мне. Анатолий, слава Богу, не мучился после войны: ему никогда не снились горы и нападения на караваны. К счастью, он не запил. Я до сих пор помню те семь дней, что мы провели в постели после его возвращения. Мы выходили только в туалет и на кухню – поесть. Единственное, что он сказал мне о войне:
– Сувениров я не привез. Это дурная примета, что-то брать с собой. Возьмешь вещь – потом обязательно убьют. Вот я и не брал.
А небольшой зеленый ящик, который он, по его признанию, сколотил в редкие минуты отдыха, Анатолий положил в подвале за бочкой с вином. И велел:
– Никогда, слышишь, никогда не трогай это!!!
Я и не трогала. Леонида – то есть я – всегда понимала своего мужчину с первого слова. Мне было достаточно того, что он, Анатолий, рядом. Лежит в одной кровати со мной, ест со мной, берет меня, оплодотворяет меня, растит моих и его детей. Я его любила.
Итак, во время войны в Приднестровье мы с мужем агитировали за унионизм. Я до сих пор уверена в своей правоте. Молдавия никогда не могла существовать как отдельная страна. А раз русские ушли, сам Бог велел нам воссоединиться с Румынией. Признаюсь, мы были несколько фанатичны. Живи мы несколькими столетиями раньше, нас как первоклассных фанатиков подобрал бы сам неистовый Лютер.
Что, ящик? Ах, да. Первый раз мне захотелось увидеть, что там, в 1989 году. Я прокралась в подвал ночью, когда Анатолий спал, и даже вытащила сундучок из-за бочки. Но что-то мне помешало его открыть. Мне показалось, что в ящике – что-то теплое и пульсирующее. Мне стало страшно, и я вернулась. Анатолий спал.
Он всегда хорошо спал. Даже когда в наш дом бросили гранату. Когда это было? Осенью 1992 года. Война закончилась, и в наш дом бросил гранату один беспартийный не определившийся в пристрастиях односельчанин. Исключительно по личным мотивам – как-то мы не одолжили ему вина. Это, естественно, не осталось без внимания властей. Нам дали квартиру в Кишиневе, правда, в малосемейке, но не под открытым же небом спать.
Как я уже говорила, Анатолий так и не запил, в отличие от многих других ребят, которые вернулись с ним и после него из Афганистана. Были, конечно, еще и другие, кто не пил, – но это только потому, что их привозили мертвыми. А мой Анатолий, слава Богу, остался жив, пусть и без левой кисти.
Второй раз я спустилась в подвал осенью 1991 года. И не сумев перебороть себя, открыла ящик. Он был полон сушеных фиг. Конечно, это были не фиги, но так мне сначала показалось. Я вынула одну, поднесла поближе к свече, и меня стошнило.
Я держала сморщенное человеческое ухо.
Позже мне рассказали, что многие наши ребята в Афганистане, обезумев от жары и войны, отрезали на память уши убитых врагов. Я не осуждаю Анатолия за это. Но в 1992 году запретила ему брать в руки оружие: по моему мнению, в нашем доме было достаточно отрезанных человеческих ушей. Так я ему и сказала. А до тех пор целый год ничем не показывала мужу, что видела его страшную коллекцию.
Да, я боролась за право моей страны воссоединиться с нашей исторической родиной, Румынией, но делала это исключительно мирными средствами. Может быть, именно поэтому гранату в нас бросили не те, кто воевал на стороне Тирасполя, а несчастный пьяница, мстивший за банку вина.
Так или иначе, а ровно через год после того, как я открыла мужнин ящик, в Молдавии началась гражданская война. Недавно мне снилось, будто я стою на вершине какой-то горы и обнаженные, смеющиеся люди говорят мне, будто я начала войну.
Будто бы в ящике, который я открыла, было спрятано безумие войны…
Что ж. Когда мы перебрались в Кишинев, о нашей семье написали в газетах. Меня пригласили в президентский дворец. На каком-то торжественном мероприятии президент Мирча Снегур вручил мне орден Штефана Великого. Очень внушительная железка. Однако с тех пор находить каждое утро под подушкой червонец или хотя бы орден (чтобы потом продать) мы не стали. И году к 99-му Анатолий поехал на заработки в Москву.
Потом мне вновь приснился ящик с отрезанными ушами (мы с мужем оставили его в Дубоссарах). А затем – опять какие-то люди на горе. Самый огромный среди них сказал мне:
– Пандора, не горюй! Ибо на твою землю по твоей вине опустилось безумие, но скоро явится герой, который искупит эту и многие другие человеческие вины. Твой грех будет смыт.
Я очень удивилась, потому что меня с рождения зовут Леонида, а не какая-то Пандора. Ужасно глупый сон. Все знают, кто начал эту войну. Русские и наши дураки из Кишинева, которые не смогли с русскими договориться. Потом я проснулась и пошла на кухню. Она была совсем серой: утро еще не наступило. К сожалению, мне больше нечего рассказать о моей с Анатолием совместной жизни. В России он женился. Мне сказали об этом молдавские рабочие, которые трудились с ним на одной стройке. Я позвонила туда, где он работал, и мне сказали: да, он действительно женился. И дали его новый телефон в Москве. Я позвонила, и женский голос ответил: – Анатолий? Да, дома.
