Лента Mru - Смирнов Алексей Константинович (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— А Слово — оно заслужило уважение своими акустическими свойствами. Зрение в нашей стране не было востребовано. Это в Европе тесно, там только и смотри, как бы не отдавить кому-нибудь лихтенштейн. А у нас места много, все на виду: вон Церква пригорюнилась, вон пиво привезли, а вон Мамай идет. Другое дело — во всем увиденном разобраться. Приходится ждать устного Слова от умного человека. Потому что все накроется медным тазом тысячу раз, пока Ваня Федоров запустит свой станок… Слух — он и ночью не подкачает, когда глаза спят. Все будет слышно: и как в дверь постучат, и как гром грянет. А если уж слух не поможет, то и зрение не спасет, вся надежда на жареного петуха.
Наждак, в сотый раз слушая наскучившую филиппику, в сотый же раз извинился перед Верой за зрительное унижение:
— Наверно, все это притянуто за уши, — он деликатно усмехнулся в кулак, радуясь каламбуру. — Но если что-то торчит, то и притянуть не грех, правильно?
— В России главное — неопределенность, — назидательно заметила Вера Светова. — Поэтому нам нечего бояться. Где что-то сложилось и вошло в привычку, там можно разрушить. А где ни то, ни се — там трудно.
— Все это здорово, — нетерпеливо сказал Наждак, видя, что вот-вот разгорится многолетний спор о том, что же все-таки главнее: неопределенность или слуховое восприятие. — По-моему, старшой, нам пора продвигаться. Чутье подсказывает, что нужно пробраться вон в тот камин, — он кивнул в сторону вертикального углубления, основание которого круто забирало вверх и тонуло в темноте. — Обходняками гуляют зеваки, простому люду не с руки прятаться по щелям…
— А вот и проверим, — на ладони Голлюбики лежал маленький пеленгатор. — Сейчас увидим, на что годится твое чутье против наших глаз и ушей.
Пеленгатор проявил полную солидарность с обонянием Наждака. Он взахлеб замигал, зовя отряд выдвинуться в направлении камина.
— Что ж, — Ярослав не стал спорить. — Если так, то мы пойдем в этот камин. Надо было клоуна взять с собой, как языка…
— Какого языка? — вскинулась Вера. — У тебя ум за разум заходит?
— А что? — пожал плечами Голлюбика. — Клоун и так сплошной язык…
— Пойдемте скорее, — попросила светофорова. — Это пещера действует. В пещерах люди быстро сходят с ума.
— Больно рано она действует, — удивился Наждак. — Не успели войти, а уже началось.
Он подул на озябшие пальцы, похрустел ими для физкультурного нагревания, подхватил сумку и пошел к углублению. Голлюбика тоже взял свою кладь. «Брось ракетки, — посоветовала Вера. — На что они? Пан или пропал». Лучи фонарей скрестились, образуя светонасыщенный символ — покинутый, но не сдающийся в окружении враждебной тьмы. Осторожно ступая, словно первые астронавты на луне, или, поднимай выше, на совсем неизвестной планете, путешественники приблизились к разлому. Лампочка перестала мигать и светила ровным, алым огнем. Наждак, очутившийся сзади, оглянулся и напоследок раздул ноздри: запахов не прибавилось. Вера Светова привычно прищурилась: никого. Ярослав Голлюбика прислушался: было тихо, как никогда не бывает при солнечном свете.
— Будем протискиваться, — объявил Ярослав.
Камин оказался узким и вел глубоко; в глаза путникам сыпался мелкий порошок, скала сжималась и обнимала; каменный пол взмывал вверх прихотливым рогом. Озноб исчез, идущим сделалось жарко.
— Я чувствую, — прошептал Наждак. — Здесь побывали люди.
— Надеюсь, — глухо молвил Голлюбика и остановился, чтобы лучше осветить дорогу. Оставалось немного; старший отряда боялся, что крутая тропинка завершится обрывом. Вера Светова отвела Ярослава, нашарила камешек и метнула вперед; тот вовсе не сгинул, а где-то запрыгал, невидимый, впереди; покатился, щелкая несерьезным эхом.
Пройдя еще два десятков шагов, они с удовольствием ощутили, что стены расступаются. Вскоре стало совсем просторно; Голлюбика негромко крикнул, и эхо, которое окрепло и налилось силой, заставило его сделать последнюю остановку. Ярослав начал медленно поворачивать голову, выхватывая сказочное убранство зала, снабженного, как уже было видно, несколькими ходами, ведущими в неизвестность. Пеленгатор настойчиво звал посетить самый правый рукав, и Голлюбика послушался. Отделившись от товарищей, он быстро вошел в проем, стал на колени, начал разгребать невесомый песок. Потом взялся за массивный камень, поднатужился, отвалил и запустил руку в образовавшуюся полость.
— Будем жить, — хрипло сообщил Ярослав.
Он начал тянуть и выволок на свет фонарей здоровенный рюкзак, за ним — второй и третий; все рюкзаки вынесли в середину зала, где, казалось путникам, сходились меридианы и перекрестки, катакомбные коридоры и судьбы человечества; где находилась точка отсчета, нулевая верста.
— Распаковываемся и одеваемся, — в голосе Голлюбики звучало умиротворенное облегчение.
В рюкзаках нашлось множество полезных вещей, совершенно необходимых для пещерного выживания.
Бойцы разобрали затребованное Голлюбикой альпинистское снаряжение — тросы и капроновые веревки, ледорубы и альпенштоки, костыли и горбыли; к названному добавились гидрокостюмы, резиновые перчатки, маски, ласты, рукавицы, продукты, шприц-тюбики с антибиотиками, электрические батареи, спиртовки, лампы и спички. Помимо названного, в мешках находились приборы ночного видения, пистолеты, три складных короткоствольных автомата с бесшумным боем без отдачи, с лазерными прицелами самопроизвольного наведения и с подробной инструкцией. Еще там были ножи для финской охоты, удавки, гранаты и увесистое шарообразное устройство, в котором сразу же угадывался его сокрушительный взрывной характер; к устройству тоже зачем-то прилагалась инструкция, запаянная в водонепроницаемый конверт, хотя механизм бомбы выглядел совершенно примитивным; в нем смог бы разобраться даже пещерный дикарь. Все перечисленное было проложено и переложено поролоном и полиэтиленом для пущей непромокаемости и противоударности; в пещерах, того и гляди, ударишься обо что-нибудь или сорвешься в подземную реку, и все, пиши пропало, если не подготовился. Комплектующие и оберточные материалы должны быть прочными на разрыв и не пропускать влагу; к тому же возможны и другие опасности, о которых Голлюбика, Наждак и Вера Светова тут же, не сходя с места, и прочитали в специальной, тоже надежно запакованной книжечке-памятке с грифом «Для служебного пользования» и штампом библиотеки ССЭР.
— Двигаться будем в связке, — решил Ярослав, поигрывая капроновым лассо.
— Запрещено, — Наждак нахмурился. — Чуть что — погибнем чохом!
— Не все в нашей жизни поверяется инструкцией, дружище, — Голлюбика потрепал его по плечу. — Сам погибай, а товарища выручай. Пуля дура, — он оскалился, запрятал пистолет поглубже и обнажил, любуясь им, зазубренный нож, — а штык…. — Он посерьезнел лицом: — Никакой стрельбы! Возможны обвалы и оползни. Работать ножами…
На привале Зевка сморило.
Полулежа на каменной плите, он спал; ему снился сон. Светлое сновидение, украденное у Наждака, а тем, в свою очередь, заимствованное из военных кинофильмов, смешалось с неестественной сущностью самого похитителя. Сон был наполнен отвратительной эротикой, заквашенной на героизме и шапкозакидательстве. Зевок, запихнувши за широкий ремень потемневшую пилотку, шагал через луг; его прямо в травах схватили за васильковый член, а тут и зарницы занялись, поплыл туман, заржала лошадь, да еще соловьи — соловьи, дорогие нашему сердцу, отпели свое для усталого воина: отпусти! отпусти! — застонал Зевок, падая навзничь, под прикрытие звездного неба; мы тоже спали и тоже, не имея возможности проникнуть под своды пещеры, видели сон Зевка в собственном сне. Мы укрылись под одеялом из перистых облаков, чтобы не помогать Зевку.
Очнувшись, он скривился, так как шея, изогнутая в неудобную сторону, сильно и больно ныла. Зевок стряхнул с себя руку Лайки, которая, тоже спросонок, уже подбиралась к бесплодным склепковым чреслам. Лайку тоже сморило, и сон ее полнился не менее пафосными сюжетными линиями: ей виделось, что Наждак ли, Зевок — все смешалось в биологической бадье, откуда мы, рассказывал ей собеседник, поголовно родом — будто он, статный, в красном плаще, стоит с нею рядом и строгим движением гордой десницы показывает надраенную до красноты площадь. Она же, Лайка, но может быть, и сама Вера Светова, стоит среди березок Аленушкой и держит в поводу подвыпившего козлика. И вдруг налетели нечистой тучей черноголовые гуси-лебеди, с Горынычем во главе, который одет в плащ-палатку и дышит перебродившей соляркой…
