Кувырок через голову - Журавлева Зоя Евгеньевна (читаем книги txt) 📗
Папа сразу зачувствовал:
— А ведь раньше мечтали идти в учителя, в доктора…
— В инженеры, — кивнула мама.
— Он мечтает в конюхи, — вздохнула Богданова-мама. — Я как раз боюсь, что это, наоборот, будет. Читать не любит. Ему нравится, как лошади пахнут. Не знаю, где он их нюхал.
— Ничего не будет, — печально сказала мама. Совсем невпопад! — Кончит школу без троек, поступит в институт связи и будет всю жизнь мотать телефонные провода на локоть…
Неизвестно, кого она даже имела в виду. Богданова? Асю?
— Почему — на локоть? — обиделась Богданова-мама. Но этот прогноз чем-то был ей приятен. — Хоть бы что-нибудь кончил! Я бы тогда была за него спокойна.
— И никогда мы не будем за них спокойны, — гнула мама свое.
— Лишь бы кончил, — вздохнула Богданова-мама. Они, вообще-то, говорили о разном, как часто — взрослые. Но делали вид даже перед собой, что говорят об одном и том же. — Дерганый стал! Войду в комнату, его так и дернет. Глаза разные, морда хитрая, уж не знаю, чего от него и ждать.
— Хорошего будем ждать, — сказал папа бодро.
— Нет, пускай он где хочет учится, — вздохнула Богданова-мама. — Хоть где! В спецшколу больше и не пойду, стыдно в глаза смотреть. Пускай кто хочет документы оттуда берет.
— Я завтра возьму, — предложил папа.
— Он же вам тут мешает…
— Ничуть! — закричали хором папа и мама. — Даже напротив! Аська все одна. А тут они вдвоем. Им веселее и нам легче.
— Неловко как-то… — сомневалась Богданова-мама.
Но ее все-таки уговорили. Богданова-мама выпила чаю и ушла ночевать к себе домой. А Богданов остался у Аси на диване. Тем более что он давно уже спал и ничего даже не слышал.
Фонарик под одеялом
Ася, Фингал и Богданов носятся где-то в кустах. Слышен снизу их визг. А папа стоит высоко, на ступеньках Инженерного замка.
Осень, трава уже жухнет. Даже кирпичный тон замка, который так нравится папе, сейчас уже будто вянет, теряя летнюю яркость. Тяжела и слоиста вода в речке Мойке, которая сливается тут с Фонтанкой. Горбатенькие мосты тоже вроде отяжелели и давят сейчас на воду. Тускло блестят стекла огромной светелки над Мухинским училищем, где папа никогда не учился. Но он бы хотел! В Летнем саду закрывают статуи, и скоро уже вместо них будут всю зиму торчать вдоль дорожек деревянные их футляры. Как будки.
Папе хочется рассказать кому-то, как кругом прекрасно. Эта низкая туча над замком. И грязные воробьи в мутных лужах, которые распушают крылья и закатывают глаза. Но некому рассказать.
Ася, Фингал и Богданов носятся внизу по дорожкам. За ними, задевая брюхом дорожку, летит длинная, как скамейка, такса. Летит могучий доберман Буля, супермен среди доберманов. Катится круглая болонка, папа имя забыл. Пружинистыми прыжками несется овчар Буран, черный, как буранная ночь. И много еще — там, внизу, — катится, летит и несется, лает, рычит и взвизгивает.
Здесь, возле Инженерного замка, гуляют сейчас собачники, хоть иногда их штрафуют. Тут по закону собакам гулять нельзя. Но больше вообще негде, поэтому все равно приходится.
Низкая туча совсем осела. Из нее вдруг пролился на папу крупный рассеянный дождь. Капли падали так далеко друг от друга, что казалось — если встать боком, можно остаться сухим. Папа даже попробовал. Но ему узкости не хватило! Наверху вдруг что-то лопнуло, в туче, капли сразу слились, измельчали, и вокруг вдруг стала сплошная слоистая пелена.
Папа побежал по ступенькам вниз.
Дождь был еще по-летнему теплый. Звонко бился в зонты. У папы зонтика, разумеется, не было. Но кругом сразу раскрылись веселые, цветастые зонтики, которые на своих тонких ручках весело и бесстрашно тащили людей к остановкам, поближе к домам, где карниз, под деревья.
— Ася! Вадик! — кричал папа на бегу. — Спасайся!
Терпко запахла трава, растревоженная дождем. В траве катался мокрый Фингал, взрывая ее блаженным носом, задирая ноги и даже всхрапывая от избытка счастья.
Папа, Ася, Богданов, все вместе, влетели под дерево и ухватились, все сразу, за теплый шершавый ствол.
— Ух, — выдохнул папа. — Красотища!
Кругом ничего не было уже видно. Только дождь. И папа, наверное, не совсем выбрал подходящий момент, чтобы сказать:
— Чувствуете, в каком городе вы живете?
Ася, например, чувствовала, как у нее под курткой, прямо по животу, ползут холодные капли. И как волосы завиваются колечками на дожде, она прямо чувствовала.
А Богданов отжал мокрую шапку и ответил все-таки:
— В Ленинграде живем…
Папа, наверно, ждал каких-то других слов. Но ведь у него самого их тоже не было. Он просто ощущал где-то внутри какой-то холодящий восторг, когда видел вокруг себя этот город. И горделивую распирающую душу радость, что завтра снова увидит. И послезавтра. И всегда будет видеть. Вечно. Потому что это — его город.
Но таких слов, чтоб рассказать это Асе с Богдановым, папа тоже, увы, не знал…
Дождь обрушился вдруг живой стеной и сразу прекратился, как только летом бывает. Уже дождя нет! Солнце. Капли блестят на траве. Люди на автобусной остановке с веселым щелком складывают, как парашюты, цветные зонтики. И стоят уже черными черточками.
Прибежал Фингал и стряхнул все с себя на папины брюки. Сразу стал сухой! Папа поглядел, какие теперь брюки, и решил:
— Нагулялись. Можно двигаться к дому.
Фингал культурно шел рядом без поводка. Встречные смотрели на него с уважением. Идти тут недалеко. Но, как мама любит говорить: «Район у нас прекрасный, у этого района только один недостаток — здесь наш папа вырос». Этот недостаток Асе с мамой давно известен, а Богданов, например, не знал.
— Обрати, Вадим, внимание на этот дом, — торжественно объявил папа.
Богданов обратил.
Дом серый, четырехэтажный, с большим балконом в центре. На балконе стоит девчонка с косичками, свесившись через перила, и корчит Богданову рожи.
— Я в этом доме родился, — гордо сообщил папа.
Удивительно, как он помнит. Ася совершенно не помнит, где она родилась. А мама всякий раз рассказывает по-другому. То Ася из гнезда вывалилась, как Борис Аркадьич Бельмондо. И они с папой в листьях ее нашли, Ася там пищала. То будто она сидела в кружевном одеяле на каком-то необитаемом острове, на теплых камнях, и махала им погремушкой, чтоб ее забрали. А мама с папой мимо на лодке плыли. Хорошо, заметили, как взблескивает погремушка! Или будто они получили новую квартиру, открыли своим ключом, вошли. Пусто. А посередине, на маминой пишущей машинке, сидит голая Аська и колотит голыми пятками прямо по клавишам. Одну букву — «Э» — она, кстати, тогда повредила. И эта буква у мамы до сих пор заедает, мама показывала…
Все, конечно, врет. Но это неважно. Ася давно поняла, что не столь уж важно, как человек родился, где, в каком доме. А важно, что этот человек — есть. Но папа никак не поймет.
— В этом самом доме, — умиляется папа. — На третьем этаже.
Ага, где девчонка как раз корчит рожи. Ася тоже ей скорчила.
— Давно? — спросил Богданов.
— Как тебе сказать? Довольно давно…
— Ничего, вы еще не очень старый, — утешил его Богданов.
Болтает, как обыватель! Папе тридцати семи лет еще нету. Что он, старый? Ему все на улице говорят: «Молодой человек!» И в магазине. А когда он в метро место старичку уступил, старичок вообще сказал: «Спасибо, юноша!» Может, у самого Богданова мама старая! Но Ася же ничего не говорит!
Ася втиснулась между своим папой и этим Богдановым.
Спихнула Богданова с тротуара, будто случайно, и пошла рядом с папой. Но папа опять ничего не понял.
— Ты зачем человека толкаешь? — говорит.
— А сюда ты ходил в детский сад, да? — сказала Ася, чтобы сделать своему папе приятное, пока бесчувственный Богданов бредет по мостовой и сопит.
— Запомнила? — умилился папа. — Именно в эти ворота мама меня водила. Шарфом закутает и ведет. А я все ревел. Не хотел ее отпускать на работу.
