Первая ночь - Леви Марк (читать книги без сокращений .TXT) 📗

Я поблагодарил его за вызволение и попросил прощения за то, что сомневался в нем.

— Я тут ни при чем, — сказал он. — Когда вас увели, судья вышел из кабинета и попросил меня забрать вас отсюда в полдень. Он надеется, что проведенная в тюрьме ночь научит вас учтивости. Я только передаю его слова.

— А как же Кейра? — спросил я.

— Обернитесь, — спокойно ответил переводчик.

Ворота распахнулись, и появилась ты, сняла с плеча узелок с вещами, уронила его на землю и подбежала ко мне.

Я никогда не забуду тот миг, когда мы обнялись перед тюрьмой Гартар. Я едва не задушил тебя, но ты смеялась, и мы кружились, опьянев от счастья. Переводчик тщетно покашливал, переминаясь с ноги на ногу и умоляя нас взять себя в руки: никакая сила не могла разомкнуть наших объятий.

Между поцелуями я просил прощения за то, что втянул тебя в эту безумную авантюру. Ты прикрыла мне рот ладонью и прошептала:

— Ты здесь, ты пришел за мной.

— Я обещал, что верну тебя в Аддис-Абебу, не забыла?

— Я вырвала у тебя это обещание, но ужасно рада, что ты о нем не забыл.

— Как ты все это вынесла?

— Не знаю, время тянулось долго, чудовищно долго, но я использовала его, чтобы подумать, больше делать было нечего. Сейчас ты меня в Эфиопию не увезешь, потому что я, кажется, знаю, где искать следующий фрагмент, и он не в Африке.

Мы сели в машину переводчика, доехали до Чэнду и улетели в Пекин. Там ты ему пригрозила, что останешься в Китае, если он не отвезет нас в гостиницу, чтобы принять душ. Он посмотрел на часы и сказал, что дает нам час. Один час вдвоем, один час наедине с тобой.

Номер 409. Я сижу у окна за маленьким письменным столом, передо мной простирается Пекин, но красоты пейзажа ничуть меня не волнуют, я хочу смотреть только на кровать, где лежишь ты. Время от времени ты открываешь глаза и потягиваешься, говоришь, что никогда не понимала, какое это счастье — лежать на чистых простынях. Ты хватаешь подушку, кидаешь мне в голову, и я снова хочу тебя.

Переводчик, должно быть, исходит ядовитой слюной, прошел не час, а гораздо больше времени. Ты встаешь и идешь в ванную, я смотрю тебе вслед, ты обзываешь меня вуйаеристом, и я не спорю. Я замечаю шрамы у тебя на спине и ногах. Ты оборачиваешься, и я по глазам понимаю, что говорить об этом не следует, не сейчас. Ты включаешь душ, шум воды придает мне сил и не дает тебе услышать мой кашель, навязчивый, как дурное воспоминание. Кое-что уже никогда не будет таким, как прежде; в Китае я утратил делавшую меня сильным невозмутимость. Я боюсь оставаться один в этой комнате даже на несколько мгновений, даже отделенный от тебя тонкой перегородкой, но теперь могу себе в этом признаться, могу встать и пойти к тебе и произнести все это вслух.

В аэропорту я сдержал другое обещание: пройдя регистрацию, мы сразу направились к телефонной кабине, чтобы позвонить Жанне.

Не знаю, кто из вас начал первой, но ты заплакала, стоя посреди огромного зала. Ты смеялась и всхлипывала, заливаясь слезами.

Минуты бегут, нам пора на посадку. Ты говоришь Жанне, что любишь ее и позвонишь из Афин.

Повесив трубку, ты снова начинаешь рыдать, и мне едва удается тебя успокоить.

Кажется, наш переводчик вымотался больше нас. Когда мы прошли паспортный контроль, на его лице отразилось счастливое облегчение. Он был так рад избавиться от нас, что долго махал нам из-за стекла.

Мы поднимались по трапу в полной темноте. Ты устроилась в кресле, прижалась виском к стеклу иллюминатора и мгновенно уснула.

На подлете к Афинам мы попали в зону турбулентности. Ты взяла мою руку и сильно сжала, как будто испугалась. Я решил отвлечь тебя и достал найденный на Наркондаме фрагмент.

— Ты сказала, что предполагаешь, где могут находиться другие части.

— Самолеты и правда выдерживают такую тряску?

— Нет ни малейших причин для волнения. Так что там с этим фрагментом?

Ты достаешь кулон свободной рукой, другой все сильнее сжимаешь мои пальцы. Мы не сразу решаемся соединить их, а потом воздушная яма и вовсе отбивает у нас это желание.

Я все тебе расскажу, когда мы окажемся на земле, — жалобным голосом произносишь ты.

— Хотя бы намекни.

— Крайний Север, где-то между морем Баффина и морем Бофорта, территория в несколько тысяч километров, подробно объясню потом, но сначала мы поедем на твой остров.

Гидра

В Афинах мы взяли такси и через два часа сели на паром до Гидры. Ты устроилась в каюте, а я остался на палубе.

— Только не говори, что тебя укачивает…

— Люблю дышать морским воздухом.

— Ты дрожишь от холода, но хочешь остаться здесь? Признавайся, в морской болезни нет ничего постыдного. Почему ты не можешь сказать правду?

— Потому что грек, которого укачивает, — это неполноценный грек, и нечего смеяться.

— Кое-кто давеча смеялся надо мной из-за того, что я боюсь летать…

— Никто над тобой не смеялся! — Я перегнулся через перила.

— У тебя лицо серо-зеленое, ты замерз, вернемся в каюту, иначе заболеешь.

Я снова закашлялся и перестал сопротивляться, чувствуя, что лихорадка вернулась, думать об этом не хотелось — я был счастлив, что везу тебя на свой остров, и не мог позволить болезни испортить это мгновение.

Я позвонил маме только из Пирея и теперь представлял, какой поток жалоб и упреков обрушится на мою голову. Я умолял не устраивать шумного застолья, объяснив, что мы совершенно вымотались и мечтаем об одном — выспаться всласть.

Мама ждала нас в доме. Я впервые видел ее такой озабоченной, а наш с Кейрой вид ее просто напугал. Она приготовила для нас легкий ужин на террасе, поскольку тетушка Элена решила остаться в деревне и не мешать нам. За столом мама засыпала нас вопросами, хотя я делал ей страшные глаза, чтобы она на тебя не наседала. Ты включилась в игру и охотно ей отвечала. Новый приступ кашля положил конец застолью. Мама проводила нас в мою комнату. Мы легли на пахнущие лавандой простыни и уснули под шум бьющихся о скалы волн.

На заре ты проснулась и на цыпочках вышла из комнаты — тюрьма отучила тебя долго нежиться в постели. Я был слишком слаб и не мог последовать за тобой. Из кухни доносились ваши с мамой оживленные голоса, и я снова заснул.

Потом я узнал, что после полудня на остров приехал Уолтер.

Элена позвонила ему накануне, чтобы предупредить о нашем возвращении, и он сразу же сел в самолет. Позже он признался, что перелеты из Лондона на Гидру и обратно значительно истощили его сбережения.

Около трех Уолтер, Элена, Кейра и моя мать вошли в комнату. Лица у всех были озабоченные: выглядел я действительно неважно, а из-за жара чувствовал себя совсем плохо. Мама положила мне на лоб компресс, смоченный в отваре из листьев эвкалипта. Одно из ее излюбленных средств, которое, увы, было не в силах победить мою болезнь. Несколько часов спустя мне нанесла визит женщина, с которой я надеялся больше не встретиться, но, на мое счастье, Уолтер имел привычку все записывать и листок с номером телефона «летучей» докторши нашелся между страничками его маленького черного блокнота. Доктор София Шварц села на край кровати и взяла мою руку:

— На сей раз вы, к сожалению, не симулируете. Температура просто зашкаливает, бедный мой друг.

Ома послушала мои легкие и сообщила, что у меня рецидив легочной инфекции, так что подозрения матери подтвердились. София сказала, что предпочла бы отвезти меня в Афины, причем немедленно, но погода испортилась, начинался шторм, так что даже ее маленький самолет не мог взлететь. Впрочем, в таком состоянии меня все равно нельзя было перевозить.

— На войне как на войне, — сказала она Кейре, — будем справляться подручными средствами.

Шторм длился три дня. Семьдесят два часа мелтем [2] дул над островом. Могучий ветер Киклад [3] гнул деревья, дом трещал, с крыши свалилось несколько кусков черепицы. Я лежал в своей комнате и слушал рев прибоя.