Вечер в вишнёвом саду (сборник) - Муравьева Ирина Лазаревна (книги хорошего качества txt) 📗
Мне Федор однажды сказал: «Пока была мать, Аркашку мы видели только три раза. Первый раз на бабушкиных похоронах, потому что он маме денег дал, хоронить не на что было, второй – на отцовских, а третий – когда моя мать померла. Он сразу приехал и сразу всё сделал».
Аркадий увидел тогда эту кровь, и Настю по морде погладил:
– Делишки! Зачем себе спину изгадила, дурь!
Потом – на машину ее и увез. Привез через день.
– Ты, Федя, с нее глаз не должен спускать. Она у нас колется.
Настя перестала в школу ходить. Потом вдруг пропала. Приехал Аркадий и нам говорит:
– Сиди здесь. Найду, не волнуйся.
Привез нашу Настю.
Она тогда села на стул и молчит. Нарочно так села: от Даши подальше.
Это было весной, когда бабки кончились и пронесло нас. А летом Аркадий обеих увез. Но Настю вернули. Нам с ней тяжело. Она у нас колется. Даша – ребенок.
Я маленьких баб теперь редко вижу, потому что цирк дал нам с Федором клетку. Но в ней до меня кто-то жил. Чую я. Больной, и вонючий, и, кажется, желтый. Я видел, как шерсть выметали метлой.
Оксана ушла, и мой Федор ушел. И стало темно.
…Куда-то меня повели. А куда? Содрали всю шерсть с задней лапы. Лапа стала белой и маленькой. Меньше, чем у Оксаны. Я лег на пол, но меня не отпустили и принялись шерсть отдирать со всех мест: с боков, с лап и с брюха. Хотели, чтоб я стал, как все: человек. А я поднял морду, увидел кого-то. Не знаю кого, но увидел, увидел! Он тоже ревел. Он хотел мне помочь. Задрать он мог всех, кто тогда меня му-у-учал!
– Ты дрыхнешь, Мишаня?
Мой Федор пришел. Я сразу проснулся: так Федором пахнет!
– Вставай, дело есть.
Мы с ним сразу пошли.
Мне весело стало. Мы с Федором вместе.
На нашем дворе стоял маленький автобус, меньше, чем у Ван Ваныча, а за рулем сидела баба с черной шерстью на голове.
Она забрехала:
– Ну, брат, ты даешь! Я думала, шутишь, а ты! Ну, прикольчик! Медведя привел! Ну, давай! Прокачу! Люблю я зверей, они лучше, чем люди.
Федор втолкнул меня, сам сел рядом с ней, и мы поехали. И баба всё знала: куда мы хотим. Мы быстро катили.
– И долго мне ждать тебя там, у ворот? – ревет она Федору. – Ты уж быстрее!
– Ну, ясно: быстрее! Р-раз, два – и вперед!
– А Миша зачем там?
– А Миша – для смеху. Подарочек сунет.
– А где твой подарочек? – баба ревет.
– А здесь, – отвечает мой Федор, – здесь, в сумке.
Сумка у нас толстая, как подушка, он держит костюм в ней, мои рукавицы и много еще всяких тряпок и дел.
– Ну, ты! – баба брешет. – А как тебя звать?
– А Мишей, – он брешет. – Я Миша Иваныч.
– Ты – Миша? А миша? Он что, тоже – Миша?
– И он тоже Миша. Михайла Иваныч.
Она так брехала, чуть дом не снесли.
– Дела! – брешет баба. – Я Шура. Лады? Считай: познакомились. Очень приятно.
Тут вдруг полетела какая-то пена. Густая, как будто вверху кто-то кашлял. Я знаю, как это: так кашляет Федор, когда мы работаем. Кашлянет – плюнет. Густой белой пеной, горячей, как эта.
Она становилась все гуще и гуще, и я стал дрожать от какого-то страха.
А баба ревет:
– Ты гляди! Вот это подарок! Чтоб снег в это время!
А, снег! Это было тогда. В лесу тогда было, как маму убили.
– Зима, – отвечает мой Федор. – Пора.
Он вытащил меня из автобуса, и мы сразу лапами – в белую пену. Тут я испугался. Не снег это! Нет. Снег был весь горячим, а этот холодный.
Оставили бабу в автобусе.
Увидели клетку, в которой был парень. Надутый, как шар в нашем цирке, и вонь.
– Здорово, омон, – брешет Федор. – Давай скорей пропускай: мы по делу, не просто.
– Ты что? – брешет парень. – Все спят, отдыхают. Приказано не было. Поздно для дел.
– Давай пропускай! – Федор мой заревел. – Я правила знаю! Сказал: я по делу!
– А я говорю: давай шлепай отсюда! – И мордой так двинул, и щеки раздул.
– Наставили вас, мудаков! – брешет Федор.
Тут парень достал пистолет. Это что? Пугалка такая, я знаю. Она как хлопушка, но только погромче.
Вот Неля возьмет пистолет и пугнет. А бурый ложится в песок помирать. Тогда Неля плачет, а бурый – ни с места. Она опять плачет, и бурый встает. Встает, весь в опилках, и пляшет кадриль.
– Считаю до трех! – этот парень ревет. – Пеняй на себя: уложу вас, и всё!
Ух, мне горячо стало в брюхе! Ух, стало! Сейчас обоссусь на всю улицу! Ух! Задрать его надо, задрать – и с концами!
Но я не успел. Баба эта пришла.
– Сдурел! – она брешет. – Не видишь, он шутит?
– Шутник заявился! – тот, в клетке, ревет.
– Пошли, – брешет баба, – пошли поскорей! Сынок, извини! Видишь: шутит ведь он!
– Шутки в жопе у Мишутки! – ревет этот, в клетке.
Баба схватила Федора за лапу, мы сразу полезли в автобус тогда.
А пена летела. Вверху кто-то кашлял.
Я хотел согреть Федора, тыкался ему в плечо намордником, но Федор мой был как железный, и всё. Я ткнулся тогда даже к Шуре.
– Гляди, – она брешет, – и зверь наш струхнул! Тебя, значит, любит!
– Да я без него… – ревет Федор мой и к морде моей прижимается мордой. – Да я без него как без рук. Он не зверь. Он брат мне, вот так! И вообще: лучше брата!
А Шура ему говорит:
– Расскажи!
Она ничего ведь про жизнь-то не знала! Оксану не знала, Аркадия тоже, и Дашу с Настеной, и как мы все жили! Тут я заревел. Как сказать? Не могу.
– Мишаня! – мой Федор тогда забрехал. – Кончай ты реветь! Ты нас очень пугаешь!
А Шура ему говорит:
– Не, ты что? Совсем не пугает! Он мне – объясняет!
Какая она, значит, умница – Шура!
– Пойдем, – говорит она Федору. – Хочешь? Чайку хоть попьешь.
– А Мишаню куда?
– Да как же? Он с нами! Ведь он тебе брат!
В подъезде у них было грязно и мокро. И пахло, как будто не чистили клетки. За дверью висели какие-то шкуры. Одна была лошадь, другая собака, а третья – не знаю, но пахла железом.
Вошли к Шуре в клетку. Паршивая клетка. Стол, стулья, на стенах афиши. Едой и не пахнет. Наверное, нету.
– Одна? – говорит ей мой Федор. – Без мужа?
– С ребенком живу, – брешет Шура, – с сыночком.
– А муж где?
– Да он нам зачем! – она брешет. – Ребеночка сделал, большое спасибо.
– А ты молодая, – ревет ей мой Федор, – годам к сорока подвалило, не больше?
– А что? К сорока! Всё при мне! – она брешет.
– Да как же ты тянешь? Одна и с ребенком?
– Ну, как? А другие? Все тянем, не плачем. Ты выпить-то хочешь?
– Хорошее дело, – ревет ей мой Федор, – но я не алкаш, ты об этом не думай.
– А я алкашей не боюсь, – брешет Шура, – по мне хоть алкаш, был бы сердцем не сволочь.
– Ну, ладно, раз так, – отвечает мой Федор. – Пошли с тобой, Миша, в сортир, погуляем.
Вернулись. Еда! И хорошая! Хлеб, к нему много масла и много селедки. Еще огурцы и варенье из яблок.
– Вчера наварила. Антоновка. Ешьте! – ревет эта Шура. – Остыть не успело. Медведь, поди, любит? Они, говорят, сладкоежки, медведи!
– Мы все сладкоежки, – ревет ей мой Федор.
Схватил две бутылки. Циркач! Разливает.
Она мне дала хлеба с маслом, с вареньем. Такая еда – что такой не бывает!
– Ну, будем здоровы! – ревет эта Шура. – Чего нам грустить? Ты согласен, Мишаня?
– А то! – говорит ей мой Федор. – Согласен!
– Так ты, – говорит она, – в цирке артистом?
– Я в цирке, – он брешет, – я в цирке – артистом.
– А платят тебе? – говорит эта Шура. – На жизнь-то хватает?
– На жизнь нам хватает. Еще как хватает!
