Ступени - Косински Ежи (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Я швырнул еще две бутылки. На этот раз старик не убежал: он просто отпрыгнул в сторону легким движением фехтовальщика. Следующие бутылки легли совсем в стороне от цели. Сторож отдал мне насмешливый салют тростью. Я получше прицелился, но кинул свой снаряд слишком сильно. К этому времени сторож уже совершенно перестал обращать на меня внимание. Его местонахождение выдавал только тлевший в трубке уголек. Я расставил вокруг себя оставшиеся бутылки, словно артиллерийские снаряды, и очень тщательно рассчитал расстояние до цели.
На следующий день газеты написали, что старик был убит пивной бутылкой, брошенной ему в голову неизвестным. Он умер на месте. Он начал работать ночным сторожем, еще когда фабрика работала, а после закрытия отказался уходить на пенсию. До этого он отсидел большой срок в тюрьме за то, что дезертировал из армии во время войны.
Такси быстро промчалось по столичным улицам, мимо партийных комитетов, мимо университета с его историческими статуями, мимо музеев и современных небоскребов, по мосту, перекинутому через реку. Я ехал в аэропорт. Я знал, что вижу все это в последний раз.
Где-то между этими зданиями, между этими памятниками порхали, как стайка мотыльков, двадцать четыре года прожитой мною жизни. Это не вызывало у меня совсем никаких чувств: с тем же успехом это могли бы быть двадцать четыре часа или двадцать четыре столетия. Моя память, кривая и выщербленная, была подобна старой булыжной мостовой.
Аэропорт. Проверка паспортов. Плюшевое кресло в салоне самолета. Взлет. Я сидел и думал о том, что прожитая мною четверть столетия была лишь подготовкой к этому путешествию. Правда, паря в воздухе, я почувствовал себя неловко от сознания того, что за последние годы я не сделал практически ничего, чтобы приблизить мое неминуемое отбытие на другой континент. Но сам отъезд был реальностью. Я чувствовал себя обманутым и ограбленным: столько лет потрачено только для того, чтобы занять место в этом самолете.
Если бы я мог остановить самолет в воздухе, невзирая на ветер и облака и все те силы, которые толкали его вверх и тянули к земле, я бы сделал это. Я сидел бы на своем месте, зажмурившись, бесстрастный, бессильный, словно шляпа, позабытая на полке над головой. Я бы оставался в этом состоянии бесконечно долго, никем не потревоженный и никому не мешающий, подвешенный навечно в точке между прошлым и будущим.
…
…
Самолет приземлился, прокатился по полосе и замер у здания терминала. Я встал и надел свою меховую шубу. Хотя была зима, снаружи шел теплый дождь, похожий на весенний.
Шуба была дивная, из меха сибирского волка, мягкого и серебристого, с огромным воротником и бездонными рукавами. Я купил ее в маленьком городке посреди степи. Я помню, что продавец еще уверял меня, что в такой шубе можно отправиться даже на Северный полюс, что даже на богатом Западе мало у кого есть такая.
От самолета до терминала предстояло идти пешком; с каждым шагом моя шуба намокала все сильней и весила все больше.
Я прошел по длинному коридору к таможенному контролю, оставляя за собой мокрый след. Остальные пассажиры с любопытством смотрели на меня. Больше ни на ком шубы не было, и я почувствовал, что степной продавец не зря был скромного мнения о богатствах Запада. Я получил свой набитый словарями чемодан и уже хотел было пересечь с ним в руках вестибюль аэровокзала, когда внезапно ручка оборвалась и он рухнул на пол, лопнув при этом, словно гигантская раковина, и исторгнув из себя на пол все содержимое. Люди повернулись в мою сторону, дети засмеялись.
Молодежное общежитие было переполнено. Комендант, подкупленный несколькими катушками фотопленки, позволил мне переночевать в помещении без окон, расположенном по соседству с бойлерной. Вечером, когда бойлер автоматически включался, горячая вода устремлялась по трубам, наполняя воздух вокруг нестерпимым жаром. Моя шуба, все еще мокрая от дневного дождя, дымилась так, словно ее гладили утюгом. Сначала высох воротник, затем плечи, спина и, наконец, рукава и перед. Когда последняя капля влаги испарилась, шуба как-то съежилась и стала очень твердой, а мех сбился в колтун и слипся в пучки. При этом казалось, что шуба всосала в себя весь воздух, содержавшийся в комнате. Едкий запах обжигал носоглотку, я кашлял и ворочался с боку на бок на раскладушке.
Каждое утро я надеялся, что станет холодно, что пойдет снег и спасет мою шубу от гибели, вдохнет новую жизнь в ее опустившиеся плечи, растянет рукава и наведет новый блеск на некогда лоснившуюся спину.
Когда я отправился искать работу, я надел шубу: ничего другого у меня просто не было. Дождь шел еще несколько дней подряд. Мех превратился в плотно сбитый войлок.
Я провел целый день, пытаясь найти работу по соседству, но поскольку я едва владел языком, мне ничего не предложили. Пришлось обменять на еду последнюю катушку пленки. Я бродил по улицам, все чаще и чаще застывая в трансе перед витринами продуктовых магазинов. Я был очень голоден.
Повсюду была еда, в магазинах, в супермаркетах, но в полупустых их залах вору в меховой шубе вряд ли удалось бы остаться незамеченным. Кроме бдительных очей продавцов там еще имелись и подвешенные под потолком в стратегических точках панорамные зеркала, в которых я видел себя или гротескно увеличенным на фоне гор экзотических фруктов, или расплющенным как сковородка. Мне очень хотелось украсть яблоко или булку, но я так и не осмелился это сделать. Я уходил из магазинов ни с чем, провожаемый удивленными взглядами покупателей.
По вечерам в магазинах собиралось много народу. К этому времени мой голод усиливался, и я становился смелей. Я ходил по какому-нибудь большому супермаркету, нюхая воздух и стараясь не испачкать покупателей своей мокрой шубой. Я высматривал продукты в упаковке достаточно малого размера, чтобы съесть их прямо у стеллажа, и пришел к выводу, что маленькие баночки, стоявшие на полке передо мной, можно спрятать в ладонь, а затем незаметно опустить во внутренний карман шубы. Я подержал в руке холодную баночку, затем поднял руку к подбородку и позволил моим согнутым пальцам направить добычу прямо в карман. Я вышел из магазина с чувством собственного достоинства. В последовавшие за этим дни я посетил немало магазинов. Зная о ценных питательных свойствах черной икры, я крал только ее.
Наконец меня взяли на работу — обдирать краску и ржавчину с судов, поставленных в док. Вербовщик сказал, что работать придется по ночам, поскольку днем в доках по закону могут работать только члены профсоюза. Он объяснил, что профсоюз доволен сложившимся положением вещей, так как более квалифицированная и лучше оплачиваемая работа по покраске полностью достается его членам. А покраска, понятное дело, не может быть начата, пока не удалена старая краска. Удалять же старую краску — работа грязная, и члены профсоюза считают ее ниже своего достоинства.
Ночью нас доставляли на судно. Все мы были свежеиспеченные иммигранты, обычно бедные, а иногда и вообще без гроша в кармане. Многие из нас прибыли нелегально или имели иные веские причины для того, чтобы избегать представителей закона. Платили где-то около трети заработной платы чернорабочего, но я был рад любым деньгам, лишь бы их выплачивали регулярно.
Хотя судно и было пришвартовано в гавани, его все же качало на колючих волнах зимнего океана. Нам не выдавали ни сапог, ни штормовок — только зубило и молоток. Ими мы должны были сбивать краску, стараясь, чтобы она не попала в лицо товарищам по работе. Но когда я работал, мне в лицо откуда-то постоянно летела старая краска.
Мы работали в люльках, раскачиваемых высоко над водой ледяными ветрами с океана. Темнели судовые иллюминаторы; глядя на них, я мечтал очутиться в каюте. Мне хотелось быть единственным пассажиром на этом безлюдном судне, спрятаться за его стальной обшивкой, заснуть и пробудиться где-нибудь в далеких морях, забыв свое имя и не зная, куда я держу путь.
