Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
А сама она? Ну, она, по крайней мере, здорова. У нее есть о ком заботиться. Не только сейчас, она всегда будет заботиться о Ребекке. Она никогда не станет такой, как они. Она знает, что любовь к любому существу — это депозит, в который надо терпеливо инвестировать в течение многих лет и десятилетий. Потом все вернется сторицей. Кроме того, она будет жить в новое время, в новую эру. Пока они будут умирать в своих населенных одними стариками городах среди пустынь Аризоны вскоре после окончания эры Рыб, как угри на суше, для них с Ребеккой начнется эра Водолея, где будет царствовать гармония, предсказанная многими пророками, астрологами и гуру.
И однажды, когда такие мысли метались в голове Роуз, а она сидела, уставившись неподвижным взглядом в окно бара, за которым торопились по своим делам незнакомые люди, а на самом деле глядя куда-то вдаль, она почувствовала на губах влагу. Но это было не прикосновение, предвещавшее наступление прекрасного времени Aquarius, а всего лишь теплый, пропитанный «бурбоном» поцелуй Фионы.
36
Профессор Кавай достал свои старые брюки, которые одевал для поездок за город, нашел высокие ботинки на резиновой подошве — в них он когда-то ходил в дальние экспедиции, собирая материал для докторской диссертации по сравнительному языкознанию под названием «Лингвистическая близость мононациональных и соседствующих с ними полинациональных поселений». Этот научный труд не утратил с течением времени своей ценности, но в тот момент, когда Кавай блестяще его защитил, не имел особого успеха, потому что сравнительное языкознание тогда было не в чести по политическим причинам. Теперь же, когда снова представился случай отличиться, в академических кругах не котировался уже сам профессор Кавай.
Так вот, он примерил брюки и констатировал, что они ему все еще впору, впрочем, как и ботинки-вездеходы, в которых он прошел километры дорог — шагал по равнинам, взбирался в горы, чтобы попасть в труднодоступные районы этой прекрасной и когда-то мирной и доброй страны.
Последнее время Кавая захлестывали волны радости в предчувствии нового подвига, у него снова появился интерес к жизни, он помолодел, стал раньше вставать. В четверг профессор проснулся еще до того, как рассвело. Он чувствовал себя выспавшимся, полным сил, и с нетерпением ждал, когда будет удобно позвонить Пипану, чтобы окончательно договориться, во сколько они отправятся в Охрид в субботу.
Где-то около восьми, когда он не спеша брился в ванной, зазвонил телефон. Он взял трубку. Из нее донесся незнакомый мужской голос.
— Профессор Климент Кавай?
— Да, слушаю вас.
— С вами говорит профессор Александр Градишкий, декан архитектурного факультета. К сожалению, профессор, я должен сообщить вам плохую новость… Мне только что позвонили и сказали, что профессор Пипан умер во сне сегодня ночью.
— Что? Что вы сказали? — переспросил Кавай, не веря своим ушам.
— Я говорю: ваш старый друг… так мне сообщили — умер, не проснувшись, сегодня рано утром. Мне очень жаль, это удар для всех нас. Вчера профессор Пипан был у меня и оставил на хранение экземпляр своего только что завершенного исследования, с результатами которого он собирался ознакомить нашу Академию наук. В этой связи он упомянул и вас. Профессор сказал мне, что вы его лучший друг и что в воскресенье вы планируете совместную поездку в родной город. Стефан Пипан, должен вам сказать, был моим самым любимым преподавателем. Я считаю себя его учеником.
Кавай не мог произнести ни слова. Он с трудом выдавил из себя нечто, похожее на благодарность и дал возможность Градишкому договорить.
— Точная дата похорон пока не определена и зависит от того, когда смогут приехать из Австралии его сыновья. В лучшем случае это произойдет не раньше середины следующей недели, а скорее — к концу. Мне очень жаль, профессор Кавай. До свидания.
— Подождите, — сумел как-то совладать с собой Климент Кавай, — так вы сообщите мне о похоронах?
— Конечно, профессор.
— И еще кое-что, господин профессор…
— Градишкий.
— … профессор Градишкий. Какой теме посвящен труд моего друга, который он передал вам? Я имею в виду, идет ли в нем речь о градостроительном опыте, то есть имеет ли он отношение к археологии?
— Нет, он касается исключительно архитектуры. Именно ее, — сказал Градишкий, явно собираясь на этом закончить разговор.
— Спасибо, — сказал Кавай и повесил трубку. Он думал о несчастном Пипане, о годах, которые они провели вместе, об энтузиазме этого человека, его широких познаниях и неисправимом оптимизме. «Как же так, ведь это все было, — сказал сам себе Кавай огорченно, — а теперь вот исчезло вмиг… Во сне. Бедный Пипан, всю жизнь все держал под контролем, а о собственной смерти совсем не побеспокоился…»
Кавай чувствовал себя так, будто ему на плечи положили тяжелый груз. Он опустошенно смотрел перед собой, сломленный вестью о смерти старого товарища, досадуя на то, что без него так и не узнает, где находится вход в подземный туннель.
Потом в его глазах промелькнула искра надежды.
37
Хью Эльсинор, одетый в гражданскую одежду, наслаждался приятным весенним полуденным солнцем, щедро заливавшим многочисленные рельефы на Old Executive Office Building, сооружении во французском стиле, величественном здании федеральной администрации, расположенном вдоль Семнадцатой улицы, ведущей к Белому дому. Он хотел прогуляться по этой части города, пройти мимо президентской резиденции, дойти до здания Федеральной резервной системы, обогнуть Белый дом, а потом сесть пообедать в своем любимом ресторане. Только он подумал, что было бы неплохо позвонить кому-нибудь из коллег в Пентагоне, живших, впрочем, как и он сам, холостяцкой жизнью в столице, как его внимание привлекла группа молодых людей человек из сорока с плакатами в руках.
По университетским эмблемам на блузках и футболках он сразу понял, что это студенты Американского Университета, одного из элитных вашингтонских университетов. Он улыбнулся, когда увидел их с плакатами: нет ничего более естественного, чем студенты на акциях протеста за мир, но в военной академии протесты были вещью непредставимой. Хью посмотрел на плакаты, думая, что было бы хорошо на обед заказать салат «Цезарь», а потом большую порцию жареных ребрышек, на которых и специализировался его любимый ресторан. Прочитал: на одном транспаранте было написано: STOP THE BRUTAL ATTACK OVER A SOVEREIGN COUNTRY[14], а на другом: THE MACEDONIANS ARE NOT TERRORISTS[15]. Какой-то парень нес красно-желтый флаг. Лейтенант почувствовал симпатию к этим молодым людям, пытающимся поддержать свою маленькую страну, про которую он знал благодаря пребыванию в неспокойном регионе Балкан, хотя и подозревал, что с поддержкой у них вряд ли получится, потому что прохожие оставались в основном равнодушными и только некоторые смотрели на протестующих с любопытством. Он обратил внимание, что протест снимают на телевизионную камеру и что немного возбужденный смуглый молодой человек делает какое-то заявление перед микрофоном.
«Насколько все относительно, — мелькнуло в голове лейтенанта, который по долгу службы следил по сообщениям официальных бюллетеней за событиями в Македонии, балканской стране, мирно прошедшей через распад федеративного государства, некогда лидера стран третьего мира, в котором четыре из шести республик, когда-то бывших в его составе, участвовали в многолетних кровавых конфликтах. — У тех, кто совершил „жестокое нападение на суверенную страну“, есть и свое мнение по этому поводу, о котором эта группа предпочитает не говорить, — думал Эльсинор, глядя на демонстрантов, которые между собой говорили на нескольких языках. — Ни одна война не может начаться без участия по меньшей мере двух сторон. „Террористы“ одной стороны — это борцы за свободу другой».
«Правильно, что мы участвуем в этом деле с обеих сторон», — заключил Хью для себя, а затем решил заказать на обед большой стейк, хорошо прожаренный, как любил и его покойный отец.
