Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (читаемые книги читать txt) 📗
Когда рай был юн. Летчик разворачивается к Рожавёльдьи, все еще пристегнутому ремнями безопасности. Лицо у летчика закрыто шлемом, очки отражают слишком много света, кислородная маска — из металла лицо, из кожи, из слюды. Но вот летчик поднимает очки, медленно — и чьи же это глаза, такие знакомые, улыбаются приветливо, я вас знаю, а вы меня не узнаете? Что, правдане узнаете?
Рожавёльдьи орет и пятится из угла, дрожа, и его слепят лампы на потолке. Фройляйн Мюллер-Хохлебен все ползает и ползает кругами, быстрее и быстрее, уже почти сплошной мазок, истерически квакая. Оба достигли ровно той кондиции, до которой имела целью их довести искусная психологическая кампания Роджера. Тихо, но твердо:
— Хорошо. Итак, в последний раз: где мистер Стрелман?
— В конторе Мохлуна, — отвечают те в унисон.
Контора Мохлуна — в одной пробежке на роликах от Уайтхолла и охраняется чередой комнат с часовыми девушками, каждая — в платьице радикально отличного от прочих цвета (их довольно много, поэтому легко себе представить, что это, прямо скажем, за трехсигменные цвета, если такая их пропасть «радикально различается», знаете, до такой вот степени — ой, ящеричный, к примеру, цвет, вечерней звезды, бледной Атлантиды среди прочих), и Роджер кружит им головы, подкупает их, угрожает им, вешает тюльку и (эхх) да лупит их по сусалам всю дорогу, пока наконец:
— Мохлун, — не колотит в эту гигантскую дубовую дверь, резную, аки каменные порталы неких храмов, — Стрелман, игра окончена! Именем той исчезающе малой порядочности, что позволяет вам прожить день и не попасть под пулю случайного вооруженного незнакомца, откройте дверь. — Рацея довольно длинна, и дверь, сказать по правде, открывается на середине, но Роджер все равно договаривает. Он смотрит в комнату, сияющую ли-монно-лаймово, но решительно пригашенную почти до молочности абсента-с-водой — цвет теплее, нежели того заслуживают морды за столом, однако, быть может, Роджерово появление слегка сгустило краски, — подбегает и вспрыгивает на полированный стол через полированную же голову директора сталелитейной компании, 20 футов проезжает по навощенной поверхности и оказывается перед человеком, который сидит во главе стола с учтивой (т. е. наглой) улыбкой. — Мохлун, я вас раскусил. — Это что же, он поистине проник вовнутрь, очутился средь капюшонов, прорезей для глаз, золотой параферналии, благовоний и скипетра из бедренной кости?
— Это неМохлун, — говорит мистер Стрелман, прочищая горло. — Мехико, вы уж слезьте со стола, будьте добры… господа, один из моих старых коллег по ПИСКУСу, блестящ, но отчасти нестабилен, как вы, вероятно, заметили — ой, Мехико, ну ей-богу…
Роджер расстегнул ширинку, извлек член и теперь деловито ссыт на блестящий стол, на бумаги и в пепельницы, а вскоре — и на самих этих непроницаемых людей, кои, хоть и слеплены из управленческого теста, хоть мозги у них и срабатывают от легчайшего нажатия, все равно не вполне готовы признать, что это действительно происходит, понимаете, в том мире, который реально, во многих точках касается того, к которому привыкли они… а пролитие теплой мочи, если вдуматься, довольно приятно: струя орошает галстуки по десять гиней, творческого вида бородки, брызжет в печеночно-испятнанную ноздрю, на армейские очки в стальных оправах, окатывает вверх-вниз накрахмаленные манишки, ключики «Фи-Бета-Каппы», медали Почетного Легиона, ордена Ленина, Железные Кресты, кресты Виктории, часовые цепочки в честь выхода на пенсию, значки «Дьюи в президенты», торчащие служебные револьверы и даже обрез у кого-то под мышкой…
— Стрелман, — хуй, упорный, раздраженный становится на дыбы, словно дирижабль в фиолетовых облаках (очень плотно фиолетовых, как фиолетовый бархатный ворс), когда сгущается тьма и морской бриз сулит трудную посадку, — вас я приберег напоследок. Но — батюшки-светы, у меня, похоже, и мочи-то не осталось. Ни капельки. Мне очень жаль. Вам вообще ничего не достанется. Вы меня понимаете? Даже ценой моей жизни, — слова просто вырвались, и, может, Роджер преувеличивает, а может, и нет, — вам нигденичего не светит. Что вы получите, я заберу. Если подниметесь выше, я приду и стащу вас вниз. Куда б вы ни двинулись. Даже если вам выпадет минута покоя с отзывчивой женщиной в тихой комнатке, я буду у окна. Я вечно буду где-нибудь снаружи. Вам никогда меня не стереть. Выйдете вы — я зайду и оскверню вашу комнату, населю призраками, и вам придется искать себе другую. Если останетесь внутри, я все равно войду — буду гнать вас из комнаты в комнату, пока не загоню в угол. Вам достанется последняя комната, Стрелман, и придется жить в ней весь остаток вашей паскудной, проституированной жизни.
Стрелман не желает на него смотреть. Не хочет встречаться взглядами. Того-то Роджер и хотел. Охранная полиция прибывает антиклимаксом, хотя заядлым любителям погонь, кои смотрят на Тадж-Махал, Уффици, Статую Свободы и думают только: погоня, погоня, у-ух, да-а во как тут Даглас Фэрбенкс скачет по лунному минарету, — этим увлеченным гражданам может быть интересно нижеследующее:
Роджер ныряет под стол застегнуть ширинку, и рьяные топтуны прыгают друг на друга над столешницей, сталкиваясь и ругаясь, но Роджер улепетывает на подуровне конской шкуры, сапожных гвоздей, полосатых брючных манжет, маминых носков в ромбик, а заговорщики сверху — рискованный перегон, любая нога пнет без телеграфного уведомления и сотрет в порошок, — пока не прибывает обратно к лысому стальному магнату, хватает его за галстук или хуй, смотря за что ухватиться проще, и сдергивает мужика под стол.
— Так. Теперь будем отсюда линять, и вы — мой заложник, ясно?— Он возникает из-под стола, волоча синевато-багрового управленца за галстук или хуй, тянет его, как ребенок санки, удушенного и апоплексичного, в дверь, мимо модально-необычайной радуги часовых дамочек, кои теперь хотя бы выглядятустрашенными, а на улице воют сирены: МАНЬЯК СРЫВАЕТ НЕФТЯНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ Выдворен После Того, Как По- На Участников, а он уже вынырнул из лифта, бежит по заднему коридору к комплексу центрального отопления вжжик!через головы пары черных истопников, которые передают друг другу самокрутку с какой-то западноафриканской наркотической травкой, сует заложника в гигантскую печь, вычищенную по весне (очень жаль), и сматывается через черный ход по аллейке платанов в скверик, через забор, фунтики-фьють, быстроног Роджер и лондонская охранка.
В «Белом явлении» ничего нужного не осталось. Все можно бросить. Одежда на тушке да моцык из гаража, карман звякает россыпью мелочи, сам весь пыжится неоскудной яростью, что еще требуется 30-летнему простаку, чтоб не пропасть в большом городе? «Я же, блядь, натуральный Дик Уиттингтон! — соображает он, пролетая по Кингз-роуд, — я приехал в Лондон! я ваш лорд-мэр…»
Пират дома и, по всей очевидности, ожидает Роджера. На трапезном столе разложены части верной «мендосы», сияют маслом или вороненьем, руки заняты тампонами, лоскутами, шомполами, пузырьками, но глаза устремлены на Роджера.
— Нет, — прерывая обличение Стрелмана, едва всплывает имя Милтона Мракинга, — это мелочь, но вот тут остановись. Стрелман его не подсылал. Его подослали мы.
— Мы.
— Ты новичок-параноичок, Роджер, — Апереткин впервые назвал его по имени, и Роджер тронут — в аккурат хватает, чтобы осечься. — Само собой, всесторонне разработанная Они-система необходима — но это лишь полдела. На каждых Их должны найтись Мы. В данном случае мы и нашлись. Творческая паранойя означает разработку Мы-системы столь же всестороннюю, что и Они-система…
— Погоди-погоди, во-первых — где «Хейг и Хейг», будь уж любезным хозяином, во-вторых — что такое «Они-система», я ж тебе теоремой Чебы-шёва мозги не полощу?
— Я имею в виду то, что Они с Их наймитами-психиатрами называют «бредовыми системами». Незачем уточнять, что «бред» всегда официально определен. Нам о реальном и нереальном беспокоиться не нужно. Они выступают только с позиций целесообразности. Важна система.Как в ней располагаются данные. Одни последовательны, иные распадаются. Твоя мысль о том, что Мракинга подослал Стрелман, на развилке свернула не туда. Если б не противоположенный бредовый комплект — набор бредовых заблуждений о нас самих, который я называю Мы-системой, — эта мысль про Мракинга могла бы оказаться здравой…
