Братья - Калинин Анатолий Вениаминович (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Неожиданно он нашел поддержку у невестки Елены.
– Поедем, Степа. Построимся. Свое хозяйство заведем. – И при слове «хозяйство» она даже просияла. Должно быть, и ей уже успела надоесть их неопределенная семейная жизнь, кочевье с места на место.
– Вот она, женская приверженность к собственности! – махнул рукой брат, сдаваясь.
Иван Степанович решил зайти по дороге к брату, несмотря на то что последнее время каждая их встреча неизменно заканчивалась ссорой. Третий год брат работал в хуторе Вербном на колхозной пасеке. За это время он и жена построили дом, купили корову, завели свиней и кур. Белка и Галка наплодили им целое стадо коз, из-за которых у Елены были постоянные неприятности с соседями. Козы забредали во дворы, объедали– виноградные лозы и капусту на грядках. Брат обживался на новом месте и уже говорил при встречах Ивану Степановичу, что с такими людьми, как в колхозе, никогда не будет порядка: один в горячее время тяпает у себя на огороде, другая поехала на базар, а председатель запойно пьет горькую.
– Совсем другое дело в городе, – говорил брат,– там народ сознательный, организованный.
Он уже забыл, как его жена торговала в городе на базаре детскими рукавичками. Колхоз действительно был не из крепких, и те болезни, о которых говорил брат, у колхоза были. Но почему-то Ивану Степановичу было неприятно слышать об этом из уст брата. Пора бы ему уже перестать чувствовать себя в колхозе гостем. Иван Степанович никогда не решился бы упрекнуть других в том, что у них нехорошо, если бы знал, что у самого плохо.
У брата на пасеке было не все благополучно. Два года подряд пчелы не приносили колхозу ни капли меду и даже уходили в зиму с подкормкой. Правда, так совпало, что оба последних года были для пчеловодства неурожайными. Или все лето стояла сушь и цветы почти не выделяли нектар, или из-за дождей нельзя было, летать пчелам. Но можно было понять и тех людей в колхозе, которые начинали относиться к брату с колючей презрительностью, если не враждебно.
Как бы ни шли дела на пасеке, трудодни брату записывались аккуратно, и вот уже две осени он получал на них зерно из кладовой колхоза. Но самое плохое было не в этом. В конце концов может быть и так, что сегодня больше повезло одному, а завтра – другому. Плохое было в том, что брата это нисколько не смущало, он, видимо, считал, что так и должно быть. И он продолжал ругать и называть бездельниками тех самых людей, которые заработали для него зерно и деньги, чтобы он мог построить себе хату и купить корову.
Не оправдались и надежды Ивана Степановича на то, что брат поживет в колхозе, освоится на пасеке, а потом и ему поможет в его деле.
Последнее время Иван Степанович уже перестал думать о том, чтобы ему помог брат, и думал только о том, как поправить дела на пасеке у брата. Нестерпимо неловко становилось перед людьми, которые уважали Ивана Степановича и ни слова не сказали против, когда он привез в колхоз пасечником своего брата. Выходило, что Иван Степанович воспользовался их уважением им же во вред.
И с каждым разом ему все труднее было заставить себя зайти по дороге к брату. Но сегодня этого нельзя было избежать. Надо было проверить, перебросил ли брат пасеку за реку, на луг. Брат обещал сделать это еще неделю назад, но Иван Степанович не мог поручиться, что он сдержал свое слово.
Дорога втягивалась под зеленый свод деревьев, росших по берегу, не прерываясь, до самого хутора. Солнце редким дождем проливалось сквозь зеленую крышу, отпечатав на земле шевелящийся узор листьев. Над головой в листве перепархивали птицы.
День был сухой, жаркий, а к вечеру духота еще больше сгустилась. Справа белой стенкой росли тополи, слева, у воды, и в самой воде, – вербы. Там, где дорога, поворачивая, огибала бугор, из белой стенки выступал большой тополь. Сколько ни ходил мимо Иван Степанович, он не пропускал его взглядом, и не только потому, что тополь стоял ровно на полпути между станцией и хутором, но и потому, что ему нравилось это молодое, веселое дерево. И при самом легком ветре тополь лопотал так, будто шел густой летний дождь. А в тихую, безветренную погоду он сверкал чеканными, ярко-зелеными сверху и светлыми снизу листьями и все равно звучал, струился.
У родника, стекавшего со склона и перерезавшего дорогу, Иван Степанович опустился на колени напиться. Долго и жадно ловил губами тонкую ледяную струю, скачущую по зеленым каменьям.
– Что, Иван Степанович, хороша наша ключевая водица? – услыхал он над собой насмешливый женский голос.
Он поднял голову и посмотрел неузнающими глазами. Голос был знакомый – певучий грудной голос, но разве можно было узнать кого-нибудь в этой стоявшей над ним, подбоченясь и чуть отставив в сторону ногу, женщине с лицом, сплошь оклеенным листьями, забрызганными крапинками синего раствора, которым опрыскивают в садах виноградные лозы. Простая парусиновая кофта и такая же юбка женщины, сильные смуглые ноги и рабочие ботинки тоже были в крапинах. На лице одни глаза в узкой щели вызывающе смеялись. За плечами у нее висел жестяной бачок с раствором.
– А теперь угадываешь? – смеющимся голосом спрашивала она, отдирая от лица пальцами и бросая на землю листья, синие с той стороны, где они были
забрызганы раствором, и белые с той, где были намазаны сметаной. И все лицо женщины с темными, будто бархатными полосками бровей было белым от сметаны.
– Так это же ты, Дарья?! – рассмеялся Иван Степанович.
– Ну да, я, – глядя на него, улыбалась женщина серыми глазами и яркими красными губами на белом лице. – Ты, Иван Степанович, не всю воду из ключа выпил? •– говорила она, скидывая с плеч лямки бачка с раствором. – Тяжелый, чертяка, ну-ка поноси целый день почти два пуда.
Она стала на колени, как стоял до этого Иван Степанович, и, нагнувшись, долго пила прозрачную и холодную, журчавшую по камешкам воду. Потом умылась той же водой и вытерлась обратной, не забрызганной раствором стороной полы парусиновой кофты. Сметана смылась с ее лица, и оно стало румяно-смуглым и свежим. Удивительное, стремительное и насмешливое выражение придавали ему эти бархатные полоски бровей, размахнувшиеся в стороны над серыми глазами.
уперев руку в бок и притопывая ногой, пропела Дарья.
Иван Степанович смотрел на нее улыбаясь.
– А то неправда? – вызывающе спросила Дарья. – Вот срежем осенью виноград и начнется у нас пьяная осень.
– Правда, Даша, правда, – охотно согласился Иван Степанович.
– Ну а если правда, то помоги мне этого чертяку до хутора донести, – не растерялась Дарья. – Он мне за день все плечи оттянул. Почитай, как эта самая выкладка у солдата.
Иван Степанович вскинул на спину бачок с раствором, и они пошли рядом по дороге к хутору. Впереди и сзади них выходили из садов на дорогу женщины с тяпками. Все они были знакомы Ивану Степановичу и сейчас с ним здоровались.
Солнце скрылось за буграми, край неба горел над степью и уже тускнел, будто пепелился. Теплый майский туман сползал из степи по склонам к воде. Тихо было в воздухе, в садах и на реке. С левого берега колхозники луговой бригады возвращались домой на лодках. Две лодки, только что отчалившие оттуда, неслышно скользили через реку. Только чуть-чуть – скрип, скрип – ходили весла в гнездах.
Ехавшие на лодках женщины запели песню. Раствор переливался в бачке за плечами у Ивана Степановича. Дарья шагала медленными, усталыми шагами. На темно-русой прядке, выбившейся у нее из-под платка, остались капельки воды, замочившей ей волосы.
Слушая песню, они разговаривали друг с другом.
– Все, Иван Степанович, за пчелами гоняешься?
– Все за ними, Даша.
– Думаешь все же догнать эту самую золотую пчелу? – спрашивала она дружелюбно.
