Петька Барин - Можаев Борис Андреевич (читать книги без регистрации txt) 📗
– Ну, и что ж ты скажешь директору?
– Что ему скажешь… Хочешь послушать? – он озорно повел глазами и занес палец над кнопкой на торце стола. – Сейчас позову.
Я вспомнил, как директор при моем появлении поспешно взял со стола желтую папку (видно, там был второй экземпляр этого письма), с какой готовностью уступил мне очередь в кабинет, как услужливо кланялся, улыбался виновато: «Проходи, мол, ради бога… только не со мной…»
И не мог пересилить себя.
– Неловко, – ответил я. – Лучше съезжу к Ступину.
– Ну, как знаешь.
Поездка моя в совхоз «Мещерский» случилась неожиданно скоро. На другой день с утра поднялась такая метель, что не видать было домов на том порядке улицы. За двое суток немыслимой крутоверти намело-насугробило столько снегу, что мой Семен Семенович забастовал: «Куда в такую непогодь на охоту? В снегу вымокнешь по самую ширинку». У Гладких открылся какой-то семинар, и ему не до охоты. Я было загрустил совсем.
– Ты, кажется, к Ступину хотел съездить? – спросил меня Гладких. – У нас подвода туда идет. Секретарь застрял в лесничестве. Поезжай.
И я поехал. Совхоз «Мещерский» лежит в лесной полосе километров за двадцать от Тиханова. Туда и в обычную пору проехать было нелегко, а уж в распутье да в зимние заносы на автомобиле и не суйся.
Не доезжая до Еремеева, мы встретили странную подводу. Гусеничный трактор тянул грубо сколоченные сани, на которых стояли две железные бочки, валялись толстые оцинкованные тросы, лопаты, и в самом задке прижались две бабы, закутанные в клетчатые шали, да мужик в тулупе.
– Куда они снарядились? – спросил я своего возницу.
– В Пугасово, за горючкой.
– За пятьдесят верст на тракторе? – удивился я.
– А на чем же еще? Грузовики не ходят: то ростепель, то заносы. Лошадей нет.
– Но они же и за сутки не обернутся?
– По два дня ездят. С ночевой.
– Какой смысл гонять трактора в такую даль?
– Нужда… Горючка необходима для тракторов.
– Они что, снег пашут?
– За кормами ходят.
– Куда?
– На луга… километров за сорок. Как только путь установится, по пороше то есть.
– Батюшки мои!
Возницу нисколько не трогало мое удивление. Он дергал вожжами, похлопывал шубными рукавицами, покрикивал на лошадь и, как бы между делом, пояснял мне, зачем нужна горючка к тракторам в такую пору, пояснял обстоятельно, терпеливо, как это делают неразумным детям.
– Поскольку совхоз откормочный, без сена никак нельзя.
– А трактора в разнос пускать можно?
– На то они и есть трактора. Не на себе ж таскать сено-то.
– Трактора в пять раз дороже сена!
– Мало ли что. В ином деле себя не бережешь. А то трактора. – Мой возница был неуязвим, сидел бочком, вполоборота и смотрел куда-то в сторону.
Эта странная отрешенность, уклонение от существа дела озадачила меня и в разговоре с директором Проскуряковым. Он также глядел куда-то в сторону, морщил лоб и сводил брови с тем выражением, которое передается вопросом: «Что вы, собственно, от меня хотите?»
– Как же это, в лесной глухомани, вдали от лугов создали откормочный совхоз? – спрашивал я директора.
– Очень просто. Был колхоз, перевели его в совхоз.
– Зачем же?
– Потому что слабый был колхоз… нерентабельный.
– А совхоз крепкий?
– И совхоз слабый.
– Чего же добились? Неужели вы считаете разумным гонять трактора в эдакую даль за сеном?
– А ближе нет его, сена-то.
Логическая фигура замыкалась, и выйти из этого заколдованного круга не было никакой возможности.
Мы сидели в бухгалтерии. На столе у бухгалтера лежал список. Трактористы и возчики, одетые в полушубки, ватные брюки, входили по очереди, расписывались, потом шумно дули на руки – с мороза пришли – и получали по три рубля на ночевку, для сугреву.
– На сколько же хватает горючки, привезенной из Пугасова? – спросил я «директора.
– На один рейс.
– А потом?
– Все повторяем… Те идут за сеном, эти в Пугасово.
– Весело живете. А Ступин ездит за сеном?
– Сейчас – нет… – ответил директор, помолчав.
– Почему?
Директор провел ладонью по лбу и поморщился:
– Он свою долю привез летом.
Я вышел на улицу, отпустил возницу в лесничество, а сам пошел искать Ступина. Возле колодца с журавлем я спросил старуху:
– Скажите, где Ступин живет?
– Какой Ступин? У нас, в Еремееве, полсела Ступиных.
– Который машины изобретает… Петр Александрович.
– А-а, Петька Барин! Ступай в конец села. Там стоит на отшибе новый дом под зеленой крышей. Увидишь. А нет – спросишь, где, мол, Барин живет.
Я сразу угадал дом Петьки Барина, – он стоял на высоком берегу Петравки, в окружении старых лип и заломанной чахлой сирени, чуть вынесенный из общего порядка улицы. Дом большой, обшитый свежим тесом, назамшелом фундаменте из дикого камня. И крыша зеленая, и вертлюги на крыше.
Хозяин встретил меня на улице; он обносил забором эти раскоряченные липы, да выщербленную сирень, да кое-где уцелевшие изуродованные яблони – жалкие остатки от большого сада. Хозяин был видный мужчина, широкоплечий, рослый, с лицом народного артиста, полный собственного достоинства. На нем была черная стеганка, открывавшая его мощную, кирпичного цвета шею, высокие, за колено, валенки и серая армейская шапка. Мы поздоровались. Я назвал себя, сказал, что приехал из газеты, что наслышан о нем и хотел бы написать… Словом, обычное приставание газетчика, когда хочешь понравиться человеку и выудить из него нужный «материал». Ступин вел себя не то чтобы просто, а величаво: протянул свою необъятную железную ладонь, чуть прикрыл большие сонные глаза и представился:
– Петр Александрович.
– Давно здесь поселились?
Он вскинул веки, повел крючковатым носом, как пробудившийся орел, и застыл в ожидании. «Чего ради спрашиваете?» – было написано на его крупном суровом лице.
– Поместье старое, а дом новый, – сказал я, кивая на черные липы.
Он поджал губы и насупился, видимо, уловил намек на его прозвище – Барин.
– Здесь жили братья Потаповы, мельницу на Петравке держали. Вон там. Видите, железо торчит из камня? Была плотина. А под берегом… вон, где лозняк, питомник держали. Фруктовые деревья разводили… Торговали.
– А где же они?
– Сослали в тридцатом году.
Он пошел к изгороди, неторопливо сложил в деревянный ящик свой нехитрый инструмент и сказал коротко:
– Проходите в избу.
В доме нас встретила хозяйка, удивительно похожая на самого Ступина, такая же степенная, рослая, с большим и строгим лицом.
– Проходите в залу, – сказала она.
В чистом и светлом доме было четыре комнаты, отгороженные дощатыми перегородками. В дверных проемах висели шторы из красного бархата, в комнаты вели широкие ковровые дорожки. Мы разделись и прошли в просторную залу. Петр Александрович сел за свой письменный двухтумбовый стол, а меня посадил на широкую тахту под узбекским ковром. За стенкой гомонили потревоженные моим приходом дети: мальчик и девочка, лет по десять – двенадцать. Они сидели за столом, готовили уроки.
– Внуки? – спросил я, кивая на ту комнату.
– Дети, – ответил Петр Александрович.
Я с удивлением посмотрел на его седую голову:
– Сколько же вам лет?
– Сорок четыре.
– А я думал… – я запнулся.
– Что я старше? – сказал Петр Александрович и улыбнулся. – Не стесняйтесь. Мне многие дают больше моих лет. Я еще в армии поседел… на сверхсрочной.
– И давно ушли из армии?
– На тридцатом году.
– И все здесь, в совхозе?
– Сперва в колхозе, а потом совхозом объявили нас.
– Чай, дорого стала вам постройка? – спросил я, оглядывая высокие потолки и чистого оструга сосновые стены.
– Нет… Я ведь все своими руками сделал.
– Как? И отопление?! – я указал на крашеные радиаторы, висевшие под окнами.
– И отопление. И разводку, и опрессовку – все сам делал.
