Оптимистические похороны Юханнеса - Аскильдсен Хьелль (полная версия книги TXT) 📗
Я вернулся на то место, где вылез из автобуса, но его не было, я побрел дальше. И скоро вышел на небольшую площадь, с фонтаном и голубями. Я сел на скамейку и принялся разглядывать прохожих. Сколько все-таки кругом нормальных людей! Особенно девушек; они бывают прямо красавицы, пока не начнут рожать.
Не так уж долго я просидел, как приключилось чудо. Пожилая женщина подошла и села рядом со мной, на ту же скамейку. Бывает, подумал я, наверно, она близорука.
Уйду-ка я лучше, пока чего не вышло, постановил я, но это было такое редкостное, такое непонятное ощущение – сидеть на одной скамейке с женщиной, что я остался. Вдруг кто-нибудь подумает, что мы имеем отношение друг к другу. Или хотя бы знакомы. Бывают и такие фантазии.
Тут я вспомнил, что сегодня день моего рождения, и во мне вскипела ярость. Я быстро поднялся и пошел назад к автобусной остановке. Я раздухарился до того, что спросил, когда автобус. Оказалось, через несколько минут. Всю обратную дорогу меня снедала злоба, я вылез на своей остановке, зашел в ближайший ресторан и заказал пол-литра пива. Никому не позволено мешать мне отмечать собственное восьмидесятилетие, пусть только попробуют. Но это была ядреная ярость, она не развеивалась, и после полулитра пива я был все такой же злющий. Сидел и костерил весь белый свет, про себя, понятное дело. Поэтому когда к моему столику подошел какой-то старик, я твердо настроился отшить его.
– Ты ведь Хорнеман, да? – сказал он, и я с горечью подумал: меня раз увидишь, век не забудешь. Но кивнул, хоть и не знал, с кем говорю.
– Я сидел, смотрел на тебя и подумал, что ты можешь быть только Паулусом Хорнеманом.
– Разумеется, человек может быть только самим собой, – сказал я.
– Но меня ты не узнаешь? – восхитился он; видно, выпил больше моего.
– Нет.
– Холт. Франк Холт. Мы вместе работали в гимназии в А...
Если моя неудавшаяся жизнь споткнулась не в момент зачатия, то, значит, все началось в А... Я не собираюсь вдаваться в подробности ни сейчас, ни когда бы то ни было, но для ясности скажу: мне не следовало близко подходить к школе. Я с опозданием обнаружил, что никакие мои знания не могут тягаться с моим уродством. Ученики немало повеселились за мой счет, но кончилось все плохо. Совсем плохо.
Довольно об этом. Однако в свете сказанного нежданную встречу с коллегой Холтом, которого я так и не вспомнил, никак нельзя было счесть приятной.
– Это давно было.
– Да уж, много воды утекло в море с тех пор, – сказал он, и я понял, что радости он мне не добавит. Ладно б еще он был смущен, тогда люди и не такое несут, так ведь отнюдь.
– Она все течет, течет, а море не переполняется, – ответил я.
Он было опешил, но тут же спросил, можно ли ему присесть. Я помялся, помялся, да толку что – разрешил. Ничему меня жизнь не учит.
Он хотел угостить меня пивом, но тут я проявил твердость, и мы заказали каждый себе. Он немедленно взялся вспоминать, и я выяснил с облегчением, что он уехал из А. за год до моего приезда. Он был набит воспоминаниями. Приятными как на подбор. Ему хорошо с самим собой, подумал я, а когда поток воспоминаний стал иссякать, сказал:
– Сколько хороших воспоминаний.
– Да уж, ими можно жить долго.
– Так ты протянешь до глубокой старости, Холт.
Он улыбнулся заговорщицки:
– Может статься. Никто не знает числа своих дней.
– Что правда, то правда.
– Каждый новый день – подарок для меня, – сказал он восторженно. Я перестал дышать. Он выражался, как моя мать, а ей-то уж точно не имело смысла подражать.
– Ты прямо как моя мать. Она прожила девяносто с лишним лет.
Он просиял.
– Что ты говоришь! Видит Бог, я б не отказался дожить до нового тысячелетия. Скажи здорово, Хорнеман?
– Да, будет большой салют.
– Не в салюте дело, – сказал он. – Представь, как ощущается в такой миг дыхание истории, ее поступь. Меня заранее в дрожь бросает.
Я удержался, не ответил. Не ершись, велел я себе, он ничего тебе не сделал, просто таким уродился, и, когда трезвый, он, конечно, тоже одинок и тоже брюзга, все так живут, просто не осознают этого или называют иначе.
Поэтому я допил свое пиво и сказал, что мне пора, у меня встреча.
– Вот так всегда, – ответил он. – В кои-то веки раз встретишь знакомого, а у него дела. Но хорошо, я тебя хоть узнал.
– Прощай, – сказал я.
– И ты прощай, Хорнеман. Спасибо за беседу.
Дома я нашел записку, она была воткнута в дверную щель. Послание от братца. На листке было накарябано: «Я полагаю, ты дома и не открываешь. Я хотел поздравить тебя с юбилеем, ибо вряд ли кто-то еще вспомнит об этом. Теперь я хотя бы знаю, где ты живешь. Я еще зайду. Юханнес».
Я метнулся в квартиру, заперся изнутри и накинул цепочку. И больше в тот день не выходил из боязни, что он может устроить засаду в подворотне.
Но вечер сложился хорошо: день оказался из самых удачных. У меня был журнал, прочитанный только наполовину. И вечером я его дочитал. Там оказалась статья о недавно открытом квазаре. Он удален от нас на 17 миллиардов километров, и сейчас мы видим свет, который квазар излучил 12,4 миллиарда лет тому назад, то есть почти за 8 миллиардов лет до зарождения нашей Солнечной системы и задолго до того, как 10 миллиардов лет тому назад возник Млечный Путь.
Какой прекрасный пример жизненной перспективы! Я так воодушевился, что высунулся в окно рассмотреть Вселенную. Понятно, я ничего не увидел – звезд на небе в этом городе давно не наблюдается, но ничуть не огорчился; я знал: бесконечность существует и все, лишенное смысла, в ней утонет.
Примерно раз в неделю я хожу в один ресторан неподалеку. Меня уже знают. Официанты притерпелись к моему виду, осмелюсь сказать, признали меня. Я сажусь за отдельный столик и выпиваю три или четыре пол-литровые кружки, на это у меня уходит целый вечер. Иной раз завсегдатай, кто много раз видел меня здесь, поздоровается со мной, мне это отрадно. Случается, кто-нибудь даже заговаривает со мной, но это всегда или в стельку пьяный, когда ему уже все равно, с кем говорить, или такой навязчивый прилипала, которого гоняют ото всех столов и я для него – последняя надежда. Я никогда не предлагаю им сесть, а если они все-таки плюхаются рядом, выпроваживаю их.
Мне нравится в этом заведении, и, будь у меня деньги, я ходил бы сюда каждый день. Я частенько мечтаю об этом – как бы я проводил в этом ресторане все вечера.
Но в прошлый раз, последний, я вдруг с ужасом увидел, что в зал входит мой брат Юханнес. Я нагнулся со всей доступной мне проворностью и сделал вид, будто ищу что-то на полу, но братец уже заметил меня. Его ноги замерли у самого моего лица.
– Что-то потерял? – сказал он.
Я выпрямился. Ничего ему не ответил. Он сел за мой стол. И я впал в отчаяние: теперь этот Юханнес отнимет у меня мой ресторан.
– Так вот где ты пасешься, – сказал он.
– Оставь меня в покое, – попросил я.
– Оставить в покое? Так с братьями не разговаривают! Я притащился сюда пообщаться с тобой, и будь любезен!
– Просто я хотел бы побыть один.
Он набычился и начал повышать голос. Как же я его ненавидел. И в ужасе от того, что он вытесняет меня из моего последнего, за исключением четырех стен квартиры, прибежища, я сказал:
– Ты мне не брат.
Мы уже начали привлекать к себе внимание соседних столиков, а моя фраза, конечно же, еще усугубила положение. Юханнес от гнева потерял голову, перегнулся через стол, вцепился мне в куртку и заорал:
– Повтори, что сказал!
Я не видел в этом необходимости, к тому же к нам шел официант.
– Пожалуйста, у нас без скандалов, – сказал он.
– Не могли бы вы убрать отсюда этого мужчину, – сказал я. – Он выдает себя за моего брата-близнеца.
Юханнес поднял на меня удивленные глаза, а потом как даст мне в грудь – и отпустил мою куртку. Стул опрокинулся, падая, я подумал: в моем возрасте нельзя ударяться, я же все себе переломаю.
