Леля Селезнева с факультета журналистики - Шукшин Василий Макарович (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
— Как же… Мне же сказали, что вам тут осталось на час работы.
— Кто сказал?
— Толстый такой… в сельсовете работает…
— Анашкин. — Плотники понимающе переглянулись.
Бригадир так же обстоятельно, как объяснял о пароме, ровным, спокойным голосом рассказал про Анашкина:
— Это он хочет свой грех замазать. Он у нас председателем долгое время был, так?.. А денюжки, которые на ремонт парома были отпущены, куда-то сплыли. Теперь он беспокоится: боится — вспомнят. Ему это нежелательно.
Леля откинула со лба короткие волосы.
— Ему этот факт выйдет боком, — серьезно сказала она. — Сигаретка есть у кого-нибудь?
Здоровенный парень весело посмотрел на своих товарищей.
— Махорки можно, — неуверенно предложил один плотник и оглянулся на старика бригадира, желая, видимо, понять: не глупость ли он делает, что потакает молоденькой девушке в такой слабости?
Но бригадир молчал.
— Могу «Беломор-канал» удружить, — сказал здоровенный парень, Митька Воронцов, с готовностью подходя к девушке. Ему хотелось почему-то, чтобы Леля выкинула что-нибудь совсем невиданное.
— Спасибо, — Леля так просто взяла у Митьки папироску, так просто прикурила и затем посмотрела на плотников, что ни у кого не повернулся язык сказать что-нибудь.
— Давай, ребята, — негромко сказал бригадир, поднимаясь.
Леля отошла от борта парома и стала смотреть на ту сторону, где, выстроившись в длинный ряд, стояли грузовики с хлебом.
Шоферы не толпились на берегу и не смотрели с грустью на паром. Они собрались небольшими кучками у машин и разговаривали. Человек шесть наладили удочки и сидели на берегу в неподвижных позах. Кое-кто разложил поодаль от машин костер — пек картошку.
А далеко-далеко, за синим лесом, заходило огромное красное солнце.
Стучали топоры плотников, и стук этот далеко разносился по реке.
Леле стало грустно. Она вдруг ощутила себя смешной и жалкой в этом огромном и, в общем-то, простом мире. Есть заведенный порядок жизни, которому подчиняются люди. Если сломался паром и на том берегу скопилось много машин, значит, должно пройти сколько-то часов, прежде чем паром наладят, значит, машины с хлебом — а что сделаешь? — будут стоять и ждать, и шоферы будут собираться группами и рассказывать анекдоты. Значит, начальство будет волноваться, звонить по телефону. Было бы странно, если бы оно тоже собиралось в группы и рассказывало анекдоты. В конце концов все знают, что надо ждать. И смешно и глупо здесь суетиться, писать бойкие статейки. Все понимают, что сломался паром, что машины, которые так нужны, стоят. Паром мог бы не сломаться, но он сломался — вот и все. Жизнь на этом не остановилась.
Те же шоферы, которые сейчас кажутся беззаботными, через несколько часов сядут за штурвалы и без сна и отдыха будут гнать и гнать по нелегким дорогам, наверстывая по мере возможности упущенное. И не будут чувствовать себя героями, так же как сейчас не испытывают угрызений совести оттого, что не стоят толпой на берегу и не смотрят с тоскою на паром.
Леля вспомнила секретаря Дорофских и то, как она ему говорила: «С паромом следующее…», и ее собственная беспомощность стала до того очевидной и угнетающей, что она чуть не заплакала. Она стала мысленно доказывать себе, что люди сами определяют порядок жизни. И все делают люди. А киснуть и хныкать — это легче всего. Это еще ни для кого не представлялось очень трудным. Все делают люди, и надо быть спокойнее и сильнее.
Она поднялась и подошла к старику плотнику.
— Скажите, пожалуйста, а может быть, вас мало?
— А? — Бригадир выпрямился. — Мало? Нет, тут больше не надо, пожалуй… Да и нету у нас их больше-то.
— Но ведь стоят машины-то! — тихо, с отчаянием сказала Леля. — Что же делать-то?
— Что делать?.. Вот делаем.
— Когда вы думаете закончить?
— Завтра к обеду… — Старик прищурился и посмотрел на ту сторону реки.
— Ну нет! — твердо сказала Леля. — Так не пойдет. Вы что?
— Что? — не понял старик.
— Товарищи! — обратилась Леля ко всем. — Товарищи, есть предложение: собрать коротенькое собрание! Пятиминутку. Я предлагаю… — продолжала Леля, — работать ночью. Мне сейчас трудно посчитать, в какие тысячи обходится государству простой этих машин, но сами понимаете — много. Я сейчас схожу в деревню, обойду ваши семьи, скажу, чтобы вам принесли сюда ужин…
— Ну, это уж — привет! — сказал Митька Воронцов.
— Да неужели вы не понимаете! — Леля даже пристукнула каблучком по палубе. — А как было в войну — по две смены работали!.. Женщины работали! Вы видите, что делается? — Леля в другое время и при других обстоятельствах поймала бы себя на том, что она слишком театрально показала рукой на тот берег, на машины, и голос ее прозвучал на последних словах, пожалуй, излишне драматично, но сейчас ей показалось, что она сказала сильно. Во всяком случае, все посмотрели туда, куда она показала, — там стояли машины с хлебом.
— У нас на это начальство есть, — суховато сказал бригадир.
— Мы что, двужильные, что ли? — спросил Митька.
Он уже не ждал от девушки «фокусов», он боялся, что она уговорит плотников остаться на ночь. Пятеро других стояли нахмурившись.
— Товарищи!.. — опять начала Леля.
— Да что «товарищи»! — обозлился Митька. — Тебе ж сказали: не останемся… — Митьке позарез нужно было быть вечером в клубе.
— Эх вы!.. — сказала Леля и неожиданно для себя заплакала. — Люди стоят, машины стоят… их ждут… а они… — говорила Леля, слезая с парома. Она вытирала ладошкой слезы, сердилась на себя, не хотела плакать, а слезы все катились: она очень устала сегодня, изнервничалась с этим паромом.
Плотники растерянно смотрели на тоненькую девушку в узкой юбке. Она отвязала лодку и, неумело загребая веслами, поплыла к берегу
— Ты, Митька, балда все-таки, — сказал бригадир. — Дубина просто.
— Он шибко грамотный стал, — поддакнул один из плотников. — Вымахал с версту, а умишка ни на грош.
Митька насупился, скинул рубаху, штаны и полез молчком в воду — надо было обмерить пролом в боку баркаса, чтобы заготовить щит-заплату. Остальные тоже молча взялись за топоры. На берегу Лелю встретил председатель Трофимов.
— Чего они там? — встревожился он, увидев заплаканную Лелю. — Небось лаяться начали?
— Да нет! — Леля выпрыгнула из лодки. — Попросила их… В общем, ну их! — Леля хотела идти в деревню.
Трофимов осторожно взял ее за тоненькую руку, повел обратно к лодке.
— Поедем. Не переживай… Попросила остаться их?
— Да.
— Сейчас поговорим с ними… останутся. Я еще трех плотников нашел. К утру сделаем.
Леля посмотрела в усталые умные глаза Трофимова, села в лодку, тщательно вытерла коротким рукавом кофты заплаканные глаза.
Трофимов подгреб к парому, первым влез на него, потом подал руку Леле.
Плотники старательно тесали желтые пахучие брусья. Только бригадир воткнул топор в кругляш и подошел к председателю.
— Ну что тут? — спросил Трофимов.
— Ночь придется прихватить, — сказал старик, сворачивая папироску.
— Я еще троих вам подброшу. К утру надо сделать, черт его… — Председатель для чего-то потрогал небритую щеку, протянул руку к кисету бригадира.
Леля смотрела на бригадира, на плотников, на их запотевшие спины, на загорелые шеи, на узловатые руки. И опять ей захотелось плакать — теперь от любви к людям, к терпеливым, хорошим людям. Она взяла сухую, горячую руку бригадира и погладила ее. Бригадир растерялся, посмотрел на Лелю, на председателя, сказал:
— Это… Ну ладно. — И пошел к своему месту.
— Ничего, — сказал Трофимов, внимательно глядя на папироску, которую скручивал.
Митька Воронцов фыркал в воде у баркаса, кряхтел, плевался.
— Ты чего? — спросил бригадир. — Чего не вылезаешь-то. Обмерил?
— Обмерил, — сердито ответил Митька.
— Ну?
— Чего «ну»?
— Вылезай, чего ты!
— Да тут… трусы спали, заразы. Кха!
Кто-то из плотников хихикнул. Все выпрямились и смотрели на Митьку.
