Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ждал - Хотинская Нина Осиповна (книга жизни TXT) 📗
Но я беру себя в руки. А как же вы — ведь вы вместе со мной надеетесь, что будет любовь (или меньше? или больше? или не то чтобы?), так неужели я на самом интересном месте оставлю вас с хозяйкой «Чикито»? Это было бы бесчеловечно.
Я выхожу на улицу с порозовевшими щеками, и холод хлещет меня по ногам.
Он уже там, на углу улицы Сен-Пер, он ждет меня, видит меня, идет ко мне.
— Я испугался. Думал, вы не придете. Увидел свое отражение в витрине, полюбовался на свои щеки — смотрите, какие гладкие! — и испугался.
— Извините, мне очень жаль. Я ждала результатов вечернего заезда в Венсенне и не заметила, как прошло время.
— А кто победил?
— Вы играете?
— Нет.
— Победил Beautiful Day.
— Ну конечно, я так и думал, — улыбается он и берет меня под руку.
До улицы Сен-Жак мы идем молча. Время от времени он посматривает на меня украдкой, словно изучая мой профиль, но я-то знаю, что в эти минуты его больше интересует, что на мне надето — колготки или чулки?
Терпение, дружок, терпение…
— Я поведу вас в одно местечко, которое очень люблю.
Могу себе представить… слегка развязные, но услужливые официанты понимающе улыбаются ему:
«Здравссствуйте, мсье… (это, стало быть, новенькая… брюнетка в прошлый раз мне больше понравилась…)» — и рассылаются подобострастно: «Столик на двоих в уголке, как обычно, мсье? (да где он их только берет?…) Пальто оставите? Прекрасссно». На улице он их берет, дурья твоя башка.
А вот и ничего подобного.
Он пропустил меня вперед, придержав дверь маленького винного погребка, и у нас только спросили, курим ли мы /Во всех французских ресторанах есть специальные залы (или столики) для курящих и некурящих/. Все.
Он повесил наши вещи на вешалку и замер на мгновение при виде плавной линии моего декольте — в эту секунду я поняла, что он ничуть не жалеет о свежей ранке под подбородком, результате сегодняшнего бритья, когда руки его плохо слушались.
Мы пили потрясающее вино из больших пузатых бокалов. Мы ели изысканные блюда, подобранные так, чтобы не перебивать букеты наших дивных нектаров.
Бутылка «Кот-де-Нюи», «Жевре-Шамбертен» 1986 года. Малютка Иисус в бархатных штанишках.
Мужчина напротив меня пьет, щуря глаза.
Я уже немножко знаю его.
На нем серая кашемировая водолазка. Старенькая водолазка. Заплатки на локтях и дырочка у правого запястья. Наверно, подаренная на двадцатилетие… Так и вижу, как его мамочка, расстроенная его не сильно довольным видом, говорит: «Вот увидишь, сколько раз еще меня потом вспомнишь и спасибо скажешь», — и, приобняв, целует сына.
Пиджак совсем скромный, с виду самый обыкновенный твидовый пиджак, но у меня-то глаз-алмаз, и я вижу, что этот пиджак сшит на заказ. У «Old England», когда товар поступает напрямую из ателье с бульвара Капуцинок, этикетки немного шире, а этикетку я успела разглядеть, когда он нагнулся поднять салфетку.
Салфетку-то, насколько я понимаю, он уронил нарочно, чтобы выяснить наконец вопрос с чулками и не мучиться.
Он говорит о разных разностях, но ничего о себе. И всякий раз теряет нить своего рассказа, когда я задерживаю руку у себя на шее. Он спрашивает: «А вы?» — и я тоже ничего не говорю ему о себе.
Когда мы ждем десерта, моя шаловливая ножка прижимается к его ноге.
Он накрывает мою ладонь своей, но тут же убирает руку, потому что приносят мороженое.
Он что-то говорит, но слова едва шелестят, и я ничего не слышу.
Мы оба взволнованны.
И тут — о, ужас! У него звонит мобильник.
Как по команде, весь ресторан уставился на него, поспешно отключающего телефон. Он наверняка многим испортил вкус замечательного вина. Так и подавиться недолго. Вокруг кашляют, пальцы судорожно сжимают ручки ножей или складки накрахмаленных салфеток.
Чертовы штуки, всегда хоть одна да задребезжит, где угодно, когда угодно.
Хамство.
Он смущен. Ему вдруг, кажется, стало жарко в мамином кашемире.
Он виновато кивает соседям, давая понять, как ему неловко. Смотрит на меня, слегка ссутулив плечи.
— Простите, мне так жаль… — Он улыбается мне, но уже не так напористо.
— Ничего страшного. Мы же не в кино. В один прекрасный день я кого-нибудь убью. Кого-нибудь, кто ответит на звонок в кино во время сеанса. Когда прочтете об этом в криминальной хронике, знайте, что это была я.
— Учту.
— Вы читаете криминальную хронику?
— Нет, но теперь буду, раз есть шанс прочесть там о вас.
Мороженое было, как бы это сказать… изумительное.
Заметно взбодрившись, мой прекрасный принц, когда подали кофе, пересел поближе ко мне.
Так близко, что теперь он знает точно, на мне чулки. Он почувствовал маленькую застежку у бедра.
А я знаю, что в эту минуту он не помнит, где живет.
Он приподнимает мои волосы и целует сзади в шею, в ямку на затылке.
Он шепчет мне на ухо, что обожает бульвар Сен-Жермен, обожает бургундское вино и черносмородиновое мороженое.
Я целую тот самый порез. Весь вечер я мечтала об этом и теперь отвожу душу.
Кофе, счет, чаевые, наши пальто — все это мелочи, мелочи, мелочи. Мы вязнем в мелочах.
Наши груди разрывает от волнения.
Он подает мне мой черный плащ и тут…
Отдаю должное мастерству — вот это артист, браво! Очень ловко, почти незаметно, точно рассчитано и классно проделано! — опуская его на мои обнаженные плечи, беззащитные и нежные как шелк, он нашел-таки необходимые полсекунды и идеальный угол наклона головы к внутреннему карману пиджака, чтобы взглянуть на дисплей своего мобильника.
Я прихожу в себя. Мгновенно.
Предатель.
Неблагодарная скотина.
Что же ты наделал, идиот?
О чем ты думал, когда мои плечи были такие округлые, такие теплые, а твоя рука так близко?!
Какие дела оказались для тебя важнее, чем моя грудь, открытая твоему взгляду?
На что ты отвлекся, когда я должна была ощутить твое дыхание на своей спине?
Неужели твоя чертова штуковина не могла подождать? Возился бы с ней потом, после того, как у тебя все произойдет со мной!
Я застегиваю плащ до самого верха. На улице холодно, я устала и меня подташнивает. Я прошу его проводить меня до ближайшей стоянки такси.
Он в панике.
Вызывай службу спасения, приятель, телефон у тебя есть,
Но нет. Он не дрогнул.
Как будто так и надо. Вроде как мы провожаем добрую знакомую до такси, растираем ей плечи, чтобы согреть, и разглагольствуем о парижской ночи.
Он держит марку почти до конца — что есть, то есть.
Но прежде чем я сажусь в такси, черный «мерседес» с номерами департамента Валь-де-Марн, он говорит:
— Но… мы ведь еще увидимся, правда? Я даже не знаю, где вы живете… Оставьте мне хоть что-нибудь, адрес, телефон…
Он вырывает листок из блокнота и торопливо пишет цифры.
— Вот. Первый номер — домашний, второй — моего мобильного, по нему вы можете звонить мне в любое время…
Это я уже поняла.
— Только не стесняйтесь, в любое время, хорошо?… Я буду ждать.
Я прошу шофера высадить меня в конце бульвара, мне надо пройтись.
Я иду и поддаю ногами несуществующие консервные банки.
Ненавижу мобильные телефоны, ненавижу Саган, ненавижу Бодлера и всех прочих шарлатанов.
Ненавижу свою гордыню.
