Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта (читаем бесплатно книги полностью TXT, FB2) 📗
В предпоследний день полезли на гору, в церковь, долго разглядывали иконы, писанные местными мастерами, удивлялись цвету – нахальному, наивному, слишком кричащему, как на лубочных картинках.
– Ты подумай, какая наглость – х. чить голубеньким по розовенькому! – возмущался Артем, когда мы возвращались вниз, к морю.
– А вот, смотри. – Я указала на небо, и мы остановились, засмотревшись на закат.
Солнце почти утонуло за горой, и по ярко-розовому небу тащились голубенькие облачка.
– Да, слушай, вот когда не врубаешься, все сразу дураки вокруг. Вот же этот цвет, вот он, блин, все как есть снял, подлец, а завезти эти доски хоть в Москву, там же все плеваться будут – как вульгарно да как примитивно!
– Ага, и питерская изысканная серебристая гамма, врубись. А какой ей еще быть, там солнце только по праздникам включают.
– По большим, точно.
Обменявшись этими тонкими замечаниями, мы переглянулись и расхохотались. Простые открытия – это всегда немножко стыдно.
Но я потом часто вспоминала эти крымские иконы. Если не знаешь причин – следствия всегда кажутся неумными, наивными, смешными.
Вечером я лежала на пузе и в свете костра читала Джеффри Монмутского, Тарасик грелкой пристроился у меня на пояснице. Артем сидел по-турецки, курил трубочку, разбирал наброски.
Сладкий дым марихуаны смешивался с горьким можжевеловым, звезды висели низко-низко, задевая круглыми брюшками кроны деревьев.
– Вчера еще был уверен, что я – великий художник, а сегодня что-то сомневаюсь, – сказал Артем, бросая в костер очередной набросок.
– А давай тебе ухо отрежем?
– Думаешь, поможет?
– Как не помочь. Верное средство.
– Нет, погожу пока. Буду весь в ушах, как сакура в цвету. Этот, как думаешь? – Артем показал мне картинку.
– Оставь, хороший.
Артем снова зарылся в ворох бумаг, Тарасик сучил лапами, взлаивал, и во сне продолжая битву с ежами. Я перевернула страницу.
– Ну как там бритты? Как дела у них? – озабоченно, как футбольный болельщик, поинтересовался Артем.
– Да б…! – Я захлопнула книгу. – Вот скажи мне, Артюша, как мужчина женщине. Скажи. Кроме пьянства, б…ства и мордобоя есть у вас, самцов, какие-нибудь еще традиционные развлечения, освященные веками?
Артюша задумался на минуту, а потом с апломбом произнес:
– Искусство, детка.
– А.
Я снова открыла книгу и погрузилась в историю злоключений короля Леира, сухо пересказанную стариком Джеффри.
– А хорошо все-таки, когда Бог, – сказал Артюша.
– М-м?..
– Бог, говорю, – это хорошо. Ну, этот, на горе. Сидел себе спокойно, писал портрет Божьей матери. Богу. И тут все понятно. Кому пишешь? Богу пишу.
– Ну это все…
– Не-а. Я об этом вообще никогда не думал. Я и не верю. Наверное. Не думал никогда. А ты?
– В церковь не хожу. Попов не люблю. А так… Ну а с кем человеку еще поговорить? Только с собаками. Или с Богом. Навернусь, бывало, с откуда-нибудь, чего-нибудь себе сломаю и говорю: «Ну Ты чего? Ты куда смотрел, блин? Вот, ребро сломала опять…» Или наоборот – сделаешь что-нибудь хорошее и говоришь ему: «Видал? Хорошо? Тебе». А кому еще? Людям, что ли? Ты когда картинку пишешь, ты что, думаешь, чего тебе люди скажут? Ты – им?
– Ну… не им. Себе. Самосовершенствование, типа. Путь самурая.
– Так с х… ли тебе вперлось самосовершенствование? Без Бога-то? Без Бога ты один, и путь твой скорбен, хоть и ясен, из п. ды в могилу – и досвидос.
– А ты веришь в вечную жизнь, что ли?
– Слушай, вечная жизнь – это дело не мое, с этим пусть они сами, а мне бы с этой разобраться. Врубись, Бог – это зеркало. Ну, скажем, я леплю глиняную голову, так? Или эскиз какой набрасываю. Я что делаю в процессе? Я подхожу к зеркалу и показываю ему, что наделала. И в зеркале вижу все косяки, где криво там, где поправить надо. А так, если прямо смотрю, невооруженным взглядом, то не вижу. Глаз замыливается. То есть Бог, по сути, вооружает взгляд, врубись. И через него ты видишь все свои косяки.
– Фигня какая, Гло. Тебя бы на х… сожгли приличные люди, как все ваше ведьмовское племя. Но я подумаю. Про зеркало. Про силу, опекающую и наказывающую, – это мне не очень, а про зеркало – вполне. Меня устраивает.
Утром мы разбежались – Артюша ушел на Чифут, в пещеры, через Симфи, а я поехала в Севастополь. Надо было возвращаться. Сессия – это вам не кот начхал.
Я жила одна до зимы, в обычной городской квартире на этот раз.
Последний этаж, голуби, топающие по крыше, как слоны, – жесть; большая, словно бальный зал, комната с новеньким лаковым паркетом, квартирные хозяева все порывались привезти мебель, но я отказывалась, мне и так было хорошо.
Все необходимое было распихано по углам, в одном громоздились стопки книг, в другом – одежа на театральных вешалках, в третьем – письменный стол, в четвертом – низенький, жесткий топчан из буковых досок, которые мы накрали в какой-то мебельной мастерской.
Как все старшекурсники, я стала прогуливать училище. Придешь, получишь от мастера задание и по ушам и неделю, бывало, почти не выходишь из дома, думаешь, рисуешь эскизы – красота.
А в конце января пришла телеграмма от Артюши (телефона у меня не было): «беглецы прибудут утром. дождись дома. целую. артем».
Я почему-то встревожилась и всю ночь, зарисовывая елизаветинские костюмы, думала, что же, черт возьми, стряслось.
Часов в шесть утра Тарасик сорвался в прихожую с хриплым хрюканьем (это так он лаял шепотом, знал, что нельзя шуметь, пока темно), я пошла следом и открыла дверь, не дожидаясь звонка.
У порога стоял Артем, держа за руку невысокую девушку, черноглазую, с темной прямой челкой. Макушки у обоих были аккуратно присыпаны снегом, как кексы сахарной пудрой.
– Привет, проходите. – Я посторонилась, пропуская их.
Девушка мне улыбнулась, и я инстинктивно подхватила ее под локти – она выглядела усталой или больной: тусклый взгляд, натянувшаяся кожа на скулах, напряженная, страдальческая складка у губ.
Я отвела ее в комнату, усадила на топчан. Артюша прошел следом, сгрузил на пол рюкзаки, присел рядом с ней, обнял за плечи.
– Чаю? – спросила я, Артем махнул рукой – потом, мол, – и стал расшнуровывать своей спутнице ботинки.
Я ушла на кухню – все-таки готовить чай. Ну, а чё?
Девушку, приехавшую с Артемом, я знала давно, ее звали Майя, и она была трудная Артюшина любовь.
Когда я впервые увидела их вместе, то сразу решила, что Майка – его девушка. Их взаимная любовь бросалась в глаза – нет, никаких театральных страстей, это было как «река Иордан спокойно несет свои воды…» Они выделялись на общем фоне. Вот именно, остальные сразу казались фоном, декорацией, и только они выглядели настоящими.
Но все было не так просто. У Майки был муж, правильный такой парень, больше похожий на яппи, чем на хиппи, а с Артемом они «просто дружили».
Муж, глупость какая, думала я. Да что такое муж? Из ЗАГСа? Сегодня есть – завтра нет. А тут такая любовь.
Конечно, я лукавила – ни меня, ни Артема в этот ЗАГС было не затащить и на аркане, хотя, казалось бы, почему и не сходить в ЗАГС с хорошим человеком? Бумажные клятвы, ни к чему не обязывающие клятвы перед людьми.
Но нет, за ними стояла тень тех, взаправдашних, клятв – «в горе и в радости, в болезни и в здравии…», а мы как дети верили в то, что не стоит давать обещания, которые не собираешься выполнять.
Поэтому муж – это было серьезно. Да Майка и сама была слишком серьезной. Девушка с легким тяжелым характером – обязательная, рассудительная хохотушка, «язвительна, но совершенно неагрессивна», так о ней однажды отозвался Костик, она всем нравилась, она просто не могла не нравиться. Очень маленького роста, с кукольным размером ноги, смуглокожая, как Суламифь, и хорошенькая, как птичка.
Артюша пришел на кухню, и мы наконец поздоровались как следует – обнялись и похлопали друг друга по спине.
Я заварила липовый чай и протянула ему чашку. Артюша устало обрушился на подушки у стены (да, на кухне мебели тоже не было – подушки, низкий китайский столик, мольберт у окна) и стал пить мелкими глотками, по-купечески вздыхая и фыркая.
