Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ждал - Хотинская Нина Осиповна (книга жизни TXT) 📗
— Примерно… примерно вот такой, — ответил я, держа ладони сантиметрах в пятнадцати от своей груди.
— Вы что, не знаете? — сухо переспросила продавщица. — Какой у нее рост?
— Ну, она достает мне… почти вот до сюда, — сказал я, кивнув себе на плечо.
— Понимаю (на ее лице отразилось недоумение)… Итак — я даю вам 90С, возможно, он будет великоват, но мадам сможет в любой момент обменять покупку. Только сохраните чек, хорошо?
— Благодарю вас. Это то, что нужно, — произнес я уверенным тоном папаши, который каждое воскресенье возит детишек в лес и никогда не забывает флягу с водой и непромокаемые курточки.
— А как мы поступим с трусиками? Что вам больше нравится: классическая модель или «танга»? Кстати, у нас есть и «стринги», но я не думаю, что вы…
Полегче, мадам Мишлин из «Галери Лафайетт»!
Сразу видно — ты не знаешь Сару Врио из компании «Шопар и Минон». Девушку, которая смело всем демонстрирует свой пупок и никогда не стучится, входя в чужой кабинет.
Однако, когда продавщица показала мне «стринги», я чуть не рухнул. Нет, такое надеть невозможно! Это же орудие пытки… Я выбрал трусы-«танга», «…которые в этом сезоне выглядят как „бразильские“, но сидят на бедрах, сами видите. Вам подарочную упаковку, мсье?»
Так-то вот.
Уф…
Я засунул маленький розовый пакетик в портфель между двумя папками и планом Парижа и вернулся на свое рабочее место.
Ничего себе перерывчик получился.
Ладно, по крайней мере, когда у нас появятся дети, выбирать ей подарок станет легче. Мне придется отговаривать их: «Нет, ребята, только не вафельница… умоляю…»
Мерсье, мой коллега из экспортного отдела, как-то раз обронил:
— Она тебе нравится, да, старина?
Мы сидели у Марио, пересчитывали талоны на питание, и этот кретин решил изобразить из себя эдакого рубаху-парня и поиграть со мной в «давай-ка-выкла-дывай-мне-все-уж-я-тебе-помогу».
— У тебя губа не дура!
У меня не было желания с ним разговаривать. Ни малейшего.
— Она, вроде, добрая девушка… (Он многозначительно подмигнул.)
Я неодобрительно покачал головой.
— Мне Дюжуаньо говорил…
— Дюжузньо с ней встречался! Я сбился в своих подсчетах.
— Да нет же, ему рассказал Мовар, он-то с ней спал, и, скажу тебе… — Мерсье неопределенно помахал рукой в воздухе и, гаденько округлив губы, с чувствомпроизнес: — О-го-го… Очень даже знойная девушка… эта Врио, и взгляд у нее такой… призывный, ничего не скажешь… Она такое вытворяет… словами и не опишешь…
— Вот и не описывай. А кто такой этот Мовар?
— Он работал в рекламном отделе, но ушел еще до тебя. Мы для него оказались слишком маленькой фирмой, представляешь…
— Еще бы.
Бедняга Мерсье. Никак не успокоится. Должно быть, рисует сейчас в своем воображении картинки разных сексуальных поз.
Бедняга Мерсье. Мои сестры между собой придумывают тебе всякие неприличные прозвища и до сих пор хихикают, вспоминая твой «форд-таурус».
Бедняга Мерсье, который пытался охмурить Мириам, а сам носит на пальце золотую печатку с выгравированными на ней собственными инициалами!
Бедняга Мерсье. Ты все еще надеешься сойтись с умной девушкой и при этом ходишь на первые свидания с болтающимся на поясе мобильником в пластиковом чехле и автомагнитолой под мышкой.
Бедняга Мерсье. Знал бы ты, что мои сестры говорят о тебе… конечно, когда они о тебе говорят.
Никогда не знаешь, как все повернется и почему иной раз какой-то вроде бы пустяк приобретает вдруг катастрофические масштабы. Почему-то события порой совершенно выходят из-под контроля. Вот так и моя жизнь — изменилась в мгновение ока из-за каких-то там ста пятидесяти граммов серого шелка.
Вот уже пять лет и скоро восемь месяцев я живу вместе с сестрами в квартире общей площадью 110 кв. м недалеко от станции метро «Конвансьон».
Сначала я делил кров с моей младшей — Фанни. Она моложе меня на четыре года и учится на медицинском факультете Сорбонны. Так придумали наши родители — из экономии и ради собственного спокойствия: чтоб быть уверенными, что малышка не потеряется в Париже, ведь до того она ничего кроме Тюлля с его кафешками, своего лицея да ярко разукрашенных мопедов в жизни своей не видела.
Я хорошо уживаюсь с Фанни, потому что она молчаливая девочка. И покладистая.
Нужен пример — пожалуйста. Если на неделе, когда по кухне «дежурит» Фанни, я вдруг приношу на ужин камбалу — просто потому, что мне ее ужасно захотелось, — она не начинает ныть, что я-де нарушил все ее планы. Фанни с легкостью подстраивается под меня.
С Мириам все немного по-другому.
Мириам — это моя старшая сестра. Разница в возрасте у нас — меньше года, но, если вы увидите нас вместе, ни за что не подумаете, что мы родные брат и сестра. Мириам говорит, не закрывая рта. Мне даже кажется, что она малость чокнутая, ну да это неудивительно: Мириам у нас — художник…
После Академии изящных искусств она занималась фотографией, делала коллажи из пеньки и металлической стружки, снимала абстракционистские клипы объективом, заляпанным краской, увлекалась боди-артом, занималась дизайном с неким Лулу де Ларошетт (?), ходила на демонстрации, лепила и ваяла, танцевала и что-то там еще, чего я уже и не вспомню.
В последнее время она рисует картины. Я не могу разобрать, что на них изображено, даже сильно прищурившись, но Мириам заявляет, что у меня отсутствует артистическая жилка и я просто не умею видеть прекрасное. Ну и ладно.
В последний раз мы поругались, когда ходили вместе на выставку Болтански (вот ведь додумалась — повести меня смотреть… это. Я, естественно, выглядел полным идиотом и ломал себе голову в догадках, зачем же она меня туда привела).
Мириам — чистой воды мартовская кошка: с пятнадцати лет она каждые полгода (то есть уже тридцать восемь раз, если я правильно считаю) знакомит нас с Мужчиной своей мечты — Настоящим, Самым Добрым, Белым и Пушистым… Свадьба, фата… На этот раз — наверняка. Точно. Других — не будет!
Всю Европу собрала, просто Интернационал какой-то: Ян был шведом, Джузеппе — итальянцем, Эрик — голландцем, Кико — испанцем, а Лоран приехал из Сен-Кантен-ан-Ивлин /Городок в пригороде Парижа, между Версалем и Рамбуйе/. Национальностей остальных тридцати трех я сейчас не припомню. Я и имен-то их уже не назову.
Когда я съехался с Фанни, у Мириам как раз был роман с Кико. С потенциальным гениальным режиссером.
Сначала мы редко виделись. Время от времени они заявлялись к нам ужинать, и Кико всегда приносил бутылку вина. Всегда очень хорошего. (Еще бы — кроме выбора вина ему все равно больше нечем было заняться!)
Кико мне нравился. Он томно смотрел на мою сестру и, качая головой, подливал себе вина. Вот только курил он всякую дрянь — и после его визитов я был вынужден опрыскивать все комнаты освежителем воздуха с ароматом жимолости.
Шли месяцы, Мириам навещала нас с Фанни все чаще и практически всегда — одна. Сестры закрывались в спальне Фанни, и я полночи слушал, как они там хихикают. Как-то вечером я зашел к ним спросить, не хотят ли они травяного чая или еще чего-нибудь, и увидел, что они лежат на полу и слушают свою любимую старую запись Жан-Жака Голдмана: «Раааз уууж ты уеззжжааешь… дабадабада».
Очень трогательно. Даже возвышенно.
Иногда Мириам уходила ночевать к себе. Иногда оставалась.
В металлическом стаканчике в нашей ванной появилась третья зубная щетка, а диван-кровать в гостиной часто раскладывали на ночь для Мириам.
А потом пришел день, когда она сообщила нам, кивнув на телефон:
