Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗

— Тебе, наверное, неудобно на полу, ложись рядом.

— Можно?

— Да.

Он лег рядом, и тут же левое колено оказалось меж ее ног, и сосок ее левой груди у него во рту. Джульетта застонала.

— Я твоя, — через некоторое время сказала девушка, — я отдалась тебе.

— Нет, любимая, — успокоил ее Виталик, — ты мне не отдалась — доверилась, и я клянусь, что не обману твоего доверия! У нас же все будет по правилам: я окончу училище, мы поженимся, и тогда это произойдет.

Джульетта некоторое время молчала, затем произнесла:

— Как скажешь. А ты хочешь на мне жениться?

— Я мечтаю об этом.

— А где мы будем с тобой жить, в общежитии?

— Через год я получу диплом штукатура, начну зарабатывать деньги, куплю квартиру.

— На квартиру нужно много денег.

— Мы поедем на БАМ — там можно быстро заработать.

— На БАМе строят железную дорогу, там нечего штукатурить.

— Но строители живут в домах, а дома надо штукатурить.

— Строители живут в вагончиках — я видела по телевизору.

— Это сейчас, а потом там начнут строить дома.

— Но там же холодно, — жалобно сказала девушка.

— Моя любовь согреет тебя.

— Ты уверен в этом? — с сомнением в голосе сказала Джульетта.

— Абсолютно.

— Давай не будем загадывать.

— Хорошо, но ты мне не сказала самого главного.

— Чего?

— Ты меня любишь?

— А разве ты не видишь?

— Что?

— Как что? Да все, что сейчас происходит! Если хоть одна живая душа об этом узнает — мне конец, я погибла — просто безумие какое-то. Сколько времени? Боже, уже четыре часа! Тебе надо уходить, скоро светать начнет.

— Светать начнет в пять, еще есть время. Можно я еще побуду? Пожалуйста!

— А если мы заснем и проспим рассвет?

— Неужели ты думаешь, что я могу заснуть рядом с тобой?

— Тогда лежи смирно, не приставай ко мне — я уже обезумела от тебя.

— Но в таком случае мы точно можем заснуть.

— Значит, ты все-таки можешь заснуть?

— Надо проверить.

— Не надо ничего проверять, прошу тебя, уходи — я боюсь. Если ты меня любишь, уходи.

— Пообещай мне, что завтра встретимся, вернее, сегодня — тогда я смогу уйти.

— Я постараюсь, вставай.

— Поцелуй меня на прощанье.

Джульетта обвила его голову руками и нежно поцеловала в губы.

— Когда ты меня сама целуешь, у меня ощущение, словно сердце отрывается и падает куда-то.

— Иди, — приказала девушка.

— Иду, — согласился Виталик, он поднялся и сел, — теперь я понимаю, что испытывал Одиссей, покидая остров с сиренами.

— А будешь обзываться — получишь, тоже мне, Одиссей. Дай мне встать.

Виталик встал, вслед за ним поднялась Джульетта. Виталик еще раз страстно поцеловал девушку. С сожалением оторвавшись от ее губ, спросил:

— Почему ты не просишь меня?

— О чем я должна тебя просить?

— Чтобы я не уходил.

Джульетта шутливо хлопнула его по попе:

— Перебьешься. Иди.

Виталик направился в прихожую и, остановившись там, вдруг неожиданно для самого себя сказал:

— Послушай, если Черемисин вызовет твоего брата под предлогом, что я жду тебя, пусть он не ходит, ладно?

— Что это значит?

— Ну, ничего такого — я уже сказал тебе, что твой брат угрожает мне, если я не перестану ходить за тобой, поэтому мои друзья хотят поговорить с ним, просто поговорить.

— А ты что же, пожаловался друзьям? — насмешливо спросила Джульетта.

— Я не жаловался, разговор при них был — короче, пусть не выходит, мало ли что.

— Очень благородно с твоей стороны.

— А я бы сказал, что это очень подло с моей стороны, — тяжело вздохнув, сказал Виталик, — но не нравится мне эта затея.

— Хорошо, спасибо, до свидания.

— До свидания.

— У меня ноги не идут.

Девушка взяла его за руку и вывела в прихожую, поглядела в глазок, шепотом:

— Кажется, никого — иди.

Виталик в последний раз заключил ее в объятия и выскользнул на лестничную клетку. Оказавшись на улице, он глубоко вздохнул и, блаженно улыбаясь, подняв плечи от утреннего холода, пересек пустырь, легко перемахнул через бетонный забор и вошел в общежитие. За стеклом дежурной царила тишина, в полумраке на старом продавленном диванчике угадывались очертания спящей Эльзы, закутанной в казенное одеяло. Виталик невольно поискал глазами Али, но не обнаружил, зато в спальном боксе искать его не пришлось — богатырский храп оглашал все пять комнат и общий коридор. Виталик достал из своей тумбочки прищепку, которую специально хранил для таких случаев. Вошел в комнату Али и надел ее на нос приятелю — храп сразу прекратился. Довольный Виталик вернулся в свою комнату, разделся и лег на кровать. Гнева Али он не опасался: прищепка до утра не удерживалась на носу, слетала, но пока она держалась, Виталик успевал уснуть. Что он и сделал, думая о Джульете, с блаженной улыбкой на губах.

Для Ислама не было ничего хуже, чем выходные, проведенные в общежитии. Несколько месяцев после начала учебы в ПТУ он каждые выходные, а то и чаще, ездил к старшему брату, живущему в пригороде, у родителей своей молодой жены. Наивная мать, собирая сына в дорогу, напутствовала его следующими словами: «Помни, что ты там не один, — одному тяжело в чужом городе, но это не про тебя, в этом смысле у тебя все в порядке: в Баку родной брат, его дом — это продолжение нашего дома, ты всегда можешь поесть там, если будешь голоден, его жена будет стирать твои рубашки, носки стирай сам, это будет неудобно». Но брат оказался человеком строгих правил. Он сказал:

— Запомни раз и навсегда: тебе никто ничего не должен, заботься о себе. Я когда-то сам был на твоем месте. Тебе еще повезло, что ты можешь есть у нас, а я домашнюю пищу видел, только когда на каникулы приезжал.

Против первого пункта возразить было нечего — брат явно преследовал воспитательные цели, но с едой дело обстояло не так просто — совместные трапезы были для Ислама пыткой, поскольку брат провожал взглядом каждый кусок хлеба, взятый из хлебницы. Возможно, он делал это машинально, но мальчику было от этого не легче. А в какой-то момент в раздражении он и вовсе заметил, что, по-видимому, Ислам ездит к ним не навещать брата, а только для того, чтобы поесть. В тот момент, когда он это произнес, Ислам как раз осторожно ел какую-то рыбу, которую именовали «ледяная» (копеечную мелюзгу продавцы откалывали от общей глыбы и продавали на вес). Да и ел-то он ее, чтобы не обидеть хозяйку. С куском во рту он кое-как справился, изобразил жалкое подобие улыбки и встал из-за стола. Молодая жена с плохо скрываемым любопытством наблюдала за его реакцией.

— Пойду пройдусь, — едва сдерживая слезы, сказал Ислам, — спасибо.

— На здоровье, — ответила женщина.

После этого Ислам прекратил свои посещения. Недели через три брат, обеспокоенный отсутствием Ислама, приехал в училище и, узнав, что причиной является обида, с облегчением вздохнул, и, сказав: «Ну, как знаешь», — уехал.

Кроме старшего брата в Баку еще жили родственники жены другого брата и двоюродная сестра, бывшая замужем за инженером-нефтяником. Какое-то время Ислам ездил к ним по выходным, но потом, почувствовав, что становится и там в тягость, прекратил визиты. Теперь по субботам он иногда подрабатывал на винзаводе, а в воскресенье весь день до вечера валялся на койке, потом одевался и ехал в город: когда один, когда с друзьями. Вечерами на приморском бульваре собирался весь город — разодетая в пух и прах публика фланировала вдоль моря. Летом 1975 года в моде были гипюровые рубашки, и мужское население Баку щеголяло в них, расцвечивая ночь во всевозможные оттенки белого, черного, лимонного, голубого цветов. Особо «продвинутые» носили красные и желтые цвета. Тем же летом носили желтые и красные носки. Гипюровой рубашки у Ислама не было по причине бедности, но желтые носки он мог себе позволить.

До вечера, правда, было далеко. Завтрак он проспал, поэтому вставать с койки не торопился. Предстоящий воскресный день тяготил его с самого утра. Человеку, живущему в чужом городе, не нужны выходные — они вызывают в его душе чувство отверженности.