Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читать книги полные txt) 📗

– Ты же знала, что я чувствовал. До отъезда.

Дженни опустила руки на колени, разгладила шов на рукаве.

– Но ты так и не узнал, что чувствовала я. В глубине души. – И вдруг спросила, понизив голос: – А если бы я написала про Тсанкави с самого начала? Все было бы по-другому?

Он не ответил. Он тоже пришел на эту встречу, заранее решив заговорить о Тсанкави, как только представится возможность: и повод был прекрасный, когда она показала ему кулон; он же чувствовал себя распоследним трусом, потому что понимал – то, что он молчал об этом, несомненно, окрасило их недолгий разговор по телефону, предшествовавший встрече. Она – в Лондоне; ей просто хочется еще раз с ним повидаться; она не расчувствуется; всего на час, где-нибудь на нейтральной территории, в каком-нибудь людном месте. Теперь она подняла на него глаза:

– Ты ведь его получил?

– Да, Дженни. Попала в самое яблочко. Куда и метила. – Она опустила глаза, а он добавил очень мягко: – Но так ужасно не вовремя. Мне очень жаль.

– А если бы вовремя?

– Я думаю, тогда, в один непрекрасный день, ты почувствовала бы себя еще несчастнее, чем сейчас.

Она по-прежнему рассматривала собственные колени.

– Но мы по крайней мере попробовали бы.

– Дженни, моя дорогая, невозможно опередить жизненный опыт. То, как ты справляешься с жизнью. Открываешь жизнь вместе с кем-то того же возраста, что и ты. Кто тоже учится.

– Я уже прошла через все это. С Тимоти.

– Нет. Тебе только кажется, что прошла.

Она с минуту обдумывала сказанное – поспорить в открытую или не стоит.

– Если бы только ты смог понять, что мое дурацкое притворство с этой «оценкой тебя по-честному» на самом деле было вовсе не о том, почему я не могу любить тебя. А о том, почему люблю. – Помолчав, она сказала: – Вот эта часть твоего письма была ужасна Больнее всего.

– Ничего дурацкого в этом не было. Была смелость. И проницательность.

– Необычные для актрисы.

– Необычные для любого человека твоего возраста. Тебе трудно будет найти такого, Дженни. Но зато ты знаешь, кого искать.

– Ну, значит, со мной все в порядке.

– Ты же знаешь, я не это имел в виду.

Ее лицо становилось все более и более замкнутым.

– Мне хотелось бы, чтобы ты их вернул.

– Чтобы ты их уничтожила?

– Этот «Третий вклад»… одна мысль о нем заставляет меня краснеть.

– Из-за того, что писала честно?

– Будто онанизмом перед камерой занималась.

– А теперь ты рассуждаешь по-стариковски.

– Вижу, ты и сейчас веришь, что так оно и было.

– Никогда я так не думал. Но твердо знаю, что никакого значения не имеет, было так или нет.

Она глубоко вздохнула и подняла на него глаза.

– Единственное, что я в реальной жизни сделала, это отказалась еще раз пойти с ними вместе в ресторан. Думаю, они решили, что я ужасно скучная. Англичанка. – Дженни отпила черного пива из кружки, и вдруг ее мысли, как часто бывало, перескочили на другое. – А ты помнишь, как первый раз вернулся сюда?

– Этот шок с годами не слабеет.

– Начинаешь скучать о тех вещах, какие там думал, что презираешь. А тут заново открываешь вещи, которые всегда принимал как нечто само собой разумеющееся. Знаешь, когда я впервые взяла из-за двери моей квартиры бутылку молока, я готова была ее расцеловать. – И тут, без всякого перехода, она сказала: – Я тебя никогда не прощу, если ты их кому-нибудь когда-нибудь покажешь.

Он улыбнулся:

– Ну я мог бы призанять главную идею. Ты ведь сама говорила, что можно.

– Знаю я эти твои игры. Со всеми нами гораздо легче сосуществовать, когда мы становимся лишь образами из твоего прошлого. Я думаю, ты – весьма оригинальное воплощение мужского шовинизма.

– Все писатели такие. Даже писательницы.

Кажется, она собиралась с этим спорить, но вместо этого опять устремила полный неодобрения взгляд в другой конец зала.

– И где же это будет?

– Подозреваю, это будет всегда в одном и том же месте. В размышлениях.

– А сценарий?

– Отдан на машинку.

– Доволен?

– Счастлив был закончить последнюю сцену.

– Как и тут.

– Это неправда.

Наверное, это на всех нас сказывается. Два месяца на это. Два месяца на то. – Она бросила на Дэна осторожный взгляд. – Не думаю, что тебе хватит терпения написать роман. – Он понимал, что она на самом деле имеет в виду под словом «роман», но не знал, как ответить ей, не обидев. – Наверняка опять возьмешься за сценарии – не пройдет и полгода.

– Даже года не дашь?

Она молча покачала головой, но так, что он впервые внимательно вгляделся в ее лицо и взял под столом ее руку.

– Поэтому я и не хотел, чтобы мы встретились.

Она наклонилась вперед, подняла локоть этой руки на стол, другой подперла щеку, внимательно глядя в кружку с пивом. «Пивнушка» постепенно наполнялась людьми, восемь или десять посетителей толпились у стойки.

– Не стану плакать. Это унизительно. – Дженни отобрала свою руку и снова откинулась к стене. – У меня не хватает смелости даже друзьям позвонить. Боюсь завтра домой ехать. Говорить с ними об этом. Притворяться, что это ничего не значит. – Она опять потупилась. – Лучше бы ты оставил мне какую-нибудь другую миленькую болезнь. Вполне тривиальную. Вроде сифилиса.

– Лучше, чем что?

– В самолете ко мне прицепился какой-то тип. Самолет был битком набит. А он сидел в соседнем кресле.

– И что же?

– Был довольно мил. Очень интересовался искусством. Театром. Какой-то босс в торговом банке. Только что развелся. Все мне в подробностях рассказал. Вел себя в высшей степени по-дурацки. Предполагается, что мы пообедаем вместе.

– Молодой?

– Чуть за тридцать.

– Он тебе понравился?

– Довольно симпатичный. Забавный. В Нью-Йорке был по делам. Рассказывал мне про то, как ему вызвали по телефону девицу, очень дорогую, высший класс. Как они провели всю ночь, просто разговаривая. До постели дело так и не дошло. А она сказала, так очень часто случается.

– А зачем ты мне про это рассказываешь?

– Потому что я не пойду с ним обедать.

– А почему у них не дошло дело до постели?

– Он подумал, что это может быть сговор с целью шантажа. И нечего менять тему разговора.

– Тогда опиши мне симптомы.

В бар явилась группа молодежи – трое мужчин, две девушки; при виде Дженни одна из них округлила глаза и открыла рот; Дженни приветственно подняла руку. Девушка сделала вид, что набирает номер телефона, Дженни кивнула в ответ; потом объяснила Дэну, что они вместе работали в репертуарной труппе, в Бирмингеме. Дженни внимательно наблюдала, как молодежь прошла к столику в противоположном конце бара; потом продолжала, не сводя глаз с этих людей:

– В самолете мне все время хотелось, чтобы ты был рядом. Чтобы сказал, что мне делать. Расспросил, что я чувствую.

– Значит, я и был с тобой рядом.

– Это звучит как одна из реплик в твоих сценариях. Все должно быть так, как должно быть. Не так, как есть на самом деле. – Тут она задала ему совсем наивный вопрос, но именно такую наивность он в ней и любил: – А она-то видит это в тебе?

Дэн заметил два-три взгляда, исподтишка брошенных в их сторону от столика молодежной группы – на Дженни, разумеется: успех! – и подумал, интересно, их не удивляет, что она так всерьез обсуждает что-то, опустив голову к самому столу?

– Ты же знаешь меня в геологическом разрезе, Дженни. А она – в историческом. В результате получается одно и то же.

– А она не возражает, что ты со мной встречаешься?

– Нисколько. Она ведь и сама была очень неплохой актрисой в студенческие годы, когда мы в Оксфорде учились. У тебя с ней гораздо больше общего, чем ты можешь себе представить.

– Кроме тебя.

Это было сказано так мрачно, что Дэну оставалось только улыбнуться… и подумать, что же еще не было у них общим; а кроме того – насколько легче был бы диалог с Дженни, если бы он его сочинил. Он прятал так много совсем недавних воспоминаний о Джейн, прятал уверенность, разрушавшую крохотную надежду, которая, как он знал, все еще втайне теплилась в душе этой девочки, что сидела сейчас рядом с ним; он знал, что вовсе не эта надежда заставила ее искать встречи с ним, она возродилась – против ее первоначального намерения – как только они встретились. Что в гораздо большей степени говорило о ее характере, чем льстило его самолюбию.