Покрашенный дом - Гришем (Гришэм) Джон (мир книг TXT) 📗
– А денек-то будет жаркий, - сказал отец, выдав все тот же прогноз, который предлагал нам каждый день, начиная с мая и до конца сентября.
Когда мы добрались до шоссе, мы с отцом встали и оперлись о крышу кабины, чтобы ветер дул в лицо. Так было гораздо прохладнее. Поля были пусты; даже мексиканцам не разрешалось работать в воскресенье. Каждый год в период сбора урожая в округе возникали одни и те же слухи о неких фермерах, тайком пробирающихся в поле и собирающих хлопок и в воскресенье. Лично я никогда таких грешников не видел.
Многие вещи считались грехом в сельских районах Арканзаса, особенно если ты баптист. Большую часть наших воскресных молений в церкви занимали проповеди преподобного Эйкерса, громогласного и вечно рассерженного человека, посвящавшего слишком много времени измышлению новых грехов. Я-то, конечно, на его проповеди внимания не обращал - да и большинство ребят тоже, - однако воскресное посещение церкви означало нечто большее, чем просто проповеди и молитвы. Это было время общения друг с другом, время обмена новостями и последними сплетнями и слухами. Это было праздничное собрание, когда все пребывают в добром настроении или по крайней мере притворяются, что пребывают. Какие бы заботы и беспокойства ни одолевали мир - грядущие наводнения, война в Корее, скачущие цены на хлопок, - во время церковных собраний все это отбрасывалось прочь.
Господь ведь вовсе не желал, чтобы Его народ о чем-то беспокоился, вечно твердила Бабка, особенно когда мы находимся в Его доме. Это всегда казалось мне крайне странным, поскольку она волновалась и беспокоилась ничуть не меньше, чем Паппи.
Если не считать собственной семьи и нашей фермы, ничто другое не было для нас столь же важным, как баптистская церковь Блэк-Оука. Я знал каждого из ее прихожан, а они, конечно же, знали меня. Это была настоящая семья и в хорошем, и в плохом смысле этого слова. Все в нашей общине любили друг друга или по крайней мере утверждали, что это так. Если кто-то из членов общины заболевал, пусть даже самой пустячной болезнью, на него тут же изливалась вся христианская забота и все молитвы, какие только можно вообразить. Похороны всегда длились целую неделю, превращаясь чуть ли не в святой праздник. Осеннее и весеннее религиозные бдения планировались за много месяцев, и ждали их с огромным нетерпением. По крайней мере раз в месяц возле церкви устраивались общие обеды на воздухе - своего рода пикник, трапеза для всех под сенью деревьев, - и они часто продолжались до вечера. Свадьбы были очень важным мероприятием, особенно для наших дам, только им недоставало трагизма, присущего отпеваниям и похоронам.
Когда мы приехали, посыпанная гравием парковочная площадка возле церкви была уже почти заполнена. Большей частью здесь стояли старые фермерские грузовики и пикапы вроде нашего, все заляпанные свежей грязью. Было и несколько седанов, но в них приехали либо горожане, либо те фермеры, у кого земля была своя. Дальше по улице, где находилась методистская церковь, грузовиков было меньше, а легковых машин больше. Там, как правило, молились торговцы и школьные учителя. Методисты считали себя несколько выше нас, но мы, баптисты, полагали, что только мы знаем истинный путь к Господу.
Я выпрыгнул из кузова грузовичка и побежал разыскивать своих друзей. Позади церкви, возле кладбища, трое ребят старше меня перекидывались бейсбольным мячом, и я направился в их сторону.
– Люк! - позвал меня кто-то шепотом. Оказалось, это Деуэйн - он прятался в тени вяза. Он был какой-то испуганный. - Иди сюда!
Я подошел к дереву.
– Слыхал? - спросил он. - Джерри Сиско помер. Нынче утром.
Я замер, пораженный, не зная, что сказать. Деуэйн молча пялился на меня. Наконец я сподобился выдавить из себя:
– И что?
– А то, что теперь будут искать тех, кто видел, что там произошло.
– Так многие видели.
– Ага, только никто не хочет ничего говорить. Все боятся Сиско, и твоего парня с гор тоже все боятся.
– Он вовсе не мой парень, - сказал я.
– Ну, я все равно его боюсь. А ты?
– И я.
– Чего делать будем?
– А ничего. Ничего никому не скажем, пока, во всяком случае.
И мы договорились, что и впрямь ничего делать не будем. Если пристанут, будем врать. А если соврем, просто лишний раз помолимся.
Молитвы в то воскресное утро были длинные и многословные. Такими же длинными были разговоры и сплетни о том, что могло случиться с Джерри Сиско. Новость о его смерти распространилась очень быстро, еще до того, как начались занятия в воскресной школе. Деуэйн и я узнали такие подробности этой драки, что уже не верили собственным ушам. Хэнк час от часу вырастал чуть ли не в великана. «У него кулаки размером с окорок!» - утверждал один. «А плечи как у быка Брахмы!» - говорил другой. «И весит он не меньше трехсот фунтов!» - вопил третий.
Мужчины и старшие ребята столпились у входа в церковь, а мы с Деуэйном шатались вокруг, прислушиваясь к их разговорам. Я слышал, как кто-то назвал это преднамеренным убийством, потом непреднамеренным, а я не очень понимал, какая между ними разница, пока не услышал, как мистер Змея-Уилкокс сказал: «Никакое оно не преднамеренное. Это хороших людей убивают преднамеренно, а такую шваль, как эти Сиско, убивают случайно».
Это было первое убийство в Блэк-Оуке с 1947 года, когда какие-то издольщики, жившие к востоку от городка, перепились и затеяли настоящую войну. И один мальчишка-тинейджер оказался не с той стороны от ружейного дула, но тогда никто никому не стал предъявлять никаких обвинений. Все участники этой войнушки ночью просто сбежали, и никто о них с тех пор больше не слышал. И никто в городе не смог припомнить хоть одно «настоящее» убийство.
Меня это известие прямо-таки ошарашило. Мы сидели на ступенях церковного крыльца, смотрели в переулок, ведущий к Мэйн-стрит, и прислушивались к спорам взрослых о том, что следует сделать и чего делать не нужно.
Дальше по улице был виден наш кооператив, и мне на секунду почудилось, что я снова вижу Джерри Сиско - все лицо залито кровью, а Хэнк Спруил все молотит его своей деревяшкой, забивая до смерти.
Я понял теперь, что стал свидетелем убийства человека. И вдруг мне захотелось пробраться обратно в церковь и начать молиться. Я был уверен, что в чем-то виноват.
Мы пролезли в церковь, где скопились девчонки и женщины - они тоже шептались и обменивались своими версиями случившейся трагедии. Теперь они всячески превозносили Джерри. Бренда, та самая девчонка с веснушками, что втюрилась в Деуэйна, жила всего в четверти мили от семейства Сиско, и раз уж они были практически соседями, то ей уделялось повышенное внимание. Женщины явно проявляли гораздо больше сочувствия к погибшему, чем мужчины.
Мы с Деуэйном набрали себе домашнего печенья в общем зале, а потом направились в наш маленький класс, не переставая ловить каждое произнесенное слово.
Нашей учительницей в воскресной школе была мисс Биверли Дилл Кули, которая также преподавала в средней школе в Монетт. Урок она начала с длинного и весьма похвального некролога Джерри Сиско, бедного парня из бедной семьи, у которого никогда не было в этой жизни никаких шансов. Потом она велела нам сложить руки и закрыть глаза и, возвысив голос и обращаясь к небесам, очень долго молила Господа принять бедного Джерри в вечные и теплые объятия. Из ее слов можно было заключить, что Джерри был истинным христианином и просто стал невинной жертвой.
Я глянул на Деуэйна, который и сам косил на меня одним глазом.
Что-то во всем этом было странное. Нас, баптистов, с самой колыбели учили тому, что единственный путь, который ведет в рай, - это вера в Иисуса и следование Его примеру, соблюдение всех христианских заповедей, чистая и высокоморальная жизнь. Это было просто и понятно, об этом вещали с церковной кафедры каждое утро и вечер в воскресенье, это громко и ясно звучало во всех выступлениях заезжих проповедников на всех общих религиозных бдениях в Блэк-Оуке. Нам это повторяли и в воскресной школе, во время вечерней молитвы по средам, и в библейской школе во время каникул. Это всегда звучало для нас и в музыке, и в благочестивых рассуждениях, и в литературе. Эти принципы были четкими, прямыми, неколебимыми и не допускали никаких отклонений, компромиссов или виляний.
