Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич (онлайн книга без .TXT) 📗
– А чем тебе, Онтипенко, не нравится? Хороший день для бёздника. Скорпион.
У Марины светлые вьющиеся волосы до плеч, юбка выше колена, модные шузы. На худом запястье – фенички, две плетеных, одна – шитая бисером. Она строит из себя роковую женщину, смотрит сквозь накрашенные ресницы, а сама только два года как приехала из Самары, небось, до универа даже «Битлз» не слышала, не говоря уже про «Лед Зеппелин» или «Пинк Флойд».
– Какой скорпион? – говорю я.
– Знак зодиака, – серьезно отвечает Марина, – ты не в курсах, что ли? Я тебе дам почитать, у меня ксерокс в комнате есть.
У Марины в комнате ксерокс, и не один: гороскопы друидов, знаки зодиака, здоровое питание, песни «Битлз» на английском, «Иисуса Христа – суперзвезды» в самодельном переводе. У Марины в комнате магнитофон, играет музыка. У Марины в комнате еще три девочки, Оля, Маша и Света. Они смущаются, когда к Марине приходят гости, уходят в библиотеку заниматься. У Марины в комнате на Олиной кровати лежит Крис, слюнявит бычок, подпевает магнитофону. Хайр до плеч, тертая джинсовая куртка, колокольчик на штанине, расшитый бисером ксивник, шерстяной хайратник и фенечки на запястьях. Он сидит рядом с нами, на скамейке возле кинотеатра «Литва», стреляет у Альперовича «Космос», насвистывает «She's Leaving Home», чудовищно фальшивит. Понятно, он не учился в музыкальной школе, да и слуха, наверное, нет.
Удружили мне пэрента, ничего не скажешь. Семь лет – как один день. Тут уж будешь вздрагивать при каждой неверной ноте. Wednesday morning at five o'clock as the day begins. Смотрю на Маринку, говорю: не верю я в гороскопы. Она выдыхает дым, бросает на холодный осенний асфальт дымящийся бычок, отвечает: да неважно, веришь или нет. Знак зодиака – он и есть знак зодиака. И, посмотрев на Криса, добавляет: скорпионы, кстати, очень сексуальны.
Вот странно: говорит вроде про меня, а смотрит на Криса. Или хочет подразнить его? Или – меня? Скорпионы очень сексуальны, это точно. Я думаю, будь у меня возможность, я мог бы трахаться круглые сутки. В самых разных позах, в точности по Камасутре. Пока что-то не получается. Я толстый, некрасивый, застенчивый и скованный. Мне бы тоже хотелось небрежно лежать в Маринкиной комнате, качать ногой с колокольчиком на штанине, подпевать – не фальшивя! – Джону и Полу. Но когда я прихожу – я сажусь на стул у стенки и помалкиваю. Мне кажется, никому не интересно говорить с таким человеком, как я. Толстым и некрасивым. Удружили мне пэрента, ничего не скажешь.
Мы сидим на скамейке около кинотеатра «Литва»: Маринка, Крис, Женя, Альперович и я. У меня сегодня бёздник. Пэрента совсем заколебали, дома я отмечать не хотел, решил вписаться в общагу. Альперович еще неделю назад забился с ребятами из 224-й комнаты: пообещал бесплатный вайн в обмен на вписку. Альперович гордится тем, что умеет все устроить. Я ему даже немного завидую. Но в этот раз даже он облажался: умер Брежнев, грянуло тринадцатое ноября, траурные митинги, печальная музыка по всем каналам – пипл из 224-й сдрейфил, сказали, что боятся устраивать шумную пьянку в такой день. Мы хотели вписаться к Маринке, но на этот раз Оля, Маша и Света стояли насмерть, и мы обломались. И вот теперь сидим на скамейке возле кинотеатра «Литва», ждем Сидора, прикидываем, куда двинуть.
– Может, к Ромке? – говорю я.
– Да ну, – отвечает Альперович. – Он, наверно, скорбит сегодня. Поставил перед собой портрет Леонида Ильича и плачет.
Маринка смеется, Женька смотрит на нее злобно. Она чем-то недовольна, сидит, молчит – не то дуется, не то стесняется, как в школе когда-то.
Мы с Женькой не особо дружили, в школе-то. Вот Лерка была клевая, а Женька – некайфовая, безмазовая. А встретились после поступления, вечером первого сентября, увидел, чуть в осадок не выпал – полный отпад! А Лерка чего-то сдала: растолстела чудовищно, все диеты перепробовала – и по Брэггу, и по Шелтону – ничего не помогает. Я звонил ей вчера, звал – сказала, что заболела, дома отлежится. То есть у себя на флэту.
Мне страшно нравятся системные слова: флэт, шуз, олдовый, прикид, отпад. Я даже мечтаю, что когда-нибудь – в среду утром в пять часов, лишь начнется день – соберусь и подорву из дома. Выйду на трассу, уеду сначала в Питер, потом – в Литву. Буду аскать по дороге, вписываться к таким же системным, как я, а на стопе, пока нет машины, писать стихи. Или переводить.
Я пробовал переводить «Битлз», у меня неплохо получается, хотя я никому и не показываю. Думаю, однажды, когда я переведу достаточно песен, я возьму гитару и буду петь целый вечер. У Маринки в комнате. Думаю, она затащится. Может, даже Крис затащится, хотя мне нет дела до Криса – пусть он и системный, и по-настоящему олдовый.
Сегодня мой бёздник, 15 ноября. Мы сидим на скамейке возле кинотеатра «Литва», Сидор подходит сзади, хлопает по плечу, орет на всю улицу:
– Леонид умер, да здравствует Леонид!
– Ты охренел, что ли? – спрашиваю я и оборачиваюсь. В самом деле: охренел. Явился, прикинутый как милитарист: гимнастерка, начищенные сапоги, пряжка ремня блестит. У солдата выходной, в ряд все батона. На страже мира и прогресса. Дембельский альбом какой-то.
Прислонил к скамейке зачехленную гитару, спрашивает:
– Чего ждем? Доложите диспозицию.
Альперович докладывает, а я думаю: есть же люди, которых как ни прикинь – все им хорошо. Вот Сидор – что в фирме, что в форме – полный отпад. Вот и Маринка посматривает на него с интересом, а он закуривает «беломор», цедит сквозь зубы:
– Да, ломы, – потом с уважением смотрит на Криса, говорит: – Классный прикид.
Цивильное имя Криса – Витя, но никто его так не зовет. Я тоже придумал себе системное имя: Онти. Первые буквы фамилии. Вдобавок «анти-» напоминает. Классное имя. Но почему-то никто не хочет меня так звать.
– Пошли к Нордману, – говорит Сидор. – Он дома должен быть.
– Может, позвоним? – спрашивает Женя. – Двушка есть у кого?
Двушки ни у кого нет. Я бы предложил позвонить гривенником, но, боюсь, сочтут мажором.
– Может, нааскать? – говорю я.
– Тут дольше аскать, чем ехать, – отвечает Альперович.
Пока шли к метро, Женя догоняет меня и спрашивает: а эта Маринка – кто такая? Отвечаю: герла одна с курса, а что? Женька молчит, надувает губы, потом начинает, мол, она думала, сегодня будет ностальгический праздник, воспоминание о школе, о времени, когда мы были молодыми, вот и музыка траурная, ну, в смысле, на грустный лад настраивает.
Да ладно, говорю, Маринка клевая на самом деле. Чего она клевая, говорит Женька, вот, смотри, Альперович про Рому сказал, что он над портретом Брежнева плачет, она засмеялась. Она ж не видела Рому ни разу, не представляет, как это смешно: маленький, крепенький Рома, в старой школьной форме, с комсомольским значком, морда как на собрании, сидит дома и рыдает над портретом.
Вышли на «Парке культуры», повэнтали к Нордману. Сидор всю дорогу травит армейские телеги, говорит – это все с ним было. Никто не верит, но Маринка слушает с интересом. Альперович спрашивает, нормально ли мы затарились в «Балатоне» или надо еще в винный зайти.
Мы купим два батла и будем вайн дринчать, пытаюсь я сочинять про себя, а после будем фачиться, не будем… не могу придумать рифму. Мне нравятся эти слова: дринчать, батл, вэнтать, фачиться. Хочется небрежно войти утром в аудиторию, сказать кому-нибудь, чтобы Маринка слышала: вчера отфакал одну герлу. Была в полном отпаде. Пусть Маринка знает, чего я стою.
Поручика нет дома, устраиваемся на черной лестнице. Кайфовое место: через маленькое оконце видна дверь Поручикова флэта, а нас не видно. Я скидываю куртку, хочу предложить Маринке сесть, но вижу – она уже устроилась прямо так. Протягиваю куртку Женьке, она говорит «спасибо», усаживается, а Маринка смотрит на нее с легким презрением. Женька снова надувает губы и отворачивается.
С бёздником тебя, говорит Крис, снимает с руки джинсовую феничку, надевает мне на запястье. Женька вытаскивает из сумки кассету «Сони», говорит последние «Смоки», сама записала, Альперович протягивает какую-то папку, завернутую в газету, шепчет заговорщицки дома развернешь, – небось, Самиздат, чего еще ждать от Альперовича? Сидор говорит, что подарок будет потом, а Маринка подходит ко мне и целует в губы. У нее мягкие губы со вкусом помады, свежее дыхание, светлые вьющиеся волосы. Мой член сразу встает в тесных джинсах с единственным вышитым пацификом.
