Антибард: московский роман - О'Шеннон Александр (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Вера лезет в сумочку.
— Вот здесь, у магазина.
В этом магазине я всегда покупаю коньяк. Это очень хороший коньяк, азербайджанский «Гянджа», и стоит недорого, всего сто десять рублей за пол-литра. После него с утра, сколько ни выпей, нет никакого похмелья. Разве что некоторая слабость. Но если растворить в стакане воды сразу две таблетки аспирина «Упса», то проходит и это. В сущности, «Алкозельцер» и есть тот же растворимый аспирин, только стоит дороже. Я вычислил это сам, методом научного тыка. (На заметку пьяницам.)
В этом магазине меня уже знают.
— «Гянджа»? — радостно восклицает продавщица, как только мы подходим к прилавку. Улыбаясь мне по-доброму. Шутка ли, постоянный клиент.
— Одну бутылочку, пожалуйста, — кивая и улыбаясь, говорю я.
— И пепси, — уверенно добавляет продавщица, улыбаясь еще шире.
— Полтора литра, — улыбаясь и кивая, подтверждаю я. Вера восхищенно смотрит на нас.
Но на этот раз платить придется мне. Продавщица ставит на прилавок продукт.
— Пакетик нужен?
— Спасибо, у меня есть.
Для таких случаев у меня всегда припасен пакет в кармане чехла для гитары. Все-таки три рубля экономии. А на три рубля можно купить… Ни хрена нельзя купить на три рубля, даже уже, кажется, пресловутые спички, но все равно жалко. Ох-ох-ох…
Привычка к бедности печальной.
Я достаю пакет, проверяю — не дырявый ли? — и аккуратно складываю бутылки. Вниз обязательно кладу пепси, чтобы, если, не дай Бог, все-таки оборвется, был шанс сохранить коньяк.
— Вера, ты хочешь что-нибудь?
— Да нет, спасибо.
— Может быть, что-нибудь сладкое? Тортик? Шоколадку? — строго продолжаю допрашивать я.
— Ну, может быть, шоколадку, — неуверенно говорит Вера.
— Отлично! — восклицаю я.
Приятно оставаться джентльменом, особенно в мелочах.
Мы направляемся в другой отдел.
— Заходите еще! — кричит нам вслед добрая продавщица.
— Непременно!
В кондитерском отделе Вера придирчиво выбирает шоколадку. Действительно, глаза разбегаются. Я к сладкому совершенно равнодушен, но все равно радует такое изобилие. В детстве, я помню, ни хуя подобного не было, только «Аленка» по большим праздникам. А о пористом рассказывали друг другу как о каком-то дивном чуде, которое вроде бы и есть, да никто его не видел. И все почему-то были уверены, что наш советский шоколад — самый лучший в мире. Не жизнь была, а полный пиздец. А тут посмотри: и с изюмом, и с орехами…
— Возьми вон с изюмом и орехами…
— Нет, я не люблю с орехами. Я хочу горький черный.
— Пористый?
— Нет, обычный.
— О'кей.
Черный горький шоколад! Я даже не знал, что такой есть. Надо будет отломить у Веры кусочек, попробовать.
От магазина до дома метров сто. А магазин прямо напротив входа в метро. Мне с этим повезло. И с квартирой этой повезло. Хотя бы на три месяца. А потом посмотрим. Может, опять повезет. И вообще, наверное, только умирая я пойму, насколько мне везло в жизни. В конце концов, если задуматься, миллионы людей на этом свете живут в таком говне, которое мне и представить себе трудно. Инвалиды там всякие, в Африке голодные, шахтеры в бараках, миллионы охуевших китайцев, импотенты и сумасшедшие… Только вся беда в том, что чужое несчастье никак не может сделать тебя счастливым. Это все потому, что человеку всегда чего-нибудь не хватает. Как там говорил великий Будда: «Жизнь — это цепь разочарований, и чтобы не иметь разочарований, нужно не иметь желаний». Нужно просто сидеть в позе лотоса в одной набедренной повязке, с прилипшим к позвоночнику животом, с отсохшими гениталиями, закинув испитое лицо к небу — и все будет хорошо. Или что-то в этом роде. «Никакая субстанциональная единичность не является самосущей». Какая-то такая хуйня.
По пути к подъезду продают кур-гриль. Здесь всегда стоит такой аромат, что, проходя, начинаешь чувствовать себя голодным. Даже когда вроде бы сыт. Я первое время, поселившись здесь, этих кур покупал чуть ли не каждый день, просто не мог удержаться. Так одними курами и питался. И денег жалко, и надоели уже, а как вдохнешь запах, ноги сами собой несут к палатке. Потом, правда, они мне опротивели уже по-настоящему, я их просто обожрался и успокоился, и с тех пор покупаю довольно редко, но сейчас голод пронизывает меня насквозь. А что, кстати, у меня есть дома? Я начинаю вспоминать.
Так, банка лосося; ножка, оставшаяся от курицы-гриль недельной давности; три куска копченой скумбрии на тарелочке, накрытые бумажкой, и в заморозке полпакета картофеля фри. Вполне приличный ужин для двоих, если не слишком выебываться. Можно съесть все это сейчас, потому что потом, после Алферова, я так буду накачан коньяком, что есть ничего просто не смогу. А в магазин можно сходить и завтра.
Хлюпающая под ногами грязь.
Вокруг прыгают через лужи мои сограждане. В черно-серых одеждах с лужниковского и динамовского рынков, блестящих от дождя. У всех одинаковые в свете витрин и фонарей лица, одутловатые и напряженные. Нехорошие такие лица, недобрые. Затраханные жизнью. Особенно у женщин.
Женщины в китайских плащах и куртках, мешковатых, как войлочные доспехи ополченцев Дмитрия Донского.
В вязаных шапочках не от Диора.
Женщины, которые так и не дождутся своего принца; с которых не сорвет вечернее платье в бильярдной голливудского особняка Джордж Клуни; юный шейх-миллионер не откинет нетерпеливо вышитую золотом чадру с прекрасного лица своей любимой наложницы; над которыми не нависнет с воздетой плеткой Строгий Господин с тонкой ниточкой усов на бледном породистом лице; которых никогда не выебет ни Киркоров, ни Басков, ни Домогаров и даже муж в сорок лет покинет супружеское ложе и поселится в гараже со своей любимой раздолбанной «Ладой», станет идейным алкоголиком или любителем малолеток, если он еще на что-то способен. В сорок лет бабья жизнь этих женщин плавно перетечет в безропотное ожидание внуков, расцвеченное летними радостями огородничества и обсуждением «Большой стирки» с товарками.
А между тем все они могли бы быть безумно красивы.
Вся красота этого мира погребена в их бесполезных телах. А мне всю жизнь так не хватало красоты!..
— А сколько ты платишь за квартиру?
— М-м-м… Я даже не знаю. За три месяца я заплатил двести баксов.
— Так мало? Это однокомнатная?
— Да.
— Послушай, это же совсем копейки. Сейчас обычно сдают долларов за двести пятьдесят — триста, за двести-то невозможно найти. Тебе просто повезло.
— Да, мне повезло. Но, боюсь, это ненадолго… А вот мы, собственно, и пришли.
Я открываю кодовый замок, и мы входим в подъезд.
— И так близко от метро! — восхищается Вера.
— Ну, квартира, честно говоря, так себе… Евроремонтом там и не пахнет, но жить можно.
— Но удобства-то хоть там есть?
Вот женский вопрос.
— Конечно, есть. Правда, ванна маленькая, сидячая. Ты когда-нибудь видела сидячие ванны?
— Не-е-ет…
— Вот и я до этого не видел. Вообще там все маленькое. Не знаю, какой мудак этот дом проектировал.
Лифт в доме старинный, с открывающейся решетчатой дверью. Откуда такой лифт в блочном доме — ума не приложу. Кабинка узкая, как стоячий гроб, с дырками под потолком, чтоб в случае чего не задохнуться, покрытие не антивандальное, а старый добрый совковый пластик под дерево, старательно исцарапанный и исписанный разноцветными маркерами матерщиной. «Хуй», «Лека — сука», чье-то страстное «Лоррыса!» и неожиданно продвинутое «Rasta — the best of the world!». Интересно, кто в этом сраном доме такой поклонник раста?
Вера прижимается ко мне. Я обнимаю ее и целую.
Мы едем и целуемся. Старательно работая языками.
Шестой этаж.
В конце концов, до шестого этажа можно и не отрываться друг от друга. Едем на громыхающем лифте и целуемся. Присутствие коньяка в оттягивающем руку пакете придает легкость и беспечность мыслям.
Бля-я-мсс!
Шестой этаж.
Приехали.
Странность этого лифта заключается еще и в том, что он останавливается посреди этажей. По этой причине мы спускаемся ниже, на пятый этаж. Квартира у Аллы действительно совсем маленькая, на одного человека. Двоим здесь не ужиться. Идеальная жилплощадь для одинокой старушки с моськой или для пьющего русского художника вроде отца Аллы. Как бишь его звали? Кажется, Николай Степанович.
